Мама бегала, плачущим голосом упрашивала Полину поторопить гуся. Гости были тихи, непривычно молчаливы, звякали рюмками.

Отец смотрел из окна на ворота дачи и был весь напряжен. Мальчик прижался к папиной ноге, но неожиданно получил команду – иди, дорогой, к Поле на кухню.

Уже уходя, услышал, как мама говорила отцу громким шепотом: «Но ты ведь звонил Сталину. Он ведь тебя успокоил».

«Да врет он все», – как-то досадливо сказал отец. И поразил мальчика в самое сердце. Как! Сталин – и говорит неправду.

А ещё через несколько минут на кухню вошел папа и быстро сказал: «Полина, бросайте все. Берите ребёнка и прямо сейчас к себе домой. Там вас искать не станут. Вот, возьмите деньги, какие есть, да от хозяйки – кольца. И немедленно».

Так вот мальчик с няней Полиной оказался на платформе электрички, а ещё через сутки – в деревне близ Калязина. И началась совершенно иная жизнь.

Мальчик через несколько месяцев стал называть Полину – мама Поля и лихо управляться с дворовым хозяйством. В его ведении оказались куры и очень красивый петух, который мальчика к курам не подпускал.

Да нужно было наливать каждое утро болтушку в корыто к хряку Борьке. Борька съедал все, не знал своей судьбы.

Но хорошее житье кончилось неожиданно через год. Приблизительно в 1939 году (а может в 1940-м) у ворот дома появились две женщины и милиционер. Они говорили с мамой Полей. После с ней произошло неладное – она так плакала, так кричала, так убивалась, что сбежалась вся улица. Но тут тетка одна что-то сказала всем, показала какую-то книжечку и все тихо разошлись.

Оказалось, что мальчик едет в Пензу, в детский дом.

«Хоть отчество-то оставьте ему, изверги», – вопила мама Поля, когда мальчика тетки уводили.

Вот и записали его по фамилии Полины – Кабанов. И стал он Кабанов Иван Львович. Стало быть, сжалились тетки, отчество мальчику оставили.

В деревне же Иван маму Полю не застал. Она уже несколько лет, как ушла в иной мир. Но её племянница передала Ивану несколько листков. Они были записаны фельдшерицей. Их продиктовала умирающая Полина.

Таким образом, Иван узнал, что звали его в детстве вовсе не Иваном. И отец его был главным человеком в Госбанке.

И что не помог папе ни его друг Ежов, ни обещания Сталина.

А возвращаться Ивану было некуда и поехал он в Москву.

Так и оказался в котельной на Верхней Красносельской, а затем – в домике на шести сотках станции Театральная, что по Белорусской железной дороге.

Он не узнал, что в серенькой папочке, что следовала за ним всю его простую трудовую жизнь, была запись:

«Ребенка председателя Госбанка по достижении совершеннолетия по службе не продвигать.

Поскребышев, по указанию т. Сталина».

Отомстил И. Сталин Председателю Госбанка за то, что тот учился в Швейцарии. Правда, до революции.

Не узнал Иван, что сделалось с гостями после того злополучного вечера с жареным гусем.

С каждым годом воспоминания этого дня становились все ярче и насыщеннее. Он уже вспомнил запах духов мамы и цвет галстука отца.

А гости все – погибли. Был расстрелян и покоится в обшей могиле на Донском кладбище в Москве веселый друг отца – Семен Урицкий. В этой же могиле прах писателя Бабеля и многих других.

Ивана уговаривали соседи, что в летний период на свои сотки выезжали, ходатайствовать об отце, о применении закона «О реабилитации жертв политических репрессий». Но Иван ничего делать не стал. Да и не написать ему эту сложную, по его разумению, бумагу.

Ничего не поменял. Живет в домике зиму и лето. И лохматая собака Боб, что щенком прибилась к нему.

А дамский пол соседней деревни пристроить и оприходовать бобыля Ивана давно надежду бросил. «Нам ево не понять» – говорили одинокие тетки и вздыхали.

31/03—1/04 2013.

Антони

Мальчик стоял у замерзшего окна и занимался важным делом. Пальчиком, а затем и двумя, он оттаивал дырочку в морозных узорах, что зима нарисовала на всех окнах.

