Если спуститься на самый первый этаж, станет ясно, что его обитатели про закаты не в курсе. В их окнах только зелёная помойка. Слева, когда заходишь в подъезд и гребёшь обязательно по горке для колясок, а ни в коем случае не по ступенькам, торчит дверь. Поверхность её выпукла и прохладна. За ней – длинный коридор, который ведёт будто бы в другой дом. В дальней коридорной дали находится переход в первый подъезд и квартира номер один.

Я знаю это, потому что там живёт Вова[9], дворницкий сын. Его Сашка однажды в планке перестоял.

Вова влюбился в меня смертельно. А Сашка сказал, что он сам хоть и не совсем смертельно, но ему как-то неприятно. Нету в этой жизни места Вовиным чувствам, подытожил он, и соперники встали в планку прямо на локти, прямо посреди детской площадки. Долго стояли они, красные от чувств, пески насыпáли им барханы на спины, дожди наливали лужи под их тела, которые превратились в струны, снега сыпали белой гречкой. Наконец я слезла с качелей, посмотрела, кто бордовее (это был Вовка), и попросила:

– Пойдём, мороженое куплю?

В этой первой квартире я никогда не была. Но Вова говорит, из неё проделан ход на самую крышу. Вернее, на самый чердак крыши. Вове можно верить – он зимой и летом в одном и том же кигуруми[10] Покемона.

Сделал этот ход Дворник.

Дело было так.

Когда наш дом только построили, в нём жил Дворник. Ему дали сразу две каморки – первоэтажную и чердачную, и Дворник соединил их ходом с длинной лестницей. Крутился там ветер, карабкались жихари – маленькие домашние духи, что живут в заварочных чайниках.

У Дворника было много работы: по вечерам он прибивал к небу золотые звёзды, а с рассветом собирал их в мешок и клал за трубу. В апреле обсыпал чёрные ветки светло-зелёными блескушками. Ближе к маю облеплял пенопластом яблони. К концу сентября красил листья в красный и золотой. В ноябре развешивал на бордюры белый серпантин.

Много чего существовало вокруг дома, когда в высотке жил Дворник. И детская площадка, и взрослая, и собачья. У собак было всё как у детей, только горки и качели поменьше. А у взрослых – скамейки, маленький садик, киоск с кофе, эклерами, бутербродами с докторской колбасой, автомат для выдачи газет.

Люди при Дворнике умели находить счастье в простых вещах: в том, как хрустит корочка лепёшки, как приятно отламывать от неё, стоя на светофоре; как широко дышится после уборки; как жжёт кожу горячий душ, каким лёгким и чистым чувствуешь себя после ванны. Радовались люди, радовались дети, радовались собаки.

Но потом им стало мало радоваться. И начали они докапываться. Нашли трещинку на асфальте. Она была давно – девочки перепрыгивали её на одной ножке, мальчики, устраивая забеги вокруг дома, считали её линией «старт» и «финиш». Но теперь она вдруг стала – непорядок. Дворник собрал круглый вечный двигатель, наварил в нём, как в котле, горячего асфальта и залил трещинку чёрной кашей.

Люди сказали: «То-то же» – и пошли докапываться дальше. Докопались до отвалившейся штукатурки, до слишком сильной грозы, до неприятного запаха в подъезде, до крыс. Люди многое нашли, и стало им плохо жить. Они принялись говорить, что жихари на самом деле никакие не добрые духи, а тараканы, и жихари превратились в тараканов; они плевали себе под ноги семечки и ругались, что Дворник их не убирает. Родители начали кричать на детей, дети расстроились и закапризничали. Собаки полюбили кусать людей за пятки. Дворник попытался их разделить и поставил вокруг каждой площадки заборы. Но люди стали ругать его, что заборы ржавые, что «у нас и так страна заборов». Они ругали Дворника за лёд, за ветер, за летнюю жару, за тополиный пух. Они писали жалобы в администрацию и ставили очередные заборы. Они устроили новую площадку – для всех возрастов – и начали брать деньги за вход. А также поставили платный туалет и начали ругать Дворника за вонь.

