Мария Павловна глянула на худое, желтое лицо Андрея и закусила губу. В свете мигающей коптилки оно поминутно менялось, иногда казалось страшным.

— Трудно... Ноги пухнут у многих. Некоторых токарей приходится поддерживать под руки, пока деталь точат... А ты зря не эвакуировался.

— Приглашал товарищ. Приезжай, писал, помирать вместе будем! Чудак! Помирать, — немного помолчал.— Воевать нужно... Сила в руках... Мне бы глаза...

«Все такой же настырный». Мария Павловна вспомнила, как в первые дни блокады во время тревог вел себя Андрей. Он выходил во двор. Взвизгивали «зажигалки» и тявкали зенитки, ревели самолеты и рвались ’снаряды, охали лопнувшие бомбы и тяжело падали стены каменных зданий. Город ожесточенно гудел, содрогался, словно пытался сбросить со своих плеч навалившуюся беду.

Женщины и дети выбегали из квартир и метались по двору от одной стены к другой.

А Бойков стоял в огромном каменном колодце, опирался на палку и, высоко подняв голову, слушал небо...

- Другие с глазами, да слепыми оказались, — вдруг сурово сказала соседка. — Бадаевские склады сгорели... Теперь — голод...

- Думал и я об этом. Как же так? Знали, что война будет... Знали, — Андрей замолчал. Мария Павловна ничего не ответила. Он заговорил снова:

— Можно было спасти продукты. Читал я, что под Зимним огромные подвалы. И в других местах... Туда бы запасы переправить вовремя. Видели, что немец идет на Ленинград...

Мария Павловна прервала его:

— Все видели. Все... Болтали много...

Заговорило радио. Передавали сводку информбюро о боях в Крыму, о наступлении наших войск под Москвой.

— Андрюша, милый, слышишь? — Мария Павловна' быстро подошла к Бойкову, положила руки ему на плечи.

Сколько прошло времени — час или пять минут? Маленькую холодную комнату заполнил голос из Москвы. Какой знакомый и уверенный. Кто это выступает?

— Мы знаем, что советские люди не успокоятся до тех пор, пока хотя бы один гитлеровец будет топтать священную советскую землю... Порукой нашей победы служат первые успехи советских войск на всех фронтах...

Мария Павловна все сильнее и сильнее сжимала плечи слепого. Он слышал над самым ухом приглушенный срывающийся шепот. Она повторяла слова говорившего. «Очень знакомый голос», — думал Бойков. Когда услыхал поздравление с Новым годом, узнал:

— Это — Калинин...

Андрей почувствовал, как теплая капля упала ему на висок. Женщина плакала. Беззвучно, словно боялась радостных и горьких слез. Он тронул ее за руку. Она припала к его плечу, и, глубоко вздохнув, зашептала:

— Дай бог, дай бог...

— Написать бы в Москву, — задумчиво проговорил Бойков.

— Ты о чем это, Андрей? — проглотив слезы, отозвалась Мария Павловна.

— По радио вот слыхал... Дети воюют... Мстят врагам на оккупированной территории... А у меня — слух. Один командир недавно проверил на звукоулавливателе. Говорил, что я смог бы справиться... К Михаилу Ивановичу обратиться бы...

Соседка не возражала. Зачем бередить рану. Зрение не купишь. А в армию слепого не возьмут — в этом была уверена...

В середине января Бойкова пригласили в городское общество слепых.

— Не желаешь ли, Андрей Федорович, пойти в армию? — спросил председатель.

Бойков мрачно пробурчал:

— Нашел чем шутить.

— Серьезно говорю, — рассердился председатель. - О тебе из армии ПВО спрашивают.

Не сон ли это? Бойков нащупал стул и опустился на него. На лбу выступили маленькие капельки холодного пота. «Полковник сдержал слово». И сразу понял, какой ответственный шаг ему придется сделать. Пока жил желанием попасть в армию, не думал об ответственности. А настал час решать — заколебался. «Армия и слепой. Людей с плохим зрением отправляют в тыл... А тут... Не стану ли я обузой? Армия — это воевать против страшного врага. Против тьмы... Против голода».