Было это на даче в поселке Мамонтовка. По Ярославской железной дороге. Там, на даче, жил мальчик, его мама, бабушка и няня Поля. У мальчика няня считалась главной. Даже главнее мамы. И бабушки.

А оттаивал от мороза дырочку мальчик для того, чтобы не пропустить приезда папы. Папа приезжал каждую субботу, вечером. А в воскресенье вечером же уезжал в Москву. Правда, иногда не приезжал совсем. Телефона на даче не было, но прибегал шустрый сторож из близкого санатория и радостно сообщал. Мол, ваш папа просил передать, оне не приедут. Шли маневры. Или заседания. Или, сторож переходил на шепот, в Кремль вызывали.

В общем, мальчик ждал. Окошко было расположено удачно, напротив дорожки. Забор же и калитка были из штакетника. Поэтому всегда видно было, как «Эмка» останавливалась и папа ещё несколько минут говорил с шофером, дядей Сережей Медниковым. И у обоих шел пар изо рта. Зима. Мороз.

Когда мальчика отправляли гулять, он работал. Во-первых, чистил снег от калитки до крыльца. Потом чистил скамеечку и устраивал там коня. То есть, седлал скамеечку, дергал за веревочку и мчался на белых. Размахивал саблей – прутиком. Рубил их беспощадно.

Няня Поля атак мальчика на белых не одобряла:

«Мало их погубили, так и ты ещё хочешь добавить. Вон, борись, чтобы у усех еда была. А-то в деревнях да колгоспах ваших голодують. И скотина и люди».

Няня Поля была с Украины. И, оказывается, вместе с папой воевала в кавбригаде Примакова. Даже наградили её серебряным портсигаром.

Вот от этих боев и стала Поля смелая. Правда, понимала, где, что, когда и с кем. Но мальчика образовать пыталась.

Папа привез её с гражданской как вдову своего друга. Да всю больную. Вот она и стала няней. В общем, для всех, не только для мальчика. Хотя детей у Поли не было (верхом да в бой, вот все и вытрясла), но мальчик этот и был для неё самым-самым мальчиком.

Да что говорить. Любое животное своих мальчиков любит. Вот и бывает, что собака выкармливает и щенят и котят. И куры высиживают утят. Которые потом смешно за курицей семенят. Попискивают, мол, ма, не торопись, не оставляй нас. Мы – не поспеваем.

Далее я расскажу немного о дачах в Мамонтовке. К нашему рассказу это не относится, но не упомянуть о проживающих на дачах не могу. Уж очень интересные особи проживают на казенных дачах. Эти дачи называются поселком старых большевиков. Вернее, назывались они, дачи, поселком политкаторжан. Но местные молочницы, что по дачам молоко разносили, всегда по утрам кричали:

«Дуня, ты к кому?»

«Да к каторжникам я, у Фейгельсонов маленький болеет, дак ему молока поболе надоть».

Конечно, старые большевики, они же каторжники, обижались. И в один прекрасный день поселок стал называться – «старых большевиков». Что тоже было иногда смешно.

«Дуня, ты к кому?»

«Да большевики померли, вот просили на поминки им свеклы принесть».

Старые же большевики жили своей уже немолодой жизнью. В большинстве они были въедливые, всем недовольные и, можно сказать, скандальноватые.

Помимо того, что каждый норовил писать в ЦК ВКП(б) замечания по текущей внешней и внутренней политике, обращались к членам ЦК и даже Политбюро по-старинке – Гриша, Клим, Анастас, Вячеслав, Николай и т. д. Что уже многим не очень нравилось. Помимо этого они внимательно и ревниво следили за соседями – дачами Совета Народных комиссаров СССР, Минобороны РККА. А дачи НКВД были в ином месте.

Да и не уверен, что старые, тертые каторжане додумались бы за этими дачами следить.

После обеда, который большевикам доставляли в судках из санатория, они выходили на прогулки. Гуляли по двое, говорили тихо (привычка). Но разговоры были до того смешные и такой неожиданной тематики и странных выводов, что, уверен, соответствующие службы дорого бы дали, чтобы подслушать.