— Можно. Страна у нас большая, деревень хватает. Но на поиск новой натуры уйдёт время. И расходы вырастут. Не по-хозяйски это. Деньги государственные, их беречь нужно.

— Вы так заботитесь о государственных деньгах?

— Разумеется. Свои деньги и деньги государственные — это как два колеса велосипеда. Если хочешь ехать — заботься об обоих. На одном колесе далеко не уедешь.

— Мудро. Очень мудро. Сами придумали, или вычитали где-то — с велосипедом?

— Дедушка сказал.

— Повезло вам с дедушкой, Михаил Владленович.

— Повезло, Семен Борисович, повезло.

Сейчас передо мной сидел другой человек. Не престарелый пенсионер, а жесткий военачальник, посылавший в бой тысячи и тысячи человек, зная, что многие не вернутся. Он и на меня смотрел оценивающе — послать? И, если послать, то куда?

— Вы и в самом деле думали, что мы ничего не знаем? Кто вы, что вы? Знаем. Газеты почитываем, радио слушаем, в курсе, кто нынче чемпион мира. У нас на батарейках радио, — добавил он зачем-то.

— Я видел, что почтенному человеку, генералу, хочется, чтобы я принимал его за простачка с причудами. Глядишь, вдруг и выболтаю что-то интересное, касающееся вас.

— Не очень и выболтали.

— Беспокоиться вам не о чем, я здесь не по вашу душу. Не тот у меня профиль. Я действительно участвую в съёмках, и другого интереса не имею.

— Кино своё вы, конечно, снимайте. Надо, значит надо. Препятствовать никто не будет. Но всё-таки, всё-таки, зачем это вам?

— Развлечься. И отдохнуть. А лучший вид отдыха — это смена деятельности, по Павлову. Вроде генеральной уборки здесь, — я постучал согнутым пальцем по лбу.

— Эта… Эта седая полоса у вас на темени… я встречал такие, — опять соскочил с темы генерал.

— Бандитская пуля, как ни банально, — ответил я.

— В газетах об этом не пишут.

— Газета — это не чтение от скуки. Газета — коллективный агитатор. У них — Голливуд, у нас — «Правда». А «Правде» не нужны нездоровые сенсации.

«Правде» и здоровые сенсации не нужны. В нашей стране сенсациям нет место. Когда всё идет по плану, под чутким руководством, откуда взяться сенсациям? Спокойствие наших границ гарантировано, уверенность в завтрашнем дне — на зависть всему миру. Зачем кому-то знать, что в меня стреляли? Зачем кому-то допускать мысль, что в нашей стране вообще такое возможно? Зачем думать, какое оно будет, завтрашнее дно?

Но за рубежом писали. Дело случилось на экскурсионном теплоходе, где были западные немцы, австрийцы, да и из других стран кое-кто. Меня несколько раз спрашивали о ранении иностранные корреспонденты — когда я выезжал на турнире. Я отвечал просто: царапина. Ничего больше и быть не могло, у нас не забалуешь, у нас люди сознательные, а если кое-где порой и балуют, на то есть наша советская милиция.

И корреспонденты отстали. Что они могут, западные корреспонденты, супротив нашей советской милиции? Ничего не могут!

Молчание стало затягиваться, и генерал опять проявил инициативу:

— Не смею вас больше задерживать. Скажу лишь, что шум не причуда, шум существует на самом деле.

— А мёд?

— А мёд и подавно.

В лагере я сказал, что генерал даёт добро.

И стал думать.

8 июля 1979 года, воскресенье

Плюс электрификация всей страны!

— По сто граммов? Только чтобы Москва стала ближе, и спалось крепче? — попутчик протянул бутылочку. Ноль двадцать пять, но плоская, под флягу.

Мы направлялись в Москву. Поезд «Чернозёмье», седьмой вагон, который среди знающих зовут «депутатским», поскольку в первую очередь он их и перевозит. Депутатов. Из Чернозёмска в Москву, из Москвы в Чернозёмск.

