— Будто сторонитесь меня, — ответила она и опустила голову.

Он ждал этих слов. Готовился внутренне к ним и все же они встревожили.

— Простите, Вера. Мне трудно говорить правду, — запинаясь, начал он. Женщина поняла его по-своему:

— Говорите, говорите, — сказала она, перебивая Андрея.

— Зачем вы... Почему вы для меня делаете больше, чем для зрячего? Погодите, — он передохнул. — Я слепой и с этим свыкся... Поначалу принимал помощь, чтобы не обидеть вас... Если же вы жалеете меня, — Андрей взмахнул рукой, — к черту!

В наступившей темноте Вера видела неясный профиль слепого. Он прямо держал голову.

— Зачем так, Андрей? — робко и в то же время с чувством заботы спросила женщина.

— Если нет, — прошептал Андрей и повернулся к Вере, — если нет... Мы люди взрослые... Нужно выяснить все до конца...

— Не надо так, Андрей... Федорович, — она дотронулась до Андреевой левой руки. Он машинально прикрыл ее правой и не отпустил. — Мне так хочется сделать для вас хорошее...

Бойков услыхал не только то, что говорили ее слова.

Суровость в его душе надломилась, и он заговорил мягче, тише.

— Я понимаю, вам трудно... Нелегко и мне... Как бы ни огрубел человек, но чувства его живучи... Я огрубел... Ожесточился. В войну особенно. А вот жизнь полюбил еще больше... Людей. Я сильный этой любовью. Жалость — не по мне... Женская жалость —• особенно. Она бывает обманчивой...

Андрей недоговорил. Загудел рельс, и у леса отозвалось эхо:

— Тре-во-о-ога-а!

Бойков рванулся. Упала палка. Поднимать не стал. Побежал. Верину руку не выпускал. Казалось, она упирается, а он тянет ее к прибору. Так и прибежали вместе.

Бондарь был уже на звукоулавливателе. Сказал, что ночь темная и звездная. Прибежали остальные бойцы. Андрей начал медленно поворачивать маховик и вслушиваться в небо. А в голове стоял взволнованный голос Веры Тихоновой. Она и здесь была рядом — корректировщик азимута. Бойков ощущал неловкость, и все же такой разговор должен был произойти.

Что-то, едва уловимое, пощекотало ухо. Андрей напрягся. Повернул на пол оборота маховик: раздался шелест, словно муха пробежала по бумаге. Потом сильнее. Ага, начинает беспокоить затылок. Пока легко. Нет, шум нарастает. Вот уже комариный зуд. Самолет? Да, немецкий.

— Цель поймана! — крикнул Бойков.

Готовчиков от звукоулавливателя побежал на пульт управления. На позиции — гнетущая тишина. Слышно как в овраге бурчит агрегат. Доложил о цели Бондарь. Корректировщики спокойно совмещают стрелки. На пульте высчитали скорость и дальность самолета. Враг шел прямо на точку. Андрей слышал гудение уже не одного самолета. Затылок болел от рева фашистской армады. Немцы решили обрушиться на город неожиданно. Надеялись, что воздушная защита Ленинграда усыплена их молчанием.

Далеко слева заметались прожекторные лучи. Над позицией висела чернота. Небо стонало. Словно от тяжелого гула потускнели звезды. А может, их просто закрыли вражеские самолеты.

Координаты, полученные на приборах, передавались на КП зенитных дивизионов. Их сообщала Фалькова по телефону прямо с пульта управления. Бойцы точки знали, что по их данным зенитчики уже навели стволы орудий в сторону бомбардировщиков. Нужно точно определить, когда открыть луч. Нервничала у прожектора Антонова. Ей чудилось, что самолеты летят уже над самой головой. Еще секунда промедления и будет поздно. Почти одновременно с Готовчиковым она крикнула:

— Луч!

Удивилась: световой столб лег наклонно. Он попал точно в цель. Однако самолет не пытался выйти из луча — шел уверенно вперед. А батареи молчали. Теперь выжидал зенитный дивизион. Секунда, другая, третья...

— Четвертая! Чего молчите? — не стерпел Готовчиков. — Стреляйте!

Казалось, проходят не часы, а мгновения. Секундомер в его руках отсчитывал: раз, два, три... И залп всколыхнул землю. От неожиданности Ирина легла на аппарат.

— Как будто горит, — услыхала она Готовчикова.

