Только в одну сторону выходило у меня около 35—40 километров. Подобную тренировку я как-то проворачивал раз-два в неделю несколько недель подряд. Обычно выбирал такой день, когда занятия начинались не с первой пары, а со второй или даже с третьей. Так у меня появлялось полтора-три часа утреннего времени в запасе. Я приезжал в Ростов, мылся в душе у кого-то из друзей, переодевался, шел на пары, отсиживал их, а вечером – снова крутить педали в другой город.

Сложно, странно, глупо – да. Но в награду от таких поездок мне доставалось потрясающее чувство внутреннего спокойствия. После того как столько километров отпахал с утра, прострадал, понаслушался сигналов автомобилей и матерной ругани водителей в свой адрес, всякое стеснение уходило прочь. Теперь, в отличие от школы, я мог хладнокровно выслушивать любые женские разговоры про отношения, про уход за кожей лица и про всякую интимную гигиену. Если же кто-то из одногруппниц просил меня высказать по пикантному поводу «свое мужское мнение», я уже мог отвечать без всякого смущения и густой краски на лице. Словом, как мне казалось, я выработал крепкий иммунитет для общения с девушками и очень этим гордился.

Однажды в погожий денек я повторил свою велопоездку из Новочеркасска в Ростов. Примчал пораньше, поставил свой личный рекорд по времени и, чрезвычайно довольный собой, отправился в душ. По пути я так вспотел, что, даже помывшись и переодевшись в чистую сменную одежду, я все чувствовал будто запахи пота и дорожного смога. Тогда я достал припасенный одеколон и набрызгался им. Понюхал – запах как будто не пропал. Набрызгался еще раз, но эффект был такой же. Повторил процесс. Наконец, когда запах вроде бы ушел, я оставил велик во дворе и на автобусе отправился в универ. Первой парой должна была быть философия.

До аудитории я добрался аккурат к началу пары. Снова сел за первый стол и достал тетрадку, чтобы вести конспект. Наш лектор по философии, Вячеслав Юрьевич, сидел за кафедрой, которая располагалась выше уровня остальных парт, поэтому находиться в самом начале было не так неприятно, как в других аудиториях, когда ты сидишь порой буквально нос к носу с преподавателем. Но беда пришла откуда не ждали.

«Фу! Это просто кошмар какой», – услышал я вдруг за спиной и обернулся.

Две девочки из параллельной группы переводчиков, зажимая носы и махая руками у своих прелестных недовольных личиков с таким видом, будто рядом прорвало канализацию, демонстративно собрали вещи со второй парты и отсели в самый конец. И тут я с ужасом понял, что с одеколоном я, пожалуй, переборщил: вокруг меня уже образовался целый вакуум из пустых соседних парт.

– Так-так, девушки, ну вы-то куда? – удивился Вячеслав Юрьевич, до которого, похоже, запах моего парфюма не долетел из-за перепада высот. – А ну-ка, возвращайтесь назад!

– Ой нет, спасибо, – скривила свои пухлые губки одна и злобно поглядела на меня. – Мы, пожалуй, лучше здесь посидим, здесь воздух у окошка посвежее.

Я почувствовал, как мои уши и щеки побагровели, а от чувства уверенности не осталось и следа.

«Это ж надо было так набрызгаться! – терзал себя я. – Ну о чем я только думал?»

– Так, прошу всех пересесть чуть ближе, – скомандовал Вячеслав Юрьевич. – Передние парты у нас сегодня свободные!

Аудитория прислушалась, но частично. Вторая парта за мной так и осталась пустовать, зато ко мне пересела та самая загадочная красивая девушка, которую я все никак не мог отыскать раньше.

Моя душа ушла в пятки.

Сказать, что я чувствовал себя не в своей тарелке, – это ничего не сказать. Еще минут двадцать я пытался заставить себя просто перестать краснеть и расслабиться. Однако, к моему удивлению, загадочная девушка ничего не сказала про мой одеколон и не изъявила желания пересесть, и это чуть прибавило мне духа. А когда Вячеслав Юрьевич оглашал список присутствующих, я, наконец, узнал, что незнакомку зовут Наташа.

