Почему-то вдруг вспомнилось время, когда он еще спускался в шахту, где у него была даже своя «знакомая» крыса, которая показывалась из-за сундучка с провизией, когда шахтеры во время короткого перерыва садились перекусить. И Крюгер бросал ей что-нибудь. Чаще всего он брал с собой сало или хлеб со смальцем и головку репчатого лука.

— Самое лучшее средство против отравления метаном, — объявлял Крюгер товарищам, с аппетитом кусая луковицу.

Вспомнив шахтерскую жизнь, Крюгер пожалел, что она уже позади, хотя та жизнь была нелегка.

Матэ посмотрел вниз, в долину. Старенький паровоз-кукушка медленно тащил эшелон с углем.

«А вечером я все-таки пойду к Флоре, это уж как пить дать», — подумал Матэ.

Сделав еще несколько затяжек, Крюгер бросил окурок и растоптал его ногой.

— Ты сколько классов окончил, Матэ? — неожиданно спросил он.

— Четыре, — удивленно ответил Матэ.

— Черт бы тебя побрал! — нахмурился Крюгер и недовольно покачал головой. — Почему же ты не выступаешь перед шахтерами с докладами?

— Интересно, на какую тему? — разозлился Матэ.

Крюгер тяжело поднялся, не спуская с Матэ удивленного взгляда, словно и сам никак не мог понять, как это он мог забыть, что Матэ кончил целых четыре класса.

— Мне лично эти доклады и лекции спать не дают, — быстро проговорил он. — У народа возникает масса различных вопросов. Что станет с нынешними деньгами? Будем ли мы выплачивать контрибуции? Отпустят ли домой венгерских военнопленных? Будет ли при демократическом строе достаточно продуктов питания? Повесят ли военных преступников? И на все эти вопросы нам, коммунистам, нужно дать ответ! Очень важно, чтобы люди услышали эти ответы именно от нас! Тот, кто сейчас сможет объяснить им свою цель, окажется победителем. Это уж точно!.. А знаешь ли ты, какие люди пытаются сейчас говорить от имени нашей партии? Они только крутятся вокруг да около, вместо того чтобы откровенно изложить суть дела. А ты окончил четыре класса и ничего не делаешь...

Весь вечер Матэ без дела шатался по поселку и думал: «Не поленилась, поднялась на холм в такую жарищу. Сказала, что захотела увидеть меня, а сама ушла как ни в чем не бывало. Как это надо понимать?..»

Он остановился в самом конце тропинки, заросшей густой травой. Дальше был обрыв, и довольно крутой. Во время войны сюда приходили те, у кого не было желания попадаться на глаза жандармам, когда в поселке проводились облавы.

Отсюда был хорошо виден дом, в котором жила Флора. Матэ не представлял себе, что он скажет ей (в таких случаях у него обычно пропадал дар речи), он только чувствовал, что сегодня вечером он обязательно пойдет к ней. А спустя несколько минут подумал: «Вот она, любовь!»

Вечером, часов в десять, он, перебравшись через обрыв, спрятался за деревом недалеко от дома Флоры. Кругом тишина. Убедившись, что все спят и никто его не видит, Матэ набрал в руку мелких камешков и начал бросать их в окно дома.

В тот вечер Флора приготовила ужин, который состоял всего лишь из нескольких вареных картофелин, политых капелькой постного масла. Поужинав, они с мужем попили чаю с сахарином. Муж Флоры, угрюмый молчаливый старик с кривыми ногами, большую часть времени занимался своими недугами.

После ужина Флора, как обычно, проводила мужа до калитки, где постояла, прислушиваясь к шуму свежего ветерка в кронах деревьев. А когда огонек шахтерской лампы, которую, размахивая, нес муж, скрылся за железнодорожным полотном, вернулась в дом.

Она была абсолютно спокойна, разве что несколько бледнее обычного. События прошедшего дня несколько задурманили ей голову. Утром сломя голову прибежал младший братишка в промокших от росы штанишках. Усевшись в кухне на табурет, он с трудом отдышался и потом со слезами на глазах сообщил:

— Отца занесли в список! Выселять нас будут!

Флора молча вышла во двор. Ей не хотелось будить спящего перед сменой мужа. Подошла к колодцу и остановилась. Перед глазами возникло простое крестьянское лицо отца, с которого вот уже много дней не сходило выражение тревоги и беспокойства...

