Повезло, как раз подъехал, позвякивая, трамвай, я втиснулся внутрь и через полчаса уже был дома.

В этот раз от разговора с соседями отвертеться не получилось. Степан Григорьевич — сидел на кухне в гордом одиночестве и пил чай. Заприметив меня, как обычно пытавшегося проникнуть в комнату тихой сапой, он шумно откашлялся и сказал:

— Дмитрий! А ну, иди сюда, составишь мне компанию! Почаевничаем! Я как раз свежий заварил!

— Сейчас, только переоденусь!

Соседи у меня были неплохие, я уже успел привыкнуть к ним за эти недели, вот только совершенно не понимали, что после смены мне не хочется ничего, кроме как рухнуть пластом в кровать и лежать там до следующего утра. Но требуется оказать почтение, все же в одной квартире живем, в коллективе. Без чувства взаимного уважения и уступок друг другу никуда.

Через десять минут я уже сидел на колченогом, чуть пошатывающемся деревянном табурете на кухне за столом и пил крепкий черный индийский чай, неведомым образом оказавшийся у Степана Григорьевича в закромах. Пили с шиком, по-купечески, из блюдец, долго дуя на поверхность, потом с всасывающими звуками втягивая обжигающую жидкость, а после громко выдыхая, мол, ах, как хорошо!

У соседа нашлись и пара сухариков вприкуску. Ляпота! Безмятежность! Ощущение бесконечности жизни. Чаи гонять нужно правильно, поспешишь — и не будет этого мига блаженства, не познаешь вселенную, а просто выхлебаешь кипяток — ну кому это надо?..

— Вот скажи мне, Дмитрий Иванович, — Степан Григорьевич предпочитал обращаться ко мне со всем официозом, как к взрослому, — на вашем заводе все хорошо?

— Более чем, — осторожно кивнул я, не совсем понимая, к чему он ведет, — работаем сверх нормы, план перевыполняем, фронт обеспечиваем!

— Да это все я понимаю, — сосед отхлебнул чаю, чуть закашлялся, а потом невпопад добавил: — Пряник бы сейчас…

Лично мне хватало и сухарика, но я терпеливо ждал, пока он продолжит свою мысль.

— Знаешь, Дмитрий Иванович, я долго пожил, и могу сказать, что во все времена жизнь одинакова, и люди одинаковы, но вот мораль… она разная. Именно развитие морали двигало человечество по пути прогресса во все времена. Представь себе, всего триста лет назад во Франции дворяне покупали себе места на балконах, чтобы любоваться на казни преступников. А те, кто победнее, стремились попасть в первые ряды толпы, приводя с собой детей. Это было для них сродни похода в синематограф или театр… можешь ты себе подобное представить сейчас?

Я пожал плечами, но подробный ответ Степану Григорьевичу и не требовался. Он нашел уши, готовые его слушать, и вливал в них все накопленное за долгие дни размышлений. Что же, я готов выслушать, с меня не убудет. Тем более что мыслил он разумно, и я думал примерно в том же ключе.

— Да что там триста лет назад… совсем недавно, уже при моей жизни случалось всякое. Людей убивали за понюшку табака, а после — и за меньшее… но времена ведь изменились? Страшная война идет, безумная, беспощадная. Гитлер хочет истребить славян почти целиком, оставив лишь малую часть прислугой для своей нации и подневольными работниками для будущих целей Германии. Мы для него — не люди! Мы — животные или сродни им. И если европейцев он пощадит, то нам подобного ждать не стоит. Он истребит нас ровно настолько, насколько это будет необходимо для его дальнейших целей. Именно поэтому мы не можем отступать… проигрыш в войне будет не просто временной неудачей, нет, мы лишимся всего: самой страны, людей, национальной идентичности… нас попросту не станет!

Безусловно, я был с ним согласен. Я учил историю, и то, до чего Степан Григорьевич дошел своим умом, я читал в толстых учебниках. И план «Ост» — он же план «Восток» в свое время штудировал, не слишком подробно, но все же помнил основные моменты.