Пара – штука долгая, а просидеть полтора часа молча было невозможно физически. Поэтому постепенно моя окраска пришла в норму, мышцы лица расслабились, дрожь унялась, и мы начали общаться. Сначала это были мелкие комментарии к сказанному на лекции, легкие шуточки и смешки. Потом мы стали шушукаться чуть активнее, и оказалось, что с Наташей довольно легко общаться. Она была очень естественной, остроумной и какой-то настоящей, и это в ней мне сразу понравилось.

Вскоре я узнал, что Наташа встречается мне исключительно на философии не просто так. Дело в том, что в группе переводчиков она даже не числится, а входит в состав какой-то третьей группы регионоведов-востоковедов, которые учат китайский язык и имеют какое-то свое особое расписание.

– Подожди, – прервал ее я. – Как же так? Я думал, на нашем курсе есть всего две группы: экономические журналисты и переводчики. А разве у нас есть регионоведы-востоковеды?

В ответ Наташа заулыбалась.

– А вот и есть! Регионоведы-восточники – это я! Я человек-группа!

– Это еще как?

– На эту специальность в этом году не набралось достаточно людей, меня хотели перевести, но я поступала специально на регионоведение, поэтому попросила составить мне индивидуальное расписание.

– Да ладно! Надо же! Так ты и китайский учишь?

– Ага.

– А скажи-ка что-нибудь на китайском!

На последующих парах Наташа осталась сидеть за первой партой, поэтому лекции по философии я теперь посещал с удвоенным интересом. О своей соседке по парте я со временем узнал новые подробности. Во-первых, помимо того, что Наташа была очень красива, она еще была и очень начитанна. В этом плане, несмотря на свои успехи в школе и преимущественно отличные оценки, я все равно чувствовал, что явно уступаю. Например, Наташа прочитала целую кучу томов Ремарка, а я не прочитал ни строчки. Во-вторых, у нее был просто идеальный каллиграфический почерк, каких я ни у кого прежде не видывал. Раньше я думал, что мой почерк еще ничего, но по сравнению с Наташиным он выглядел, как будто писала курица лапой. И как она такая получилась?

Словом, что там рассказывал Вячеслав Юрьевич про своих философов, я толком не слушал. Вместо этого, мы перешептывались с Наташей и даже пару раз получили замечания с просьбой вести себя потише.

Лишь однажды мое внимание обратилось к теме лекции. В тот день Вячеслав Юрьевич рассказывал нам про философию Достоевского. Мне Достоевский нравился. К тому времени я уже прочитал и «Идиота», и «Братьев Карамазовых», и «Преступление и наказание», и «Неточку Незванову» и другие произведения, и мне хотелось похвастаться этим перед Наташей. Но она почему-то отнеслась к этому ровно, а потом и вовсе призналась мне, что Достоевского она не читала и читать не собирается, так как ей «и без того его в жизни с головой хватает». Так что пока я слушал Вячеслава Юрьевича, Наташа заскучала и принялась рисовать ручкой на полях моей тетрадки какие-то рисунки.

– А кто из вас мне назовет произведение, которое было написано Федором Михайловичем по его впечатлениям от пребывания на каторге в Сибири и которое наложило серьезный отпечаток на все дальнейшее творчество писателя?

Весь курс, к моему удивлению, молчал.

– «Записки из Мертвого дома», – выкрикнул я, недолго думая и радуясь, что я хоть чем-то могу козырнуть.

Вячеслав Юрьевич отреагировал не сразу и даже успел пару раз мигнуть, словно не ожидая услышать этот ответ именно от меня.

– Верно, благодарю вас, э-э-э, Владимир, да. Приятно, что вы знаете. Так вот. За время своего пребывания в Омском остроге…

Дальше я уже не слушал, потому как Наташа подсунула мне под нос свой рисунок. На мой ответ про Достоевского она, к моему огорчению, не обратила ни малейшего внимания.

– Это кто такие? – спросил я шепотом, глядя на ее рисунок с какими-то веселыми змейками или червячками с магнитофонами в руках.

– А это гусеницы, – улыбнулась Наташа. – Это я тебе нарисовала!

Всякий раз, когда Наташа со своей милой картавинкой произносила слово с буквой «р», по мне пробегали мурашки от удовольствия.