А в маленьком поселке у меня составилась компания. Как бы теперь назвали нас – местная элита.

Мы часто, особенно по субботам – воскресеньям собирались вместе. Раздобыли патефон. У нас были три пластинки – Утесов, Вертинский и Лещенко. Под них мы и пели, и танцевали. И флиртовали дамы – жены моих друзей. А как иначе – дама без флирта – что авто без бензина – трястись будет, а вот ехать – никогда.

Мы очень весело проводили время и дружили. Я чувствовал, вот они, мои милые и настоящие друзья. Мужики. Которых мне так не хватало в жизни. Мы ведь были ребята, обожженные войной. И отцов у нас не было. Поэтому мы опыт жизни приобретали сами, спотыкаясь и набивая себе шишки об острые углы судьбы.

А здесь – друзья. Настоящие. Валерка – военный врач, помогал всем и таблетками, и советами. А уж укол от гонореи делал в любое время дня и ночи.

Я снабжал друзей рыбой и икрой в неограниченных количествах.

Виктор – прокурор – всех нас оберегал в случае глупых происшествий.

А жены моих друзей были веселы, красивы и… скучали. Поэтому выдумывали мы разные забавы. Большей частью – глупые. Но и сами-то мы какие были. Да и кто вложил в нас домашний уют и образование. Но я был счастлив компанией с друзьями. И уж твердо был уверен – мои меня не подведут. Выручат в случае беды.

Но, как хорошо известно, никогда в человеческой жизни не бывает все гладко да ладно.

У меня не подошла рыба. Горбуша. Следовательно, мы не смогли взять икру. То есть, не выполнили план по закладке. И так далее.

В общем, понизили меня до инженера.

Но догнал меня ещё один удар. Жена моя ехать ко мне категорически отказалась. Мол, далеко. Опасно, если ребенок заболеет, так как врачей на 60 км. в округе нет и в помине.

Но я понимал главное. Жена меня не любила. Просто пришла необходимость ей выйти замуж. Вот и вышла.

В зимние вьюжные вечера я бродил по комнате. Где кроме матраса на ножках да ящиков из-под китайских яблок, заменяющих мне стол, ничего не было.

Я ходил по комнате. Мне было плохо. Я вспоминал Москву. Моих милых, верных друзей. Я скучал по ним. И только гораздо позднее я понял, что на самом деле я скучал по маме.

Я решил написать письмо моим друзьям. Написал каждому. Подробно описал ситуацию. Сгустил краски по поводу жизни и быта. Просил поискать место в Москве.

Прошло много месяцев, но ответа я ни от кого не получил.

А в довершение всех напастей пришло уведомление суда о расторжении брака. К нему жена приложила письмо, где писала о полном моем несоответствии её идеалам и моей патологической ревности.

Ну, идеалы – куда ни шло. Но ревность. Какая она, эта ревность может быть и из чего возникнуть. Ведь мы вместе не жили совершенно.

А в довершение случилось вот какое происшествие. Тривиальное для нашего времени и страны проживания. Но это теперь так кажется. А раньше, в молодости, все воспринималось куда как трагично.

В общем, жена потребовала брак расторгнуть. Но и освободить жилплощадь. Я проделал это быстро и четко. Не взял ничего, кроме свитера и сапог. В которых, собственно, и ушел из этой самой жилплощади.

Шел дождь. Вечер и было очень темно. В те времена города не освещались вовсе, или только улица, где жил секретарь обкома партии и иная, уже настоящая элита города.

Но я не унывал. У меня были мои друзья и я знал, что не пропаду. Вот сейчас переночую на вокзале, а утром соберу друзей и вопрос с жильем будет решен уж точно. Да и не только с ним.

Кому из мужиков не знакомо чувство тоски, грусти и потерянности в период развода. Да, правильно, всем. Поэтому я и уверен был – мои друзья для меня и женским полом озаботятся. У Валерки медсестры в избытке, у Виктора – прокурорские стажерки, да и вообще – жизнь не кончается.

Но оказалось – она «кончается».