Германская империя — единственное полноценное государство на всем континенте. Все остальные страны, некогда составляющие Европу, теперь называются рейхскомиссариатами. Рейхскомиссариат Франция, р-к Норвегия, р-к Италия, р-к Дания, р-к Нидерланды и другие. Естественно, таких стран, как Польша, Литва, Латвия, Эстония, Белоруссия больше не будет. Останется только р-к Остланд. Дальше на востоке существуют р-к Москва, р-к Сибирь, р-к Украина, р-к Туркестан, р-к Кавказ, р-к Китай и прочие. Каждый рейхскомиссариат возглавляет имперский комиссар, назначаемый напрямую из Берлина. Единственная правящая партия — национал-социалисты. Полный контроль во всех сферах и тотальное доминирование главенствующей идеологии.

Сам статус рейхскомиссариата должен колебаться от «поднадзорного свободного государства» до «временного протектората», при этом территория не будет являться непосредственной частью Германии.

Внутри Германской империи проповедуется культ силы и здоровья. Все калеки, недееспособные, умственно отсталые уничтожаются еще в детском возрасте. Только полностью здоровый человек может называться немцем или же входить в близкий круг избранного немецкого общества.

Люди подразделяются на три типа: «уберменш», «менш» и «унтерменш» — сверхчеловек, человек и недочеловек. Разумеется, настоящим сверхчеловеком может являться только истинный ариец. Ведь «уберменш» должен превзойти обычного человека настолько, насколько обычный человек превосходит обезьяну. К обычным людям относятся европейские народы, добровольно или практически добровольно, как Франция, вошедшая в империю в качестве протектората, позднее преобразованного в рейхскомиссариат.

«Расово нежелательные» — «унтерменши» — а это большая часть славян, должны были быть убиты, «германизированы» или переселены в западную Сибирь. С евреями, проживающими на этих территориях, вопрос был более конкретен — уничтожить до последнего человека.

К категории «унтерменш» относятся все лица славянской крови, евреи, негры, цыгане, все азиаты. Их задача — трудиться, не покладая рук, во славу Третьего рейха. Никаких прав они не имеют, только обязанности. Любой «уберменш» может совершенно спокойно убить «унтерменша». Даже обычный «менш» из тех же французов может убить или покалечить «недочеловека», но обязан будет отчитаться за свои действия и объяснить мотивы, иначе это будет расценено, как порча имущества Третьего рейха.

Стоило ли все это объяснить Степану Григорьевичу? Не думаю. Я и не стал. Да и он бы сейчас этого не понял. Не поверил бы той нечеловеческой, казалось бы давно изжитой, жестокости.

Впрочем, он и сам не стал продолжать тему, а лишь спросил:

— Когда мы победим, Дмитрий?

— В мае сорок пятого, — не задумываясь, ответил я.

Сосед был человеком старой формации, вполне надежным, на мой взгляд, и дискутировать с ним было безопасно. Так мне казалось. Вот я и не стал ваньку валять, сказав прямо, как будет.

— Ого! — уважительно ответил сосед, почесав затылок. — Это весьма точная дата! Уважаю твой прогноз! А на чем он основан, поясни?

Будникову Степану Григорьевичу было чуть за семьдесят. Родился он в глухом селе Будниковское еще в семидесятых годах прошлого столетий, долгие годы после переезда в город проработал сапожником. Все знали его будку на углу Российской и Спартака, и делать набойки на сапоги к нему приходили многие женщины со всех районов города.

— Сон мне приснился. Все случится 8 мая 1945 года по европейскому времени, тогда гитлеровская Германия подпишет капитуляцию, но американцы захотят присвоить дату себе, поэтому специально сделают так, чтобы разница во времени как бы разделила это событие на «наше» и «не наше». У них будет «День памяти и примирения», а у нас — «День Победы», но 9 мая, по московскому времени.

Сосед долго смотрел на меня чуть слезящимися от старости глазами, после отпил несколько глотков своего замечательного чая, и лишь потом заметил:

— Дмитрий, мой тебе совет, больше никому этого не говори…

Я и не собирался, но все же уточнил:

— Почему?

— Заберут тебя! Не пожалеют… ты предрекаешь еще два с половиной года войны… пусть чуть меньше, не важно. Это очень долгий срок, и твои слова звучат, как провокация. Вот тебе шестнадцать лет, скажи, на сколь долгий срок ты планируешь свою жизнь с утра каждого дня? На неделю вперед, на месяц? Думаю, меньше. В лучшем случае, до вечера… а дальше уже судьба, и никто не знает, что с ним произойдет. Ты же говоришь про два с половиной года! Это целая жизнь, целая история! За такой период может случиться что угодно, а по твоим словам, все это время будет идти страшная война, в которой, очевидно, будут гибнуть наши люди…