— Дима, — повернулся ко мне Петр Михайлович, — не волнуйся, они так шутят, когда решаются на что-то серьезное. Не время и не место. Согласен. Но это необходимо. Мы тебя услышали и поняли. Сделали выводы.

— И что за выводы? — не выдержал я. Эмоции перехлестывали через край, и мне казалось, что надо мной не просто подшучивают, а банально издеваются.

— Мы будем следить за Зуевым и его людьми. Очень пристально. Теперь это и наше дело тоже. Обещаю тебе! Слово!

— Слово… — эхом пронеслось по тесной комнате, — слово… сделаем… приглядим…

Договор был заключен. Слово уральца дорогого стоит, тем более слово челябинца. Оно нерушимо! Это всякий знает. А кто нарушит — не наш человек, пришлый… Более того, меня только что отстранили от всех возможных последствий, взяв все обязательства на себя. При этом переняв и ответственность, в случае, если что-то пойдет не так — уголовную ответственность! Я не рассказал сержанту милиции Морозову о подозрениях Леши, и этим самым скрыл информацию. Бригадир не сказал про нож. Но Корякин, как начальник, отвечает теперь за все недосказанности. С этого момента бригада Зуева и шагу не сможет ступить, чтобы об этом тут же не стало бы известно кому-то из нас. И если Леша прав, и в цеху рядом с нами окопались враги, мы быстро выведем их на чистую воду. По крайней мере, я очень на это надеялся.

На утро мне все же пришлось получить нагоняй от тети Зины. Я хотел было смыться из дома ни свет, ни заря, чтобы заехать в больницу к Леше, но тетка явилась раньше. Я совершенно не выспался, вымотавшись после вчерашней смены и сверхурочной работы, да плюс разговор с моими собригадниками, включая некоторое количество употребленной водки, меня подкосил. Я едва дошел домой и моментально вырубился, но пяти часов сна оказалось явно недостаточно, и я встал ошалелый, будто и не спал вовсе. Благо, мое тело уже не было таким слабым, как прежде. То ли в него влилась некая внешняя энергия вместе с переносом сознания, то ли я окреп благодаря ежедневным тренировкам, но я слегка прибавил в весе, обрастая мясом, и обзавелся, наконец, неким подобием мышц.

В общем, лишь открыв глаза и увидев тетку, я все понял. Она все же узнала про перестрелку двухнедельной давности, и сейчас стояла, глядя на меня огненным взором, словно решая про себя, казнить или казнить, но очень жестоко, возможно, с пытками!

— Тетя! — я вскочил с кровати, скрипнув пружинами панцирной сетки. — Смотрите, что мне вручили!

Я схватил со стола грамоту и начал скакать диким козлом вокруг тети Зины, потрясая бумагой и изображая танец аборигенов племени папуа Новой Гвинеи!

— Буга-буга, чанга-чанга! — эх, был бы у меня барабан, вышло бы еще веселее, но тетка и так опешила и проглотила гневные слова, которые явно собиралась на меня обрушить.

— Ну-ка замер на месте, клоун! — пророкотала, наконец, Зинаида Васильевна, чуть придя в себя от моих цирковых номеров, после чего выхватила грамоту из моих рук и внимательно ее прочла несколько раз подряд. При этом цвет ее лица сменялся с негодующе-бледного, до приятного розового.

Я не мешал ей втайне гордиться племянником, сам же между тем стремительно одевался, намереваясь через минуту слинять из дому. Но когда я уже собрался было выскользнуть из комнаты, тетка поймала меня цепкими пальцами за ухо и притянула вниз, мгновенно опустив до своего уровня.

— Значит, скрывал все это время правду от родной тетки? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, начала она. — Молчал, словно рыба… недоговаривал… ладно, хоть в открытую не врал…

— Тетя Зина! — я скривился от боли, но вырываться даже не пытался, знал, что бесполезно. — Я просто не хотел вас волновать! Вы так много работаете, и так сильно устаете!

— Каков мерзавец! — восхитилась тетка. — Он еще меня же саму виноватой выставляет! А если бы с тобой, оболтусом, беда приключилась? Ты обо мне подумал? Что бы я тогда делала?

Зинаида Васильевна отпустила мое злосчастное ухо, села на стул и внезапно разрыдалась. Тихо, почти неслышно, в ладони. Но плечи и тело ее при этом сотрясались так сильно, что было понятно — тетя, молча пережившая за последние два года смерть сестры, войну, непосильный многодневный труд, взявшая меня на воспитание, просто не выдержала в этот момент. Опасность, которой я подвергся, прорвала воздвигнутую ей плотину молчания и терпения, и эмоции вышли, наконец, наружу нескончаемым потоком слез. Несгибаемая тетя Зина, под начальством которой трудились несколько сотен человек, рыдала и не могла остановиться, словно маленькая девочка, внезапно осознавшая все опасности внешнего мира.

Всю мою напускную бравурность, как рукой сняло. Я опустился рядом с ней на колени и ткнулся головой в теплый бок.

— Все же хорошо закончилось, ну чего вы…

Она взъерошила мне волосы рукой, потом усилием воли прекратила плакать. А через мгновение эта же рука цепко схватила меня за лохмы, дернула с силой, а тетя Зина прошипела мне в лицо:

— Если еще раз ты, дрянной мальчишка, заставишь меня так волноваться!.. Я тебя!.. На куски порву! И никакая грамота не спасет!..

Дослушивать я не стал. Чуть повернув головой и избавившись от захвата, я плавно, одним движением, поднялся на ноги, тут же отступил к двери, произнес:

— Хорошего дня вам, тетя! — и тут же выскользнул наружу, довольный тем, как завершилась эта ситуация.

Тетка еще про Леху не знала, иначе обязательно увязала бы все в один клубок. Женское сердце чувствительно к подобного рода вещам.

Пробегая мимо кухни, увидел там Степана Григорьевича, пьющего первый утренний стакан чая. Я кивнул ему, и удостоился ответного кивка вкупе с очень странным задумчивым взглядом. Но сейчас мне было не до причуд старика, я надеялся успеть до смены попасть к Леше в палату и повидать друга, веря, что его состояние к этому моменту улучшилось.

Не удалось. Но по причине, от меня не зависящей.

К больничному корпусу я явился ни свет ни заря, памятуя о том, что лучше раньше да больше, чем позже да меньше. И встретил там Настю, выходящую из дверей корпуса.

Челябинскую областную клиническую больницу № 1 досрочно открыли в октябре 1938 году раньше срока из-за крушения поезда Новосибирск-Москва на Курской ветке железной дороги у станции Чумляк — пострадавшим потребовалась срочная медицинская помощь. Тогда в ее распоряжении находился единственный корпус на триста коек. Больница была создана по инициативе Соломона Захаровича Глуховского — участника гражданской войны, направленного в Челябинск для организации военного пересыльного пункта, позже возглавившего Челябинскую городскую больницу, потом работавшего главврачом в Копейске, и, наконец, назначенного главным врачом медико-санитарной части управления НКВД по области. Но с началом войны он был переведен на Дальний Восток, и руководство больницей сменилось. А год назад, в 1941, из Киева эвакуировали Киевский медицинский институт, и больница стала основой базой для учебы и работы его студентов и преподавателей. Все это я знал опосредованно, выуживая нужные данные на задворках памяти. Конкретно, историю о больнице и ее первом главвраче когда-то поведала тетя Зина, дружившая с Соломон Захаровичем с давних пор.

— Буров? — Настя узнала меня издалека, вот ведь проходу от нее нет, пристала, как банный лист.

— А кого вы ожидали увидеть в такую рань, Анастасия Павловна? Николая Крючкова? Спешу вас огорчить, здесь только я.

В кинотеатрах до сих пор крутили одну из главных кинолент этого года «Парень из нашего города» по пьесе Константина Симонова, где Крючков блистательно играл заглавную роль, и, между прочим, роль танкиста.

— Если бы я встретила тут Николая, я вряд ли заметила бы тебя, Буров, слишком уж ты ничтожен и незначителен в сравнении с великим талантом! — огрызнулась Настя.

Вот так она теперь со мной общается? И что я ей сделал? Лишь поцеловал разок, да и то коротко, практически на бегу.

— А вот некоторые говорят, что я герой! — нашел я контраргумент. — Об этом даже в газете писали! Читали?