Отдав честь, Бойков стал в строй. Никулин скомандовал «вольно».

- А теперь, товарищи, радостная весть. Получен приказ: норма хлеба с завтрашнего дня увеличивается вдвое, - политрук не договорил. Шеренга заволновалась.

- Ну, — присвистнул Бондарь.

- Живем, братцы, — выкрикнул связист Коляда.

Никулин затуманенным взглядом смотрел на бойцов. Они сбились в кучу, обнимали друг друга, пожимали руки, поздравляли. Приходил конец недоеданию. Дорога по льду Ладожского озера соединила Ленинград с Большой землей. Страна принесла помощь его защитникам.

Весь день говорили об осажденном городе, о бедах ленинградцев, об их выдержке и мужестве.

Вскоре Бойкову дали увольнительную и он поехал в Ленинград. Его сопровождал Иван Коляда. В новой шинели и сапогах предстал он перед изумленной Марией Павловной.

— Красноармеец Бойков прибыл в краткосрочный отпуск, — отрапортовал Андрей.

— Дорогой мой, — подойдя к нему, сказала соседка. Положила голову на грудь и заплакала. — Люда на пожаре погибла...

Слепой встрепенулся. Руки машинально потянулись к Марии Павловне. Чуткие пучки пальцев обжигались о шершавые жесткие волосы. Андрей не знал, что они были седыми. Соседку не утешал, только молча гладил по голове. Коляда стоял сбоку и мял ушанку. Худой и длинный, он смотрел слегка раскосыми глазами выше голов Марии Павловны и Андрея. На стене чернело пятно. Оно то становилось до боли резким, то исчезало...

Мария Павловна ушла в комнату и вернулась с тетрадкой в черном коленкоровом переплете.

— Вот все, что осталось... Дневник.

Андрей вытянул руку, неловко схватил тетрадку, хо тел развернуть и уронил. Она мягко ударилась об пол и раскрылась на середине. Коляда быстро наклонился над ней. В глаза бросился красивый круглый почерк. Неожиданно строка из простых, но страшных слов стал расти, делаться огромной. «Вдруг в самую гущу детей ударил снаряд», — прошептали невольно губы. Коляда присел и, не поднимая тетрадку, начал читать медленно и хрипло. «Это случилось в полдень. Я видела, как разорвался снаряд... А через минуту страшная картина открылась моим глазам... У дома на солнышке грелись маленькие ребятишки из детского сада фабрики имени Урицкого. Вдруг в самую гущу ударил снаряд. Погибли двенадцать человек: Безин Олег — 4 года, Буров Владимир — 5 лет, Громова Лида — 5 лет, Васильев Владимир — 4 года, Базиков Савелий — 5 лет, Земскова Лида — 6 лет, Кольцов Владимир — 4 года, Перфильев Олег — 4 года, Румянцев Шурик — 4 года, Шошанова Ира — 4 года, Сик Юра — 4 года и Карцева Майя — 4 года...»

Иван Коляда медленно поднялся. Прижал к груди тетрадь и в упор посмотрел на Марию Павловну.

— Дайте его нам. На время дайте. От имени всех солдат прошу вас, Мария Павловна.

У женщины были горящие, но сухие глаза. Она приблизилась к Коляде, наклонила его голову и поцеловала.

— Пусть вам поможет сердце моей дочери, — только и сказала...

На позицию бойцы принесли дневник Люды Петровой и баян Андрея.

После принятия присяги Бойков работал слухачом по азимуту. Самостоятельно дежурил на звукоулавливателе. Часто слыхал в наушниках приглушенный вой самолетов: они были далеко, в их сектор не залетали.

Во время работы слепой как бы сливался со звукоулавливателем. Прибор повиновался ему, словно это была часть его организма. Казалось, лиши Бойкова права быть слухачом и для него жизнь потеряет всякий смысл. Он вспоминал, как мучился из-за того, что был в стороне от всенародного дела. Еще совсем недавно при каждой тревоге он выходил из дому, чтобы слушать небо. Сердце словно предчувствовало, что судьба столкнет его в конце концов с самолетами. Почему-то запомнилась ночь под шестое ноября 1941 года. Андрей шел по улице. Морозный воздух жег лицо. Под ногами скрипел молодой снег. Где-то в северо-западной стороне города летал ястребок. «Патрулирует, наверное». Потом чуткое ухо уловило протяжное завывание. С финской стороны шел вражеский бомбардировщик. Бойков не знал, что небо распороли серебряные ножи прожекторных лучей. В неотступном свете проявилась маленькая мошка «хейнкеля». Андрей слышал приближающийся рев, в который неожиданно ворвался размеренный стрекот ястребка. Короткие строчки пулеметных выстрелов прошили морозную ночь. «Наш стреляет». Длинная очередь в ответ. Потом звуки моторов разошлись. Вскоре снова оказались рядом. Стрельба повторилась. Но вот истребитель заревел сердито и натужно. Сильнее, еще сильнее и, — Андрей будто ощутил удар в грудь, — затих. Протяжно взвыл мотор бомбардировщика. Показалось, самолет вздрогнул и начал проваливаться в черную пропасть.