Андрей поднялся, снова сел. Мысленно представил разрушенное бомбой здание и девочку, вытащенную из-под обломков.

— Я согласен, — сказал чуть дрогнувшим голосом.

Медицинская комиссия после тщательного осмотра вынесла решение: Андрей Федорович Бойков годен для службы в войсках противовоздушной обороны.

Как долго тянется день. Последний раз Андрей вяжет сети. Он пытается думать только о работе. Но возбуждение не проходит. Годен! Берут!

Поднял голову и с удивлением отметил про себя, что говорит радио.

— На энском участке фронта фашистские войска предприняли ряд атак. Над Ленинградом сбито три вражеских бомбардировщика... — диктор на миг умолк и тотчас заговорил торопливо:

— Внимание! Внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!..

Наступила тишина. Потом раздался щелчок и заработал метроном. Словно тяжелые капли начали падать в пустое ведро. Андрею сделалось не по себе. До сих пор не может он привыкнуть к бесстрастному щелканию. Будто секунды жизни отсчитывает механический счетчик. Раз, два, три — ты еще жив? Раз, два, три — ты еще жив?

На южной окраине вздрагивают зенитки. Город притих, но Андрей знает, что люди стоят у станков и машин. В окопах бойцы выжидают атаки. Где-то в тылу врага пробираются разведчики. Меняют позиции артиллеристы. Все эго силится представить Андрей Бойков, сегодня еще сугубо штатский человек. Слепой человек. Завтра он должен быть в штабе армии ПВО. Завтра его направят в воинскую часть. Он получит обмундирование. Его внесут в списки на довольствие, выдадут котелок и ложку. Завтра... Будет ли это завтра?

Но почему всетаки его берут в армию? Неужели она разбита и не хватает людей? По спине пробежали назойливые холодные мурашки. «Неправда. Это полковник добился... Но где я слышал этот голос? Зря не спросил».

И снова мысли завертелись вокруг завтрашнего дня. В холодной комнате метроном отсчитывает время. Раз, два, три — ты еще жив? Раз, два, три — ты еще жив? На какой секунде удар метронома и разрыв бомбы сольются в общий гул.

Андрей шагнул к железной койке и опустился на колени. Протянул руки и с трудом вытащил баян в футляре. Бережно положил на кровать и сел рядом. Когда он последний раз играл? Вспомнил — за день до войны. Уезжал сосед по квартире. Почему-то на душе было муторно. Играл что-то протяжное, грустное. На рассвете услыхал по радио: война...

Теперь на войну идет и он. А метроном все отсчитывает секунды: тревога... В городе тревога.

Андрей тяжело надавил на клавиши. Туго подались меха. А в городе тревога. Пальцы побежали быстрее В голосах появилась теплота.

Слегка вздрогнули стены. Еще раз — сильнее. Где-то невдалеке рвались бомбы. А комната наполнялась звуками. Над городом стоял рев истребителей и бомбардировщиков. С юга летели снаряды. А звукам становилось все теснее и теснее в четырех стенах. Вдруг заскрипел пол. Бомба попала в соседний дом. Зазвенели стекла. Из разбитого окна вырвался голос баяна — он словно выговаривал слова песни:

По улице бежал человек. На миг остановился. Оглянулся на дом и поднял голову: там жила песня. Прохожий зашагал спокойнее, увереннее.

А город стонал и гудел. Разрывы зенитных снарядов вспыхивали в небе. Ленинград действительно походил на гигантский корабль. Он не хотел сдаваться врагу. Сражался. Стоял насмерть.

Суровая мелодия о гордом «Варяге» соперничала с гулом разрывов и завыванием моторов. Постепенно атака фашистов стала захлебываться, ослабевать. Все явственнее и грознее вздымался голос осажденного, но живого и борющегося Ленинграда.

Обессиленный Андрей вздремнул перед рассветом. Снилось огромное небо. Ржавая луна превратилась в черный бесформенный предмет. Он низвергал огненную лаву. Андрей легко взлетел навстречу огню, но больно ожегся.