— Иногда мне казалось, — продолжал Шимон, — что люди, которые меня там окружали, слишком устали и уже не способны продолжать борьбу. Так мне иногда казалось и в годы гражданской войны, и в Испании, и во время гитлеровской оккупации. Я боялся, что, устав от трудностей, голода, холода и лишений, они могут потерять из виду цель, к которой стремились. Поэтому я всегда повторял им, что настоящий коммунист-интернационалист не имеет права уставать и отказываться от борьбы до тех пор, пока не достигнет поставленной перед ним цели. Я всегда был с людьми, убеждал их и теперь смело могу сказать, что мало кто отошел от нас. Таких было так мало, что мне даже нечего стыдиться.

Когда много позже я уезжал из Парижа на родину, проводить меня на вокзал пришел сам товарищ Мориз Торез, а в Будапеште на Восточном вокзале меня встречал один из секретарей ЦК партии.

— И вам никогда не было страшно? — вдруг перебил его Матэ.

— А чего бояться-то, сынок?

— Ну, скажем, смерти...

— О смерти я никогда не думал, даже в самых тяжелых ситуациях. В моей жизни не было моментов, когда мне не хотелось бы жить. Даже в самое трудное время я не терял надежды на лучшее, потому что всегда верил в правоту дела, которым занимался.

Матэ не знал, что именно так крепко привязало его к Шимону, да еще за такое короткое время. Точно так же он не мог сказать, почему когда-то так крепко подружился с Крюгером или почему полюбил Магду. В глубине души он чувствовал, что знакомство с Шимоном открыло ему глаза. На многое он стал смотреть не так, как раньше, а будущее уже не казалось ему безнадежным.

Матэ рассказал Шимону о консервном заводе и даже начертил на бумажке план завода.

— Я хотел, чтобы наш район славился не только кулаками да спекулянтами, — сказал он, закончив рассказ.

Шимон понимающе кивнул:

— Каждый человек, сынок, хочет показать себя. Для этого, собственно, мы и живем на свете, чтобы доказать, на что мы способны.

— У меня на стене в комнате висел план консервного завода, который мне так хотелось построить в районе. Каким же наивным я тогда был...

Разговор по душам сблизил их. Возможно, друг без друга им было бы очень трудно охранять здание обкома, сидя в угловой комнате на третьем этаже.

— Поспи немного, сынок, — предложил Шимон Матэ.

— Спать мне что-то не хочется.

— А ты все равно поспи. Ты же устал.

— Вы тоже устали. Я видел, вы почти совсем не спите.

— Когда мне захочется вздремнуть, я тебя разбужу и посплю немного. Старики мало спят. Когда же бодрствую, я как-то спокойнее себя чувствую.

— А может так случиться, что на нас здесь нападут мятежники? — неожиданно спросил Матэ, и в голосе его было больше недоумения, чем беспокойства.

— Мы должны быть готовы к этому, — ответил Шимон, посмотрев Матэ в лицо. И хотя старик больше ни словом не обмолвился о возможном нападении мятежников, Матэ по его виду понял больше, чем тот хотел сказать.

Матэ лег к стене и скоро задремал. Спал он часа полтора. Когда проснулся, кругом стояла тишина. Матэ протер глаза и сел к окну рядом с Шимоном. Начало светать. Матэ открыл крышку автоматного диска, поправил пружину, чтобы автомат не подвел при стрельбе. Пальцем дотронулся до каждого патрона. Всего семьдесят два патрона, значит, можно убить семьдесят два мятежника, а может, только тридцать шесть или тридцать, во всяком случае, можно стрелять до тех пор, пока не кончатся патроны.

— Рассказали бы вы мне еще что-нибудь о боях в Испании, — тихо попросил Матэ. — Или о гражданской войне в России. О Париже вы тоже очень интересно рассказываете.

— Расскажу еще, сынок. Вот станет поспокойнее, и расскажу. А сейчас нам нужно внимательно наблюдать за улицей.

— Обо всем расскажете?

— Ничего не утаю, расскажу все как было, сынок.

Матэ подвинулся ближе к окну и больше уже ни о чем не спрашивал.

За несколько минут до семи мятежники начали обстрел обкома партии. Стреляли из автоматов и пулемета. Потом из боковой улицы появились какие-то верзилы с повязками на рукавах, бородатые парни и даже несколько женщин. Они бросили в окна нижнего этажа несколько ручных гранат и бутылок с горючей смесью. Матэ казалось, что мятежники прут со всех сторон, тем более что утренний туман еще не полностью рассеялся и видимость была ограниченной. Матэ вдруг почему-то вспомнил отца, вспомнил, как выносили из бани его гроб, и дал длинную очередь в туман. На какое-то мгновение ему стало страшно, захотелось, чтобы его пули ни в кого не попали, но так было только мгновение. Скоро он заметил, что диск автомата пуст, и вставил новый. Он успел расстрелять четыре диска, как вдруг почувствовал легкий толчок в руку. Матэ повернулся, на миг выпрямился и тут же почувствовал такой же толчок в ногу. Он повалился на пол. Шимон подтащил Матэ к себе.

— Крепись, сынок, крепись. Сейчас я отгоню негодяев от здания и сделаю тебе перевязку, — сказал Шимон, убедившись, что раны Матэ не очень опасны.

Матэ смотрел на старика так, словно хотел о чем-то спросить его. Но Шимону в этот момент было не до раненого: он выпускал из автомата одну очередь за другой. Матэ стало стыдно, что сейчас, в самый разгар боя, когда мятежники рвутся к зданию обкома, он не в состоянии взять в руки автомат и стрелять, не в состоянии ничем помочь Шимону. Несколько минут Матэ смотрел на дымящийся ствол автомата Шимона, а затем потерял сознание. В себя он пришел спустя несколько часов.

Его куда-то несли на носилках. Сначала он почувствовал, что его несут, потом ощутил на лице капли воды и открыл глаза. Увидел над собой темное, без звезд, небо и силуэты каштанов. Руку и ногу при малейшем движении пронизывала резкая боль.

«Опять в руку, — подумал Матэ, — наверное, здорово кровоточит. Кругом тихо: значит, бой уже кончился. Интересно, где сейчас Шимон? Кто эти люди, которые несут меня, и куда они меня несут?..»

Матэ хотел что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался тихий стон. Над ним наклонился мужчина в очках и кожаной фуражке на голове.

— Лежите спокойно, товарищ! — проговорил мужчина. — Вы потеряли много крови.

«Я потерял много крови, — думал Матэ. — Но где же Шимон? Убит? Или тоже ранен? Значит, несут меня наши, правда, не совсем осторожно, а я даже не могу попросить их, чтобы они шли потише, совсем тихо... ведь все равно когда-то мы придем, куда нужно...» И Матэ снова потерял сознание.

Его принесли в военный госпиталь и положили в нижнем этаже в помещении, похожем на склад. Было тепло, потому что вдоль стен проходили трубы парового отопления. Сразу же появился врач.

Матэ хотел открыть глаза, чтобы увидеть раненых, которые находятся вместе с ним в этом помещении, узнать, нет ли среди них знакомых, посмотреть, как выглядит врач, и вообще дать ему понять, что он в сознании, но не было сил даже открыть глаза. Поняв это, он смирился с собственным бессилием, довольствуясь тем, что слышит все, что говорят о нем окружающие, и понимает их.

— Вероятно, ему очень больно, — сочувственно сказал кто-то.

Матэ показалось, что это был голос мужчины в очках, который впервые заговорил с ним, когда его несли на носилках.

— Положение не очень опасное, однако я сделаю ему обезболивающий укол. Сейчас для него самое главное — переливание крови и покой. Полный покой.

«Вряд ли это сказал врач, — подумал про себя Матэ. — Уж больно молодой у него голос».

Через несколько секунд Матэ почувствовал, как ему сделали укол.

— Не отходите от него ни на минуту, — сказал врач кому-то.

Дверь закрылась. Скрипнул стул, когда кто-то осторожно опустился на него, а затем в помещении стало совсем тихо.

Матэ пытался вспомнить, когда он потерял сознание. Последнее, что он помнил, был дымящийся ствол автомата Шимона. Ему хотелось спросить, как развивались события после того, как его ранили, жив ли Шимон, а если жив, то почему его здесь нет, зачем его принесли сюда, чем закончилась осада обкома, сумели ли наши отстоять здание...