Дворник забрал свои мешки и ушёл. Опустел чердак. Люди писали жалобы, звонили друг другу, писали посты в соцсетях и в них тоже жаловались – на всё-всё-всё – и не сразу заметили, так как были очень заняты, что по ночам им не светят звёзды, что весна больше не наступает, а за ней не приходит лето. Что нет больше над домом закатов, что не летают над ним белые голуби, а воздушные шары, наполненные гелием, не поднимаются выше четвёртого этажа. Исчез со двора асфальт, осталась только жидкая грязь, потому что дожди шли и шли, не прекращаясь.

И жила в ту пору на девятом этаже девочка. Она пошла по грязи за Дворником, вынимала из отпечатков его ботинок засохшие следы и складывала себе в рюкзак. По ним девочка нашла Дворника и сказала:

– Я собрала твои следы. У меня в рюкзаке твоя жизнь. Я могу заставить тебя пойти со мной. Но я хочу, чтобы ты вернулся сам, по своему желанию.

– Но я не могу вернуться по своему желанию, – ответил Дворник, – потому что у меня его нет.

– Вернись тогда по моему желанию, – настаивала девочка.

– По чужому желанию пойдёшь, – возразил Дворник, – в чужой жизни окажешься.

– Неужели ты не скучаешь? – спросила девочка.

– Очень скучаю, – грустно ответил Дворник.

Девочка постояла ещё немного. А потом развязала рюкзак, перевернула его, высыпала Дворниковы следы ему под ноги. И ушла.

Дворник оглянулся. Кругом стояли невысокие дома. Дворы в этих домах были уютные, тёплые. Над домами горели чужие созвездия, а его, Дворника, звёзды тут были не нужны и поэтому так и лежали в мешке. Дворник почувствовал, как появляется желание вернуться. Оно было плотным, как штора блэкаут[11], и твёрдым, как засохший пластилин. Оно стелилось широкой дорогой и тянулось за горизонт.

Дворник взвалил пожитки на спину и пошёл догонять девочку. С тех пор он трудился в нашем доме, несмотря на жалобы.

Жалоб не стало меньше, но с его возвращением вернулась и жизнь.

Большинство людей не заметили, что небо снова в золотых веснушках, – они давно разучились поднимать головы. Но девочка с девятого этажа смотрела на звёзды каждый вечер, перед тем как заснуть, и была счастлива.

А Дворник знал теперь, что нужен. Это знание было глубоким, как спелая ночь, и точным, как женский голос по номеру 100.

Через несколько лет у Дворника родился сын. Потом и у сына Дворника родился сын. А у сына сына Дворника родился Вовка. У нас до сих пор всё не так: пенопласт на яблонях лишь раз в два года появляется, а асфальт периодически идёт трещинами. Зато папа Вовы вывел тараканов, и в заварочных чайниках опять живут жихари.

Жалко только, что в первую квартиру меня так и не пустили.

(Сто лет тому вперёд[12])

Наш тридцатый этаж почти посередине: в первом подъезде сорок один этаж, во втором – сорок два. Поэтому, возможно, второй подъезд и есть ответ на главный вопрос жизни, Вселенной и всего такого[13]. Мне так сказал папа после того, как испытывал на себе путеводители по Галактике.

Над тридцатым этажом – мансарды, терема[14], мезонины[15], галереи и чердак Дворника. Для этого в лифтах – специально выбитые кнопки. Лифты, чтобы попасть в верхние квартиры, иногда едут не просто по вертикали, а ещё вправо и влево, становясь немного трамваями или троллейбусами.

С верхними жильцами работает мама. Она у меня терапевт добрых дел. Это сейчас самое модное направление в психотерапии: доказано, что любой стресс лечится при помощи помощи. Так мы и познакомились с актёром Полученковым: мама отправила его работать на городскую свалку. Три месяца он сортировал мусор и благодаря этому стал абсолютно счастливым.