Дивизион снова дал залп. Андрей ощутил глухие удары в затылке. Они прерывали звук моторов, в их гудение врывался свист снарядов, треск рызрывов. Они мешали вести за целью, и все же Бойков не упускал ее.

Фалькова с трубкой у уха посмотрела вверх: в небе возникали большие огненные капли и потухали. Видимо, снаряд попал в зажигательные бомбы и они, воспламеняясь, вываливались из самолета.

— Поиск! — закричал старший сержант.

Но Бойков уже ясно различал завывание другой немецкой машины.

— Есть! — отозвался он.

На миг прожектор погас и снова выстрелил в небо. В ярком свете проявился немецкий бомбардировщик. Вспыхнули прожекторы-сопроводители. Они цепко схватили врага в гигантские клещи. Частые светлячки разрывов заполнили небо. Вспыхнул еще один самолет. Новый гул потряс землю: немцы сбрасывали бомбы. К их разрывам прибавился тяжелый треск. Фашисты начали обстрел из дальнобойных орудий. Ориентиром служили прожекторные лучи и зенитные вспышки.

Над головой взвизгнули осколки. Сердце Готовчикова сжалось. «Нас достали, сволочи. Устоят ли девчата?»

Бомбы и снаряды рвались спереди и сбоку. Огромные огненные объятия подбирались к горсточке людей.

—Товарищ командир, — Ирина дернула Готовчикова за гимнастерку. Проговорила хрипловатым голосом: — связи с КП нет. Не отвечают.

— Доложи Коляде. Сама на линию. Быстро! — прокричал он ей в самое ухо.

Ирина вскочила и побежала. Ее встретил Коляда:

— Знаю. Вот катушка. Я тут займусь...

На какое-то мгновение прекратился обстрел, и затихли самолеты. Но через секунду в уши Андрею ударил новый гул моторов, и он доложил о цели.

Вскоре Готовчикову показалось, что прожекторный луч со страшным треском рассек темноту. Донесся приглушенный вскрик со звукоулавливателя. Старший сержант бросился туда. Подбегая, увидел, что Бойков сидит на месте, а Бондарь поддерживает Веру. Готовчиков торопливо разорвал санитарный пакет. Помог уложить Веру на землю.

— На место! Я здесь, — тихо сказал Бондарь.

Тихонова была без чувств. Повернул ее на бок. Гимнастерка на спине в крови. Разорвана чуть пониже левой лопатки. Вдруг почувствовал, что Тихонова обмякла, потяжелела... Осторожно повернул ее на спину и медленно пошел к пульту управления. Не слышал, как небо гудело от разрывов. Недоуменно смотрел вверх. Там, в прожекторных лучах, поблескивал вражеский самолет. Он был тонкий, будто лезвие перочинного ножа.

Бесцветным показался голос Коляды:

— Связь с КП установлена.

— Хорошо...

Бойков еще ничего не знал. Он стискивал зубы от назойливого зуда в затылке. «На Ленинград идут... Так вам! Так!» — говорил про себя, когда в наушниках раздавались разрывы зенитных снарядов. Уже два раза резко обрывался звук бомбардировщиков. Сейчас опять. Гул остальных машин стал нестройным и постепенно растаял в небе.

Наступила тишина. Где-то свистнула птица. Зажурчала внизу вода. Вдали, словно собака, пролаяла, видимо, заблудившаяся лиса. Андрей снял шлем, но вставать не хотелось. Почему-то молчали остальные номера. До него долетели приглушенные слова Готовчикова:

— Товарищ тридцать восьмой... Убита Вера Тихонова. Да, осколком.

— Что? — крикнул Бойков. — Убита? Как убита? Коля!

Никто не ответил.

— Почему молчите? — повторил Бойков и быстро встал.

«Она же была рядом. Когда это случилось?» Отошел от звукоулавливателя. Кто-то приблизился к Андрею. Взял за руку.

— Пойдем, Андрей Федорович, — Бойков узнал командира, — там она...

Вера Тихонова лежала на траве, прикрытая шинелью. Товарищи молча стояли вокруг. Только Поля Лагода сидела у изголовья. Готовчиков подвел Андрея. Бойцы расступились. Слепой опустился на колени, вытянул руки и дотронулся до шинели. Поля поняла его намерение. Взяла руку и протянула ее к лицу Веры. Он осторожно и медленно начал пробегать пальцами по холодному подбородку, щекам, губам. Ладонью провел по лбу и волосам. Силился представить и запомнить Веру. Женщина встала перед ним с добрым лицом матери, со складками заботы на лбу, с морщинами горя у рта.