Ребята собрались в обед в местной пивной и выслушали мой сбивчивый рассказ о «жилплощади». Затем все разом заторопились. У Виктора образовалось срочное прокурорское расследование, у Валерки – внеочередное вскрытие тела погибшего солдата. Я растерялся. Стал звонить их женам. Они были все веселые, хорошенькие и ко мне относились «неоднозначно». Но – ничего результативного не произошло.

Я же устроился приемлемо. То есть – днем работал в конторе. Вечером сдвигал столы и спал на них в видавшем виды спальнике.

Крысы были недовольны. На столы они залезть не могли. Но я с ними подружился. Чтоб они не «базарили» по ночам и не шумели, я оставлял корки хлеба и сыра. Все это крысы безо всякого чувства благодарности уносили в свою дыру и ночь проходила спокойно. Правда – спать было жестко.

А друзья мои неожиданно стали меня избегать. Я это почувствовал, конечно. Мне было горько.

Все это повергло меня окончательно в уныние. Я начал задумываться. А симптом этот очень опасен.

Вдруг неожиданно мне приходит посылка. Вернее, она пришла на почту, до которой зимой уж точно не добраться. Но я встал на лыжи и с двумя мужиками мы пошли в поселок. Благо, мужикам срочно нужно было купить тройной одеколон. Выпивка в лавочке на нашем заводе уже давно кончилась.

Я шел да гадал, от кого мне посылка. От мамы? Или от ребят, наконец? А может, от жены, которая поняла, наконец, пагубность своего поведения? Поняла, что лучше меня вообще на свете нет мужчин и без меня грозит ей остаться одной. Или может прислала мне альбом фоток моей дочери. Которую я толком и не видел.

Я шел, а тоска меня все-таки не отпускала.

Вот и поселок. Конечно, почта давно была закрыта. Мы переночевали у знакомых. Наутро я посылку получил.

Фанерный ящичек был от Васьки. От Василисы. В письме она писала о каждом из моих друзей и желала успехов и здоровья. А счастье – будет.

В посылке же было сало, лук, чеснок и краковская колбаса.

На заводе мы устроили пир.

А писем от друзей я так и не получил.

Прошло несколько лет. Я вернулся в Москву. Стал работать в одном из НИИ. Конечно, встретился с друзьями. Мы ходили в коктейль-бар. Выпивали. Веселились. Не так, как в бесшабашное студенчество, но все грело душу.

Про письма я не вспоминал. А вот Ваську благодарил и даже подарил ей какой-то узор на моржовом клыке. Их продавали на Чукотке в большом количестве.

И снова жизнь пошла своим мирным чередом.

Я стал получать письма от сахалинских друзей своих. А в свои приезды в Москву они приходили ко мне, и мы прекрасно проводили время. Включали магнитофон, слушали Окуджаву, Высоцкого. Танцевал я с их женами аргентинское танго. Вспоминали наш патефон.

Я больше ничего не вспоминал. А друзья мои просто и не понимали, что у меня на душе что-то есть. Пили вина грузинские. Пиво.

Мы старели. Меняли страны, благо это стало возможно. Болели.

Я собрался уезжать во Францию, где жили мои родные. Мало уже кого осталось в Москве.

Ребята пришли на прощальный вечер притихшие. Выпивали понемногу. Рассказывали, что знали о наших сокурсниках. Просили меня перед отъездом зайти к Ваське. Она тяжело больна и давно находится в больнице. Да и вряд ли выйдет.

Я огорчался и обещал обязательно к Ваське зайти. Да так и не зашел. Завертели сборы. То да сё.

И уже в Париже узнал, что Василиса скончалась на следующий день после моего отъезда.

В Париже я получил посылку. Первую! Из Москвы. Посылки идут и России долго – дней 40. Это была посылка от Васьки. Вернула мне моржовый клык и написала:

«Успехов и здоровья. А счастье – будет».

3.03.2013

Ламблер, Нормандия.

Шесть соток для Ивана[2]

Шесть соток садового участки близ станции Театральная (Белорусская ж/д) – хорошо и предел мечтаний для горожанина эпохи развитого социализма.

А для гражданина, у которого никакой иной недвижимости нет и уж точно не предвидится – шесть соток – это не только хорошо. Это предел счастья.