— Да, так бывает, что дети живут не с родителями.

— И как долго ты там пробыл? Тебя кто-то усыновил или…

— Моя очередь, торопыга, жди свою, — снова скалится. Уходит от темы? Или моя девственность намного интереснее тема для беседы.

— Не было парня, с которым хотелось бы переспать, — выпаливаю быстрее, чем он снова начнет свою речь.

— Не было только траха или тебя даже никто не трогал?

— Это уже второй вопрос, — произношу и чувствую, как краснеют щеки.

— Это первый, — прищуривается, — ты, как всегда, побежала впереди паровоза.

Сжимаю пальцами стакан с лимонадом. Делаю большой глоток. Отвечать на его вопросы совсем не хочется. Они слишком личные. А ему что-то личное рассказывать нет никакого желания. Потому что я не доверяю. Но, к сожалению, я сама согласилась на такие правила. Так что придется вести этот диалог. Это точно лучше, чем если Суровый меня снова лапать начнет.

— Петтинг был, — произношу тихонько. Потому что я не привыкла такое обсуждать. Я и с подругами о таком не говорила. А с этим зверюгой делюсь. Кошмар какой-то.

У меня были парни. Я встречалась. И даже доходило до того, что мы ласкали друг друга руками… Но секса я не хотела. Не то чтобы там до свадьбы и все дела, нет. Я не старомодная. Просто… Ну… Это же нужно хотеть, правильно? С парнем переступить черту. Перейти на другую ступень отношений. А у меня желания не было. Вот ничего внутри не торкало. Я бы и не сказала, что от петтинга я много получила. Там скорее было… неловко. Ничего такого яркого и салютов не было. Подруги постоянно рассказывали истории про то, что от удовольствия в глазах темнеет и внутри все взрывается. А я неправильная какая-то. Ничего у меня не взрывалось, и желания повторять это больше и чаще тоже не возникало. Это скорее было из-за того, что парню это нужно. Подпустить чуть ближе. Разрешить прикоснуться. Ну вот есть же женщины, которые не получают от всего этого удовольствия. Ну вот я, наверное, из их команды. Просто не судьба.

— И никому не разрешила зайти дальше?

— Теперь моя очередь, — возвращаю ему его же слова и при этом слегка улыбаюсь. У Сурового даже глаза заблестели от всех этих разговоров. — Как долго был в детдоме и тебя усыновляли?

— С шести до восемнадцати лет. Не усыновляли. Проблемный был. Никто не рискнул. Я и не хотел. Не сошлись бы характерами. Я бы точно не был послушным мальчиком и чьей-то гордостью. — В его голосе появляются стальные нотки. Тема не та, которую он хотел бы обсуждать. Совсем не та.

Сама того не ожидая внутри что-то сжимается. Стоит представить маленького мальчика, хмурого, который считает, что против него весь мир. А он должен всем давать отпор и защищаться. Я даже не представляю какие мысли душат изнутри ребенка в такой ситуации. Он же точно задается вопросом почему так получилось. — Твой вопрос остается тем же?

Суровый кивает.

— Для меня секс не просто процесс. Это близость. Сближение с человеком. Доверие. Так что нет, никому не позволяла.

Он снова прищуривается. Вижу, что хочет развить тему. А я хочу узнать о нем больше. Хоть меня и пугает то, что я начинаю считать его уже не таким плохим человеком.

— Твои родители… Они погибли?

— Нет, мать алкоголичка, отец сидит. Меня забрали из семьи, потому что соседи сдали, что неделями у нас не было еды. Меня забрали. Мать не протестовала. На один рот меньше в доме.

Горло сдавливает, и я сдерживаю хрип. В носу начинает щипать. При живых родителях… Он неделями не ел. Его еще и били, да? Господи. В последний момент ловлю себя на том, что мне хочется придвинуться ближе и взять его за руку. Хорошо хоть вовремя в себя прихожу. Тряхнув головой, смотрю на мужчину.

— Твоя очередь задавать вопрос.

Но вместо этого Суровый хмурится и подается вперед. Впивается взглядом в мои глаза.

— Не стоит искать причину тому почему я такой какой есть, Белоснежка. Не стоит меня романтизировать. Потом же сама разочаруешься в своих надеждах.

