Ее рабочие дни проходили в старом гулком помещении с высоким потолком, в окружении четырех громоздких и шумных вязальных машин, управляемых с компьютера, где, кроме нее, не было никого. Аня давно привыкла к шуму, по коллективу не скучала, но тяготилась тем, что в мастерской не было окон, и ее будни освещались только холодным мерцанием ламп дневного света. Кроме того, очень угнетало однообразие. Год за годом рабочее время прессовалось в какой-то один-единственный долгий день, да и тот не был ничем примечателен. Одинокое существование подъедало ее изнутри, несмотря на упрямый голос разума, говоривший о том, что ее работа не так уж плоха, и жаловаться не на что.

Сначала Аня брала мишку только в те дни, когда ей особенно сильно не хотелось на работу. Она сажала его на соседнее кресло в машине, а по приезду несла в мастерскую под мышкой, ногами вперед, как маленькие дети носят свои любимые игрушки. Все знают, что игрушки «оживают» только во время игры, а за ее пределами имеют подчеркнуто неодушевленный характер. Со временем Аня привыкла к тому, что мишка всегда должен находиться рядом, и носила его с собой везде, куда бы ни направлялась. Сторож дядя Вова, который исправно здоровался по утрам и душевно прощался по вечерам, считал, что Аня с причудами, но сам он коллекционировал марки, значки и монетки, поэтому относился снисходительно как к своим, так и к чужим чудачествам.

Работа у Ани была несложная – вовремя связывать оборвавшуюся нитку, менять бобины и перезапускать программу, но оставлять производственный процесс больше чем на полчаса не удавалось, поэтому она могла отходить от вязальных машин, но недалеко и ненадолго.

Рядом с мастерской находилась спортивная площадка. По сути, это был просто асфальтированный прямоугольник земли с разметкой для игры в мяч, огороженный от мира металлической сеткой и густой порослью камыша. Влаголюбивая растительность прижилась здесь потому, что в течение зимы воду слой за слоем подливали в достаточном количестве, и каждую весну лед таял, начиная с центра. Весеннее тепло постепенно добиралось до самых холодных сугробов вдоль бортиков, пропитывая периметр талой водой, и давал необходимую влагу для зарослей камыша. Зимой площадку заливали под каток, и Аня ходила туда кататься в обеденное время, когда на льду не было ни детей, ни взрослых. Фигурным катанием она никогда не занималась, поэтому просто скользила по кругу, внимательно глядя себе под ноги. Весной, летом и осенью на площадке было пусто.

В теплое время года Аня брала мишку Тедди и шла на спортивную площадку подышать воздухом и послушать тишину. Она садилась на картонку, принесенную с собой, прислонялась спиной к ограждению, потом пристраивала рядом плюшевого друга и говорила: «Смотри, какие светлые сегодня облака!» В зависимости от погоды могло прозвучать: «Как душно, хоть бы дождь пролился!», или «Сегодня такой теплый осенний денек!» Мишка наблюдал, как ветер гоняет по площадке осенние листья и молча слушал, когда Аня делилась с ним своими мыслями:

– Странно устроена жизнь, – рассуждала она вслух, – в детстве ты относительно свободна и не знаешь, как много будет обязанностей потом, в зрелом возрасте, – перед семьей и окружающими, перед соседями и страной, перед старшими и младшими. Все это со временем разъясняют, – ты должна работать, готовить еду, соблюдать дома чистоту, должна слушать родителей и хорошо воспитывать детей, должна платить налоги, правильно все понимать, и никогда не попадать в неприятные ситуации. Должна, должна, должна. Когда я успела так задолжать? Ты слышал про черепашек, которые уходят откладывать яйца в пустыню и родятся на чужбине специально, чтобы не иметь долга перед родиной? Конечно же, не слышал. Расскажу в другой раз, все равно черепашки выдуманные, а того, кто их придумал, ты не знаешь.

Скажи хоть ты, зачем я родилась? Всю свою жизнь я выполняю обязанности и нужна только для проведения работ в чью-то пользу. Тогда почему эта жизнь называется моей? В ней ничего не происходит для меня! Вроде, я все делаю правильно, но это не приносит счастья. Знаешь, не так давно у меня появилась одна крамольная мысль – кажется, что я ничего не должна, потому что ни у кого нет ответных обязательств в мой адрес. Вот так.

Мишка слушал и со всем соглашался.

Прошло время, и он незаметно вырос. Научился сам садиться в машину, иногда ходил с Аней к заказчикам или сидел, читал газету, пока она занималась своими делами. Мишка наблюдал за тем, как она работает, ждал, когда вернется из банка или помогал донести сумки из магазина. Он был неразговорчив, как и прежде, казалось, что он все время о чем-то думает. Потом как-то незаметно начал выпивать. Когда он это делал, Аня не замечала, но от него часто пахло спиртным. По словам одной Аниной знакомой, у него даже были отношения с какой-то странной девушкой, но они ничему не привели. Аня думала, что это, скорее всего, по вине самой девушки, потому что Он был вполне себе ничего, но плохо разбирался в людях.

Похожие друг на друга дни все так же тянулись один за другим, как нитки в вязальных машинах, но теперь мишка Тедди разделял с Аней монотонные будни, и ей уже не было так одиноко, как раньше.

– Это никогда не изменится, – сказала Аня как-то вечером, – только со временем я состарюсь, заболею и умру. Так ведь, Теодор?

– А давай бросим все это и уедем отсюда, – внезапно предложил он.

– Куда?

– Я тебе покажу.

Аня выключила станки, компьютер и свет, повесила сумку на плечо и поглядела на него вопросительно.

– Пошли?

– Поехали, – уточнил он.

На выезде из города машину остановил полицейский, и, не найдя, к чему придраться, указал, что пассажир не пристегнут.

– Я никогда не пристегиваю мишку Тедди, – улыбнулась Аня.

Полицейский посмотрел на нее снисходительно, вернул права и отпустил.

Больше их никто не видел. Ни в мастерских, ни на спортивной площадке, ни в этом городе, где кто-то еще помнил, как Аня ходила с плюшевым медведем под мышкой.

В дождливые дни Лариса Анатольевна любила сидеть в гостях у своего друга, художника-реставратора Бориса Бортко. Его мастерская находилась в центре города, в глубине большого старого двора, огороженная сетчатым забором, и скрытая от посторонних глаз кустами черемухи. Черемуха также закрывала все окна, поэтому внутри помещения было сумрачно, и оно имело сложную систему искусственного освещения для различных целей. Лампы дневного света предназначались для занятий детского кружка, софиты на высоких ногах – для освещения гипсовых розеток и натюрмортов, круглые стеклянные плафоны теплых оттенков, развешенные на стенах – для вечерних посиделок с друзьями. Однако Лариса Анатольевна больше всего любила вечерний свет зеленого абажура, низко висевшего над круглым антикварным столом, в сочетании с точечными светильниками по контуру потолка. В комнате воцарялась тихая интимная обстановка, хотелось пить чай с конфетами и говорить, говорить…

Мастерская принадлежала местному меценату и большому поклоннику живописи советского периода. Борис реставрировал картины из его коллекции и жил здесь уже второй год, находя такой вариант очень удобным. С Ларисой Анатольевной они познакомились полгода назад на юбилее у общего знакомого, и начали встречаться. У Бориса за спиной было два неудачных брака и дочь шестнадцати лет, которая сейчас жила с матерью в другом городе; у Ларисы – единственный тяжелый брак длиною в девятнадцать лет, который недавно пришел к логическому завершению и развалился. Примерно в один и тот же период жизни у них неожиданно появилось много свободного времени, и Боря и Ларисой проводили его вместе. Они ходили в кино, на выставки, к друзьям, сидели в мастерской, ездили на пленэры.

Через некоторое время Ларисе, всем довольной поначалу, вдруг стало казаться, что Борис, как приличный человек, должен предложить ей руку и сердце. «Это даже не для того, чтобы стать мужем и женой, – говорила она, – я больше не хочу семьи, но так было бы благородно с его стороны». Однако же Борис, наученный прошлым опытом, отшучивался. Говорил, мол, все это мы уже проходили, и предложения не делал.