На следующий день по радио передали рассказ о ночном бое летчика Севастьянова. Андрей был и не был свидетелем этого поединка. Он слушал и мучительно силился представить картину ночного тарана. Наплывали бесформенные серые пятна. Облака, что ли? Они искрили. Светящиеся точки росли и становились бoмбами...

Сейчас у Бойкова за спиной Ленинград. Он прощупывает небо, ищет врага со смертоносным грузом.

Однажды, когда стреляли соседние батареи, Андрей ясно услыхал в наушниках посторонний звук. Он догадался — это свист и разрывы снарядов. И что удивительно — они сливались с гулом моторов, походили на него. Но Бойков вел за целью, каким-то внутренним чутьем отличая вражеский вой. Он сверлил затылок, мешал думать, но его нельзя было упускать.

Сержант Павел Готовчиков сразу заметил способность Бойкова держать цель даже во время стрельбы. А ведь сколько обидных часов пережил полк. Он порой бездействовал по ночам, потому что слухачи теряли цель во время боя. Знать, не зря полковник Зинченко так ратовал за приглашение слепого на звукоулавливатель.

Командир понял, что Андрей Бойков на его Точке становится незаменимым бойцом. Вместо чувства жалости к слепому, которое иногда появлялось у Готовчикова, у него родилось уважение.

Сегодня с утра солнце по-домашнему теплое. Андрей сидит на скамейке у землянки. На коленях баян, легко перебирает пальцами клавиши. Очки снял и купает лицо в розовых лучах солнца. Веки туго сжаты, и глаза кажутся зарубцованными. Вслушивается, как синица подпиливает ветку, да ворчит внизу речушка. Пытается то и другое воспроизвести на баяне. А перед незрячими глазами до боли ощутимое, яркое до рези видение из детства.

...На опушке хрусталится ручей. Андрейка забрался в студеную воду. Она приятно щекочет ноги — хочется смеяться. Но нужно внимательно глядеть по сторонам: как бы коровы не разбрелись.

У лесника Федора Бойкова была большая семья — семь душ. Человек грубый, неграмотный, он долго не уживался на одном месте. И только в деревне Горелый Лес, где лесничество «пожертвовало» Бойкову покосившуюся избенку, закончилась кочевая жизнь полуголодной семьи. Здесь впервые шестилетнего Андрюшку отец отдал в подпаски.

Только-только взошло солнце. Похожее на колобок из маминой сказки, оно розовое и ласковое, повисло над цветущим гречишным полем, которое колышется, как молочное море. А лес поет. Робко позванивают посеребренные листья березы, что-то нашептывают беспокойные тополя, тонко-тонко посвистывают ветви осины. Андрей-ка закрывает глаза. Как хорошо!

Живые голоса деревьев убаюкивают, и хочется спать. Кажется, уже много-много лет его заставляют вставать с восходом солнца. Первым просыпается отец. Начинает ругаться, а то и ногой пинать:

— Лентяй чертов! Где вы взялись на мою голову... Андрей!

Мальчик хватает на ходу из рук матери кусок хлеба и бежит на выгон.

Горящими глазами обводит поле и лес, рассматривает цветы, вслушивается в пение птиц и в шелест травы. Это увлечение заметил старый пастух дед Евсей.

А погляди, внучек, что я принес, — подозвал он однажды Андрейку. В руках старик держал свирель. — Ну-ка, попробуй...

— Я не умею.

— Бери, бери... — и дед похлопал мальчонку по плечу. Молча привязал свирель к ремешку Андрейкиных штанишек...

Бойков пробежал пальцами по клавишам, и голос свирели выпорхнул из-под его рук.