Еще год назад Александр Иванович арендовал небольшую комнату под ателье, где вместе с женой и двумя наемными швеями выполнял заказы по пошиву одежды. Помнится, однажды в общем коридоре я стала свидетелем того, как он подгонял пиджак по фигуре округлого кучерявого дяденьки. С булавками в углу рта и сантиметром на плече, Александр Иванович олицетворял образ настоящего портного из детской книжки. Когда я шла по коридору обратно, Александра Ивановича уже не было – он ушел с пиджаком к швейной машинке, а дяденька, переполняемый чувствами, обратился ко мне:

– Представляете, это последний мужской портной в городе! Кроме него, некому и костюм пошить!

Я улыбнулась в ответ и кивнула головой в знак уважения.

Прошел год – другой; ателье сначала переехало в меньшую комнату ради экономии, а потом и вовсе перестало существовать.

Мой бывший сосед Александр Иванович устроился работать охранником в тот самый ЛЭСК, а его жена ушла шить праздничное облачение для епархии. Оказалось, что есть еще небольшая ниша, которую еще не занял вездесущий китайский бизнес, готовый обеспечивать одеждой весь мир.

Я сидела на корпоративном диване с талоном в руках и поглядывала на последнего портного нашего города, ставшего охранником оранжевых диванов. Вот он стоит или ходит из угла в угол день за днем, забывая свое умение и теряя навык. По-моему, это трудно – весь день ничего не делать, но за это ему платят зарплату.

Баба Тося жила в Горячеводске, южном городке, населенном представителями самых разных национальностей. Кроме русских семей, здесь жили армяне, азербайджанцы и кабардинцы, но ее соседями по двору были цыгане.

У цыганской жизни свой уклад, – они селятся целыми кланами в больших домах, покупают одинаковую одежду всем женщинам своей семьи и готовят еду сразу на весь табор. Мужчины зарабатывают продажей конопли и мака по своим цыганским каналам, торгуют ворованными машинами и часто сидят по тюрьмам. Цыганки с началом лета уезжают продавать поддельный мед, который варят из сахара в течение короткой зимы. Полгода за детьми присматривает одна из родственниц, которую вовремя не выдали замуж, и теперь ей приходится быть мамкой всему подрастающему поколению многочисленной семьи. Детей учат в местной школе, но только до четвертого класса, чтобы они умели считать деньги и расписываться, а остальную науку считают излишней. По поликлиникам цыгане ходить не любят, хотя также болеют, как и все остальные люди.

В роли врача баба Тося оказалась совершенно случайно, поскольку она не имела никаких познаний по этой части, и особого призвания тоже. Ее целительство началось с одного случая, когда шустрый цыганенок Ромка упал с велосипеда, пытаясь перепрыгнуть на нем через канаву, и баба Тося взялась помочь смазать йодом ссадины и синяки, потому что худющей визгливой Каринке, присматривающей за десятком племянников, он не давался. Когда Ромка был полностью обработан, йодовую сетку нанесли на большую шишку за ухом у деда Богдана, а также помазали все болячки у детей, прибежавших посмотреть на лечение.

С тех пор так и повелось. Если соседи нуждались в медицинской помощи, то тяжелая баба Тося, кряхтя, брала свой волшебный пузырек, вату и спички, и со знанием дела шла лечить цыган.

Йодовая сетка помогала от бронхита и вывиха, от непонятной сыпи, шишек и синяков, а от любых ранок – сам Бог велел. Со временем баба Тося обрела статус знахарки, и одно только появление ее внушительной фигуры говорило о том, что помощь пришла, и скоро все наладится.

Сама целительница в лечении своем никогда не сомневалась, потому что была твердо уверена, что люди не болеют такими болезнями, которых нельзя вылечить йодом и добрым словом.

Дед Юра и его внук Сева сидели за кухонным столом и занимались каждый своим делом – старший подтачивал напильником прокладку для машины, а младший играл с космическим кораблем, у которого открывалась дверца, и туда помещались солдатики и космонавты. Сева был молчаливым ребенком, и умел слушать, поэтому дедушка всегда ему что-то рассказывал. Сказок он не знал, поэтому вспоминал разные истории из жизни или просто озвучивал вслух мысли, приходившие в голову.

– Твой корабль похож на ковчег, если его на бок положить. Знаешь, что такое ковчег? Это большая крытая лодка. Есть такая история, что древний предок по имени Ной, предвидя всемирный потоп, взял каждой твари по паре, посадил их в огромную лодку и вместе со всеми этими животными пережил потоп, плавая по воде. Потом остальные люди утонули, а Ной заселил землю снова, и каждая пара животных размножилась, распространяя свой вид по земле.

– А зачем по паре? – спросил Сева машинально.

– Так было надо, – ответил дед Юра и на некоторое время задумался, – знаешь, Сева, это очень интересный вопрос. Почему так устроено, что у потомства должно быть два родителя? Так ведь происходит в большинстве видов. Даже деревья, и те двуполые! Все эти пестики и тычинки… Почему нельзя было сделать так, чтобы дети просто отпочковывались от родителя по весне или когда он наесться как следует? Тут какая-то тайна, я подумаю над этим, но едва ли эта загадка мне по зубам. Вот что интересно, – все люди знают про Ноя и великий потоп, и эта история с ковчегом во времена моей молодости подвергалась разным насмешкам. Например, зачем он собрал скорпионов, мышей или навозных жуков, ведь в новый мир их можно было просто не брать? Как он смог всех отловить, и чем кормил животных в течение того года, пока они плавали в закрытой лодке? Но, знаешь, сейчас мне кажется, что все там верно описано, только в словах, понятных древним людям. Эта была просто притча того времени, чтобы доступно объяснить то, что произошло. И потоп этот, тоже, как мне кажется, был не настоящим, а скорее метафорическим. Просто однажды что-то истребило всю жизнь на Земле, и она была заселена заново из ковчега. И вовсе это не лодка, а что-то наподобие космической станции с набором генетического материала внутри. Когда на Земле не осталось почти ничего живого, эта станция расконсервировала образцы и заново заселила Землю. Вот что я думаю.

Под непонятные речи деда Сава уже три раза победил армию врага, и не услышал почти ничего, кроме знакомого слова.

– Консервы? – оживился он, – а какие – сгущенка?

– Нет, другие, с семенами, с насекомыми, с бактериями. Я так думаю, там были почти все виды животных и птиц, которые живут сейчас на Земле, ну, кроме тех, что не выжили. Вот подумай, разве может инфузория-туфелька долго-долго плавать, пока не превратится в рыбу? И, если она все же превратится в рыбу, то уже не должно больше остаться туфелек – все стали бы рыбами, из рыб – ящерицами, а из ящериц – собаками. И так далее. Если придерживаться утверждения, что человек – венец творенья, то никого бы и не осталось на земле, кроме него – все живое постепенно эволюционировало бы в человека. Но это не так! Даже инфузория-туфелька пожелала остаться собой, не превращаясь ни в кого.

– Туфелька, как в той сказке, где ее потеряла принцесса?

– Нет, это – про Золушку, а я говорю про теорию Дарвина.

– Понятно. Я хочу сгущенного молока!

– Подожди, послушай. Я думаю, что его теория эволюции, это, скорее, систематизация биологических видов по сложности, то же самое, что таблица Менделеева в химии. Так – да, тут я не спорю. Но говорить о том, что из простейших развились другие виды, это то же самое, что утверждать, что водород был прародителем гелия, а через миллион лет гелий стал литием… Все-все, сейчас будет тебе молоко.

Дед Юра встал из-за стола и направился к холодильнику.

– Покажу тебе потом в атласе папоротник, – всегда им восхищался! Кусты папоротника росли у нас в палисаднике, когда я был маленьким. Представляешь, этому растению более 400 миллионов лет! Что до меня, так это и представить невозможно! Папоротник еще динозавры ели, и вот, пожалуйста, – растет у нас в палисаднике! Почему он не эволюционировал в баобаб? И размножается спорами, древним способом, который сейчас у растений не в моде. Знаешь почему? Потому что вид остается видом, – не получится из папоротника ничего другого. Только они, видимо, более раннего посева, чем последняя высадка биоматериала на нашей планете… Одно слово, допотопные!