Услышав легкий стук в окошко, Флора быстро потушила свет и, прильнув к окну, сразу же увидела Матэ, стоявшего у дерева и бросавшего камешки. Сердце ее затрепетало как птица.

«Если четыре раза попадет в стекло, открою окошко», — подумала она с улыбкой.

Несколько долгих минут они молча сидели в комнате, не зажигая огня. Каждый ждал инициативы со стороны другого. Мужа Флоры Матэ не боялся, надеясь на свои кулаки и умение драться.

Наконец женщина встала.

«Вот он и пришел, кого я так ждала, — подумала она. — Пришел ко мне, а я даже заговорить с ним не могу. Мне бы пожурить его за то, что он весь вечер вместе со своими дружками орал песни около моего дома».

— Вы, кажется, недавно живете в этих краях? — спросил Матэ, преодолев смущение.

— Весной сюда переехала, к мужу. Этот дом он купил, — ответила женщина, а сама невольно вспомнила, как отец холодным ветреным днем перевез на повозке ее незатейливые пожитки. Она вместе с мужем приехала сюда на поезде. В дороге они почти не разговаривали. Муж держал ее за руку, и она не отнимала ее, хотя сделать это ей очень хотелось. Пассажиры, сидевшие на лавке напротив, скромно улыбались, глядя на них. И Флора и ее муж в душе чувствовали, что едут неизвестно куда и неизвестно зачем.

— А что у вас с локтем? — тонким голоском спросила Флора. — Я еще на танцах хотела спросить.

— Это еще с войны.

— А вы были на войне? — удивилась Флора. Голос ее чуть-чуть задрожал. Лицо залила краска, и она судорожно начала раздеваться в темноте...

Флора лежала с широко открытыми глазами, натянув до самого подбородка одеяло. Она чувствовала себя счастливой, как никогда.

«Ты, наверное, думаешь, что я гоняюсь за каждым мужчиной, — хотела она сказать Матэ. — Это неправда, просто ты доставил мне большую радость, и я люблю тебя. О боже, я не знаю, что теперь со мной будет? Как я буду жить дальше?»

— Флора!

Женщина с трудом рассталась со своими мыслями.

— Что?

— Я хочу встретиться с тобой еще.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра нельзя. Я должна пойти в село. Отца грозят выселить в Германию, и я хочу повидаться с ним.

— А что он сделал, твой отец?

— Швабы мы.

— Он что, в фольксбунде состоял?

— Да он и мухи никогда не обидел. Больше того, когда фольксбундовцы пришли к нам в дом и сказали, что каждый истый немец обязан вступить в эсэсовскую партию, отец вышвырнул их из дому. Они еще пригрозили ему тогда, назвали предателем. А сейчас его выгоняют из родного села, как какого-нибудь злодея.

Флора тихо заплакала.

— Кто знает, может, еще и не выселят, — неуверенно произнес Матэ.

— В списке он.

— Могут вычеркнуть из списка.

— У нас для этого связей нет.

— А муж твой тоже шваб?

— Нет. Я потому и пошла за него, что он простой шахтер. Мы надеялись, что отца теперь никто не тронет. До сего дня все было спокойно, а утром прибежал братишка и сказал, что все напрасно: отца тоже включили в список немцев, подлежащих переселению.

Флора замолчала, словно рассказ утомил ее. Глаза ее печально поблескивали в темноте.

— Если мужу удастся сделать так, чтобы отца не выселили, я до смерти буду ему верна, — неожиданно сказала Флора и, не получив ответа, свернулась клубочком под одеялом.

Матэ ничего не сказал ей. Лежа на кровати и глядя куда-то в пустоту, он думал о том, как это родные Флоры смогли уговорить ее выйти за старика. Он вдруг почувствовал, что от стен дома и старой мебели пахнет чем-то неприятным, затхлым.

— А ты ничуть не похожа на немку, — сказал Матэ и погладил женщину по плечу.

Некоторое время они лежали молча, пока с улицы не раздался звук чьих-то шагов. Кто-то шел размеренными шагами.

— Муж твой ночью не может вернуться? — беспокойно спросил Матэ.

Женщина побледнела, но, покачав головой, ответила: