Бондарь был отличным слухачом. По совместительству работал корректировщиком утла места цели. Сержант поручал ему заниматься с Бойковым. И вот молодой человек стал замечать, что теряет душевное равновесие. Тревожил его слепой. «Мне словно стыдно перед ним. Но почему?» Что-то смутное, неуловимое бродило в голове. Думая о Бойкове, невольно размышлял о положении страны. Как получилось, что мы оказались не готовыми к войне. Почему так легко немец занял Украину, подошел к Ленинграду, был у самой Москвы. Почему?

Николай прислонился к звукоулавливателю. «Андрей работает на приборе, как зрячий... Значит, я должен лучше его работать». Глубоко вздохнул. Вспомнил: нужно с Андреем еще разок пройтись по тексту присяги. Был приказ командира полка принять присягу у Бойкова в день Красной Армии.

Вернулся в землянку, попросил Андрея повторить присягу, но тут раздались удары в рельс.

— Тревога! — крикнул дежурный и первый выскочил за дверь.

Ночь была темная, облачная. На позиции раздавались команды. У речушки тихо заурчал мотор и nocте пенно стих. Умолкли бойцы. Потянулись минуты напряжённого ожидания. Из стороны в сторону поворачивались трубы. В шуршащей тишине послышался приближающийся шум. Он все нарастал и нарастал, переходя в непрерывный гул. Начали стрельбу зенитки — все ближе, ближе... Вдали справа брызнул фонтан прожекторных лучей. Они уперлись в облака, пытались их проколоть, но, обессилев, отошли в сторону. Вспыхнули, но вые прожекторы. Серебряные струи лучей указывали место, где над плотной крышей облаков проходили немецкие самолеты. На их пути выросла завеса из огней и металла. Зазвенел густой черный воздух, под снегом вздрогнула земля.

Гул немецких машин повернул влево. Его ясно слышал Бойков. Он стоял у звукоулавливателя.

— Есть! — раздался голос девятого номера — слухача по азимуту.

— Есть цель! — отозвался Бондарь.

Через несколько секунд выстрелил прожекторный луч. Он прошелся по жидкому облаку и попал в просвет. Андрей в это время высоко держал голову, словно видел чужой самолет. Враг шел прямо на точку.

— В луче!

От неожиданного крика Бойков вздрогнул.

Самолет вышел из-за облака и попал в луч света. В белые крылья вцепились еще три прожекторных луча. Раздался резкий залп: стреляли соседние батареи.

Немецкая машина круто свернула вправо, к фронту, и сержант Готовчиков скорее почувствовал, нежели увидел, как от самолета отделились бомбы. Заглушая зенитные орудия, вздыбилась и завыла земля.

— Ложись!

Левой рукой Бойков схватился за какую-то скобу и присел на корточки. Бомбы упали недалеко от позиции. что-то ударило по трубе, и она загудела. Андрей замер.

Разорвалась последняя бомба. Готовчиков подошел к звукоулавливателю и увидел Бойкова. Свет фонарика выхватил из темноты лицо Андрея. Оно казалось торжественно строгим. На скулах часто перекатывались желваки.

Боевое крещение слепого состоялось...

Андрей принимал присягу в военных условиях. Не раз до этого, когда учил текст, ему казалось, что все происходит с ним не взаправду. Кто-то передумает и его отправят в Ленинград. Не верилось, что он стал военным человеком, потому что горе, пришедшее в его молодую жизнь, выжгло заветную мечту. Иногда он вызывал в памяти далекие и, теперь казавшиеся полные радужных красок и солнечного света, годы.

Ему было семнадцать лет. Он работал на полукустарном кожевенном заводе. Как-то в цех пришла местная учительница и предложила книги для чтения. Первой подбежала сверстница Андрея уборщица Валя Иванова.

Бойков несмело взял книжку, с трудом прочитал заго ловок — о войне, и положил обратно.

— Бери, интересная, — проговорила Валя, тронув Андрея за локоть.

Юноша покраснел, часто заморгал. Потом попросил учительницу записать книгу на его имя. На другой день Валя спросила:

— Нравится?

Как ни мялся Андрей, а пришлось признаться: — Я плохо читаю... Медленно.

— Давай вместе, — предложила девушка.

Может быть рассказы о подвигах простых людей в гражданскую войну и пробудили у Андрея желание стать военным. Через год он признался подруге: — Призовут в армию — останусь навсегда... вится.

— А я люблю военных! — отозвалась курносая девчонка. — Как увижу на картинке — бравые такие, стройные, — сердце закатывается, — и прижала к груди свои маленькие ладони.

Это еще больше воодушевило Андрея: Валя нравилась ему.

Но пришла темень, вечная ночь...

— Красноармеец Бойков, сегодня вы принимаете военную присягу, — отчеканивая слова, говорил политрук прожекторной роты Никулин. Он приехал на позицию по случаю торжественного события.

Андрей вышел из строя и повернулся. Заметно расправил плечи. Напряженно вытянул руки по швам. Товарищи не журили его за неудачную выправку. Они смотрели прямо в лицо слепому, их побратиму по воинскому долгу, по трудной войне.

Лицо у Бойкова худое, с тонкими, побелевшими от волнения, губами. Его душевное волнение передалось

Николаю Бондарю и он сжал кулаки. Политрук Никулин подошел к Бойкову и прошептал:

- Слушаем, Андрей Федорович...

Начал слегка осипшим голосом. Прокашлялся. Заговорил громче и ощутил необычную силу каждого слова. «Клянусь быть честным... быть преданным своей Родинe... А если я нарушу эту клятву, то пусть меня... постигнет суровая кара Советского закона... Всеобщая ненависть...»

А в памяти оживают события, которые произошли в их подразделении совсем недавно. «Если я нарушу...» У бойцов скудный паек. Январь сечет голодом и холодом. Каждые пять дней старшина Прохоров приезжает с Петей Волковым на точку и берет одного бойца — за продуктами. В этот день поехал слухач Юрий Дубов. Из полка возвращались поздно. Старшина сидел в кабине, Дубов — в кузове. Примостился на ящике с продуктами. Пахло хлебом. Одиннадцать буханок черного тяжелого хлеба лежит под дощатой крышкой на легком замке. Хлеб с нетерпением ждут бойцы. Одиннадцать буханок на пять дней! Люди хотят есть. За два месяца, когда резко сократился паек, они похудели. Дума о еде преследовала на каждом шагу. Отвлекали только ночные тревоги да дневная работа. Бойцы выполняли священный долг. «Быть преданным своей Родине...» Они ждали паек, а Юрий Дубов сидел в это время на ящике с хлебом. Он получал грамм в грамм столько же, сколько и его товарищи по роте, как тысячи других, ставших на защиту осажденного Ленинграда. Он получал даже больше, чем Андрей в последние недели, живя в городе. Там люди стояли у станков до последней секунды своей жизни. Падали замертво от истощения.

Дубов воровато выглянул из-за брезента. Пошарил пo карманам. Нашел гвоздь. Машина была километрах в двух от прожекторной позиции. По сторонам дорог дремлет заснеженный лес. Дубов легко открыл гвоздем замок. Приподнял крышку ящика, взял в руки буханку тяжелого черного хлеба и начал жадно кусать. Потом вытащил еще одну буханку и бросил далеко в снег «Завтра подберу...»

Сгрузили ящик и сразу обнаружили пропажу, Старшина побледнел.

— Где хлеб? — набросился на Дубова.

— Не знаю. Может, недодали, — ответил тот, пожимая плечами.

— Я сам считал. Где две буханки? — задыхался Прохоров.

Сорвался с места и в землянку — звонить. Бойцы окружили Дубова. Расспрашивали. Ругались. Вышел старшина. Шапка сбита на затылок. Дышит прерывисто, тяжело. Подошел к Волкову.

— Поехали...

На другой день Дубова арестовали. Признался. С военного трибунала был показательным. Собрали представителей со всего полка. Возмущались и требовал расстрела.

— Мародер!.. Подлец!.. — раздавались гневные выкрики.

«Пусть меня постигнет суровая кара»... На рассвете вывели недалеко от позиции. Выстроили бойцов. Андрей слыхал выстрел... «Всеобщая ненависть». У него не было жалости к вору.

Нет, Андрей не нарушит великий обет перед трудовым народом. Жизнь отдаст, но не опозорит им воина.

На тихом морозе слова вызванивали. Когда умолкал, чтобы передохнуть, слышал, как гудят трубы звукоулавливателя — будто отзываются на его голос.