Нервно сжимаю и разжимаю пальцы. После нашего ужина у меня какие-то смешанные эмоции. Демьян сам резко свернул наш разговор. После того как я расспросила его о детском доме и родителях, я уловила смену в его настроении. Он резко стал серьезным. Прекратил сыпать своими пошлыми шуточками. Мне даже показалось, что я увидела его настоящим. Маска спала. Да, пускай ненадолго. Но теперь я мучаюсь в сомнениях. Он сказал не романтизировать. Но ведь я просто пыталась понять о нем хоть что-то. И я поняла. Поняла, что он бы мог стать другим, если бы не родители, которые не смогли дать ему любовь и заботу. Если бы не суровые правила детского дома, где он выбрал оборонительную позицию. И вместо того, чтобы обрести новую семью, он просто сделал так, чтобы его никто и никогда не усыновил. Это защитный барьер. Насколько же маленький мальчик должен был быть травмированным, чтобы больше не захотеть подпускать к себе людей. Страх того, что его снова бросят? Снова не смогут полюбить?

У меня есть много времени на то, чтобы размышлять. По дороге обратно Демьян то и дело постоянно говорит по телефону. Звонок за звонком. Судя по грубому мату и грозному тону, у него что-то случилось. Какие-то проблемы. Откидывает голову на подголовник. Кривится. Тянется рукой к ране, пока стоим в пробке. Я же кусаю губу и время от времени кошусь в его сторону. Нет, за рану меня совесть не мучает. Это он заслужил. Это ответ на его грубое поведение и неуважение женского пола. Если бы я тогда не дала такой отпор, то сейчас бы не сидела с ним в машине. А писала бы заявление про изнасилование.

Его машина подъезжает к моему дому, когда уже стемнело. Я начинаю заметно нервничать, потому что сбежать хочется как можно быстрее. Мне кажется для первого свидания и так много впечатлений и проведенного вместе времени.

Как только машина останавливается, я тут же тяну на себя ручку дверцы. Если бы я себя не сдерживала, то потянула бы еще как он только начал сбрасывать скорость. Немного прокатилась бы по асфальту и сразу домой. А это все от того, что внутренний голос вопит, что простое "спокойной ночи" сейчас не прокатит. Не так заканчиваются свидания. И, судя по всему, Демьян в курсе этого расклада. Потому что дверцы снова заблокированы.

— Резвая какая, — хмыкает со стороны. В голосе снова насмешка. Он постоянно надо мной смеется. А у меня бедное сердце уже в пятках колотится от страха.

— Мне к сестре уже нужно, открой, пожалуйста, — голос слегка дрожит. Снова дергаю ручку дверцы. А внутри все сжимается, потому что Суровый вперед подается, ко мне ближе.

— Открою, как только свиданка закончится, — кривит губы в улыбке. И голос еще такой загадочный.

— Так все уже, конец… Спасибо, ужин был вкусным. — Пищу, но глаза мужчины вспыхивают, заставляя меня еще сильнее сжаться в комочек.

— Сама поцелуешь или мне инициативу проявить?

Вот здесь сердце замирает, даже ему страшно становится. Это то, чего я больше всего боялась. Поцелуй. Кошмар какой. Еще и сама должна? Это значит по согласию?

— На первом свидании не… — Значит прояви инициативу, — он перебивает, не дает договорить. Улыбка уже больше оскал напоминает.

Сжимает пальцами мою руку. Дергает вперед так, что сносит все личные границы. Горячее дыхание обжигает кожу. Я почему-то отвлекаюсь совсем не на те вещи. Отмечаю, что дыхание у него мятное. Запах парфюма очень приятный, обволакивает. Даже сердце через раз биться начинает. Господи, какой ужас, я нахожу что-то приятное во всей этой ситуации. И ведь даже не так сильно его боюсь.

— Я сама, — хриплю в ответ, когда выхода уже нет. Лучше сама, чем он сейчас применит силу. Хотя… Мне кажется на что-то такое он и рассчитывал. Потому что притянул и ждал. Любит, когда девушки сами на шею бросаются?

Сокращаю между нами последние сантиметры. Заглядываю перед поцелуем ему в глаза. Холодная синева обволакивает. Я еще никогда таких глаз не видела. Красивые и страшные одновременно. Аж дух захватывает. А после касаюсь губами его губ. Я думала, что они будут такими же твердыми, как и весь мужчина. Как будто из камня. А оказывается, совсем иначе. Мягкие.