Кроме работы, Матэ ничем не интересовался. Работал не жалея сил, как человек, который старается наверстать упущенное. О том, что он отправил в обком письмо, Матэ никому из товарищей не сказал. Он ждал ответа с таким нетерпением, с каким человек ждет решения, от которого зависит его дальнейшая жизнь.

Возвращаясь домой после работы, он прежде всего смотрел, нет ли письма. Временами ему казалось, что он слышит скрип калитки, стук в дверь, больше того, даже слышит, как называют его фамилию, видит, как к нему пришли из обкома и что человек, пришедший к нему, держит в руках письмо, которое он сам отослал в обком. Чувство блаженного удовлетворения охватывало его.

Однако прошел месяц, за ним — второй, а ответа не было. Матэ не знал, как поступить. Идти в обком он не хотел, так как был уверен, что секретарь наверняка получил его письмо: он отослал его заказным письмом с центральной почты. Временами Матэ доставал из кармана почтовую квитанцию, разглядывал дату отправления, словно сомневался в том, что отправил это письмо.

День за днем проходил в ожидании. Он научился терпеливо ждать и радоваться вещам, которые на первый взгляд многим кажутся совсем незначительными, а он-то знал, что люди, не замечающие их, сами себя обкрадывают и порой не способны радоваться не только этим маленьким радостям, но даже большим и значительным.

Когда Матэ работал в первую смену, то вечером готовил для себя все необходимое на утро: начищал башмаки, складывал на стул штаны, рубашку и носки, собирал завтрак. Обедал он в шахтерской столовой, но старался избегать встреч и разговоров со знакомыми. Говорил редко и мало, а если его о чем-нибудь спрашивали, отвечал немногословно. После обеда с первым же автобусом уезжал домой. По пути заходил в магазин и покупал себе что-нибудь на ужин.

Иногда его навещала старшая сестра. Обычно она приезжала к нему в воскресенье, всегда одна, без мужа. Матэ не спрашивал, почему ее муж, который работал в шахтоуправлении в научно-техническом отделе, никогда не приезжает. Сестра прибирала в доме, вытирала пыль со старой некрасивой мебели. Закончив уборку, она садилась напротив брата, и они начинали говорить. Разговор, как правило, клеился плохо, но был необходим им обоим.

Сначала они вспоминали мать, которой им так недоставало. Они до сих пор никак не могли свыкнуться с мыслью, что ее нет в живых. Затем разговор заходил об отце, на которого был очень похож Матэ. И был человек, о котором они никогда не говорили, — это муж сестры, который в глазах Матэ был порядочным человеком, выходцем из настоящей шахтерской семьи.

Вечером, проводив сестру до калитки, Матэ нежно прощался с ней. При этом у него всегда возникало чувство, что они видятся последний раз.

Приближалось рождество. После воскресного визита сестры Матэ чувствовал себя особенно одиноко. Не зажигая огня, он сел к окошку и долго-долго сидел так, глядя на улицу, в это позднее осеннее время выглядевшую особенно уныло. Подумав, он решил написать еще одно письмо. Утром он пошел в город на центральную почту, чтобы отослать его в Будапешт.

И снова потянулись долгие дни и недели, а ответ все не приходил. Бывали минуты, когда Матэ казалось, что на земле нет ни правды, ни справедливости. Опечаленный, ходил он взад-вперед по комнате, но ни разу никому не пожаловался, даже сестре ничего не сказал. К райкому он больше и близко не подходил. Долгими вечерами убеждал себя в том, что нужно набраться терпения и ждать. От сочувственных взглядов окружающих плохо становилось на душе. А они, эти люди, ничего не знающие об отосланных письмах, жалели его, видя, как он стареет у них на глазах. Даже те, кто любил и уважал его, а таких было немало, не знали, чем помочь ему.

Матэ решил никого в свои думы не посвящать и больше никаких писем не писать.

Прошла весна. Постепенно к Матэ вернулось его прежнее спокойствие. Как ему ни трудно было, он все же убедил себя в том, что пока его письма, видимо по каким-то неизвестным причинам, должны остаться без ответа. Но какие это причины, он не мог додуматься. Решил, что от него здесь ничего не зависит.

