Мне было все равно, поверит он мне или нет. В данную секунду меня волновал совсем иной вопрос.

Кто же подорвал мост? Куликов по понятным причинам этого сделать не мог. Конечно, он не планировал гибнуть на поезде, собираясь вовремя соскочить с состава, но я помешал ему это сделать. Однако взрыв все же случился.

Это значит…

— Немецкие диверсанты! — хрипло крикнул я. — Они где-то здесь и не могли далеко уйти!

Меня вновь крепко приложили, теперь по почкам, но слова все же услышали и приняли к сведению. Раздались громкие команды, солдаты тут же выстроились цепью и с винтовками наготове пошли вперед.

Глупость! Так нельзя! Нужно действовать иначе!..

И почти сразу же раздались короткие автоматные очереди. Я не ошибся, диверсанты были рядом и бойцы быстро на них наткнулись. Вот только я ничем не мог им помочь, меня протащили, завернув руки за спину и вверх, до одной из теплушек, закинули в вагон и бросили на нижние нары, приставив в качестве охраны сразу двух молодых и крайне нервных красноармейцев. Я лишь чуть пошевелился и сразу получил чувствительный удар по спине.

— Лежать, сволочь! — голос бойца был нервный и высокий, чуть срывался от волнения. Такого лучше не провоцировать — застрелит со страху, и баста. Да и сам он выглядел нелепо: длинный, угловатый, с осповыми ямами на лице.

Я отвернулся от него, уткнувшись носом в стену вагона, и весь превратился в слух. Автоматные очереди прерывались одиночными винтовочными выстрелами. Последние звучали чаще, но я-то понимал, что такое автомат против винтовки. Одной очередью при удаче можно срубить сразу несколько бойцов.

Вот только автомат был один, максимум — два, а винтовок — несколько десятков. Значит, диверсантов мало. Видно, Куликов после фиаско с зуевцами не сумел завербовать нужное количество предателей. Но даже те, кто сейчас присутствовали здесь, создавали массу проблем для красноармейцев, которые вовсе не ожидали так скоро вступить в бой с врагом — ведь до линии фронта было полторы тысячи километров. А НКВД-шный сопровождающий совершенно растерялся, и вместо того, чтобы первым делом допросить меня, как единственного человека, понимающего, что происходит, носился сейчас во главе облавы, пытаясь схватить подрывников, тогда как глава всей операции лежал с простреленной головой в кабине паровоза, и уже ничего не смог бы рассказать.

Соображай, Буров, думай! Иначе тебя сейчас завалят за компанию, как пособника диверсантов, а если каким-то чудом останешься в живых, ни в жизнь не докажешь, что не при чем. Слишком часто твое имя мелькало в последнее время в милицейских хрониках. Правильно все сказал Куликов перед смертью — на меня списать эти истории будет легко, слишком подозрительный тип, чересчур удачливый, вдобавок, в каждой бочке затычка.

— Товарищи бойцы! — я повернулся и сделал самое серьезное лицо, которое только мог изобразить. — Я выполняю секретное правительственное задание — пытаюсь предотвратить действия немецких диверсантов!

Тот самый солдатик — худощавый тип с заостренным лицом ткнул в мою сторону винтовкой с пристегнутым штыком.

— Рот закрой, фриц, иначе прибью!

— Я не вру тебе, смотри! Во внутреннем кармане!

Боец помедлил, но все же вытащил из моего кармана сложенную вчетверо, потертую старую вырезку из газеты — ту самую, где я поневоле позировал для «Комсомолки», и развернул ее.

— Видишь? Статья про меня! Да смотри ты внимательно и читай, что написано: «Герой из Танкограда!» Понял теперь?

Парень вгляделся, узнал лицо, смутился, задумался, потом опустил винтовку.

— Так что же это получается?..

— Заговор! Диверсия! Мост взорван, но состав удалось спасти. Развяжи мне руки, я должен обезвредить оставшихся врагов.

Второй красноармеец — крупный деревенский парень, хитро, как ему казалось, прищурился:

— А не врешь?

— Зуб даю! — поклялся я.