Погода наконец установилась, настали солнечные, по-настоящему весенние дни. Матэ, радуясь теплу и солнцу, вышел прогуляться. Он медленно шел по глинистой тропке, по обе стороны которой красовались в свежей зелени деревья и кусты.

Проходя между каменными домами, он заглядывал в небольшие дворики, в которых на проволоке сушилось белье. В одном из дворов перед сараем в большой железной бочке мылся знакомый шахтер. Вода выплескивалась на землю, а из кухни раздавался резкий голос женщины, вероятно ругавшей мужа за то, что он не экономит воду.

Матэ шел дальше, здороваясь со знакомыми, завидуя им, как может завидовать одинокий человек семейным людям. Вернувшись домой, он снял рубашку и, вытащив во двор под абрикосовое дерево старое плетеное кресло, в котором по вечерам любила отдыхать мать, удобно расположился в нем. Неожиданный стук в калитку прервал его отдых.

— Не заперто! Входите! — громко крикнул Матэ, не поворачиваясь в сторону калитки; ее все равно не было видно за свежей густой зеленью. Заскрипела и захлопнулась калитка, и Матэ сквозь зелень кустов разглядел фигуру приближающегося к нему мужчины. Это был Крюгер. Не двигаясь с места, Матэ смотрел на Крюгера. От удивления он даже не ответил на приветствие. Смотрел и думал: «Зачем он сюда пришел? Когда я последний раз вспоминал о нем, я решил, что нас больше ничто не связывает».

А Крюгер, не дойдя до Матэ нескольких шагов, остановился. «Сердцем мне очень хочется тебя обнять, но руки почему-то стали такими тяжелыми, что не могут даже пошевелиться», — думал Крюгер. Но он подошел к Матэ и сказал:

— Я приехал по поводу твоих писем.

Матэ вздрогнул, но ничего не ответил, опустив глаза.

За то время, пока они не виделись, Крюгер сильно изменился. Прежним остался только печальный взгляд его голубых глаз, такой же печальный, каким был, когда Крюгер приехал и сообщил Матэ о своей женитьбе.

— В ЦК партии принято постановление о пересмотре всех таких дел.

Матэ молчал. Он ждал от Крюгера таких слов, от которых все станет ясным и понятным. И вдруг он ни с того ни с сего разрыдался.

Крюгер растерялся, почувствовав себя совершенно беспомощным. Ему было больно видеть, как Матэ вытирает кулаками глаза. Он не знал, что нужно делать в таких случаях, и чувствовал свою полную беспомощность.

— Ну довольно, возьми себя в руки, — наконец с трудом выговорил Крюгер.

Матэ поднял голову, однако взгляд его был направлен куда-то вдаль, в сторону сада.

— Ничего я тебе не скажу. Не верю я теперь твоим словам.

Крюгер чувствовал, что это вовсе не он, а совершенно другой человек стоит в растерянности перед Матэ и время от времени вскидывает голову, словно плывет по бурному морю.

«Спрошу, хочет ли он мне еще что-нибудь сказать, и уйду в дом», — подумал Матэ. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул, словно готовился к чему-то ответственному. Лицо его покрылось мелкими капельками пота. Страстное желание знать правду заслонило собой и боль и чувство гордости. Перед глазами возникла фигура Магды с выражением вины на лице, затем появились мать с выцветшими старческими глазами и сестренки в платьицах с оборками, словно они собрались на школьный праздник.

— Заходи в дом, — проговорил наконец Матэ после затянувшейся паузы.

В комнате Крюгер в своем темном гражданском костюме показался ему еще ниже ростом и совсем беспомощным. Он был похож на простого служащего. Сразу же сел к столу, как обычно делал раньше. Отодвинул в сторону стеклянную вазу, купленную отцом Матэ на ярмарке еще во время войны. Казалось, он был готов напрямик объяснить цель своего прихода, но молчал. Матэ встал и, сдвинув в сторону постель, присел на край кровати, ожидая, что ему скажет Крюгер.

— Я пришел... — начал было Крюгер, не отводя взгляда от стола.

Матэ молчал. Он был абсолютно спокоен, чувствуя, что пользы от этой встречи с Крюгером будет мало.