Уж не знаю, что решило дело, но руки мне развязали, хотя смотрели настороженно и держали оружие наготове. Ох и прилетит им от особиста! Надеюсь, разберется в ситуации, и не отправит в штрафбат.

Два коротких выстрела прозвучали один за другим. Оба бойца упали. Мертвы.

В теплушку быстро забрался мужчина в ватнике и с немецким шмайсером в руках, огляделся по сторонам и тут заметил меня.

— Вот и ты, Буров. Знал, что свидимся перед смертью!

Разумеется, я узнал его. Степан Воронин — человек, которому я полностью доверял, с кем тяжело работал рука об руку, пил и давал общую клятву бригады. Как же так? Чем тебя купили, сука?

Теперь понятно, кто сливал Куликову всю внутреннюю информацию. Да и кто чуть не убил Леху, а потом и меня…

Но главное, я внезапно увидел шанс выпутаться из всей этой истории. У меня появился еще живой язык. Ну как появился? Теоретически!

При таком редком шансе главное — не упустить удачу!

Я постарался. Воронин не ожидал от меня подобной прыти. Он был быстр, очевидно, хорошо подготовлен, умел просчитывать ситуацию, но я не дал ему и мгновения на размышления, попросту впечатав в стену вагона, а потом в кровь разбивая ему кулаками лицо… до тех самых пор, пока я не понял, что еще один удар, и передо мной окажется очередной труп.

Тогда я остановился.

Предстояли серьезные объяснения с органами. И я вовсе не был уверен, что выйду целым из этой истории.

Следующие дни тянулись долго, поэтому в подробности вдаваться желания нет. Они состояли из вещей однотипных: допрос, камера, короткий сон, еда, допрос… и так по кругу много-много раз.

Посадили меня в камеру без окон, и на допрос водили по коридорам, в которых из освещения имелись лишь редкие лампочки над по потолком, и сами беседы, если это можно так назвать, проходили в такой же крохотной комнатушке, где стоял лишь стол и два стула, причем мой был привинчен к полу.

Поэтому вовсе не удивительно, что я быстро потерял счет времени. Солнца я не видел, мог вести отсчет только по числу кормежек, но вскоре сбился, и, думаю, быстро перепутал день с ночью. Биологические часы не помогали.

Помню, когда-то давно читал фантастический рассказ Кира Булычева, где речь шла о спелеологах, проводивших эксперименты в пещерах. После некоторого времени под землей, когда солнце и луна уже не могли влиять на сон, их жизненный ритм начал стремительно перестраиваться на совершенно иной график, состоящий из сорока восьми часов — двенадцать из которых человек спал, а тридцать шесть — бодрствовал, причем безо всякой сложности для организма. Экспериментаторы сделали вывод, что именно такой ритм естественен для человеческой физиологии.

Мне тоже показалось, что уже через пару дней у меня полностью сместилось восприятие действительности. Я уже не различал день и ночь, так что времени могло пройти куда больше, чем в действительности.

Допросы же все походили один на другой как две капли воды. Меня раз за разом просили — именно просили — пересказывать все подробности произошедшего за последнее время, с того самого момента, когда Носов впервые сказал, что имеет подозрения на счет зуевцев и до подрыва моста.

Скрывать что-либо смысла не было. Единственное, о чем я умолчал — это история с людоедами. Пусть Куликов обо всем догадался, но он уэе мертв, а другие вряд ли сумеют сопоставить факты, которые указывали бы на мою причастность к этой истории. Я надеялся, что Алексей тоже не включит «дурака» и не сдаст меня с потрохами, пусть даже случайным словом. Его, я был уверен, допрашивали подобным же образом, и парень, конечно, мог сломаться и наговорить лишнего, но я верил в его разум.

А в целом, даже если бы он и рассказал про сожженный дом, то ничего страшного я в этом не видел. В конце концов, мы выполнили свою гражданскую миссию — уничтожили гнездо тварей, вычистив его под корень. Мне, кстати, было очень интересно, что случилось с той пленной девушкой, которую я освободил. Благо, лица моего она не видела, а Леша в тот момент бился с собакой, так что даже если ее взяли, то описать нас она не смогла бы.