Но не только депутатам нужно в Москву. Да и не наберётся депутатов на весь вагон триста шестьдесят пять дней в году, в високосный и триста шестьдесят шесть. А экономика должна быть экономной, потому при наличии свободных мест, их продают и другим. Готовым платить: место в спальном вагоне стоит много дороже купейного, не говоря уже о плацкартном. Но деньги в нашей стране не всё, наша страна деньгам не молится, и потому в обычной кассе любому желающему билет не продадут. Только входящему в «список». Список создают по предоставлению серьёзных организаций, и утверждают в облисполкоме. Я в этот список вхожу. Мой попутчик, очевидно, тоже.

— И сам не пью, и вам не советую, в поезде-то, — ответил я.

— Это почему же? Это же коньяк, не политура! Для здоровья сто граммов коньяка полезно, я в каком-то журнале читал. Сосуды чистит, давление регулирует. И сон, — попутчик смотрел на меня с укоризной, мол, тебе, молокососу, предлагают, а ты носом вертишь.

Попутчику на вид было около пятидесяти. Невысок, сто шестьдесят, но компенсирует весом, где-то около восьмидесяти. Одет не без претензии — югославский летний костюм, галстук финский, хороший, но не в тон. Обувь чешская. На руке «Полёт», но в золотом корпусе, и браслет золотой, комплект на три тысячи тянет. Солидный, обеспеченный человек, уверенно шагающий по жизни. Директор Чернозёмского ЦУМа Сергей Анатольевич Крячко. Шерлокхолмствовать было проще простого: мне Крячко показали осенью, во время торжественного заседания по случаю годовщины Великого Октября, что проходило в Оперном Театре. Сначала торжественная часть, потом буфет, потом концерт. Прежний директор ЦУМа скоропостижно скончался, на его место взяли варяга, из Тюмени. Варяг сидел в третьей по значению ложе, а я — на балконе, с левой, комсомольской стороны. Из скромности, понятно. Всяк сверчок знай свой шесток.

— Да знаете, как-то… И потом, вдруг снимут с поезда? Сейчас с этим строго.

Действительно, борьба с пьянством нарастала. Агитировали за безалкогольные свадьбы, безалкогольные похороны, даже вино и пиво собирались сделать безалкогольным. Купить приличную водку стало проблемным. Коньяк тоже. Народные дружинники сновали по злачным местам и норовили испортить вечер.

— Снимут? Меня? — удивился Крячко. Удивился демонстративно, напоказ.

— Да хоть и вас, почему нет — я тоже удивился слишком искренне.

— Эх, молодой человек, — удивление попутчика стало сменяться жалостью. — Ну кто это будет проверять пассажиров нашего вагона? Тут благодарности не жди, а разжаловать могут запросто. Стоит мне позвонить… — он посмотрел вверх.

Я тоже посмотрел. Из вентиляционной панели шел прохладный воздух. Но не очень прохладный. Впрочем, и нужды в особой прохладе не было: ночью жара спадала, а из Москвы, куда мы держали путь, зной и вовсе ушел.

— То есть…

— Да, именно туда. Милиция об этом знает, и потому никто нас не побеспокоит. Ну, так как? Разливать? — он говорил слегка покровительственно, мол, тебе крупно повезло, парень!

— Позвольте? — я взял бутылку. «Каспий», КВВК, Дербентский коньячный комбинат.

— Слышал, очень хороший коньяк, — со вздохом я вернул бутылку.

— Иных не пьём.

Еще в начале знакомства он оценил меня как человека «так себе», человека, стоящего на пару ступенек ниже него. Но стремящегося подняться, да. Чемпиона во мне он не признал, видно, редко читал газеты. Или читал, но не спортивные разделы. Да и в городе он меньше года. А, главное, у него своих дел полно, чтобы отвлекаться на пустяки.

Спросил, где покупал костюм, и, когда услышал, что это дело рук домашних, я упал в его глазах: домашние (мама, что ли? Бабушка?) обшивают молодого парня не от хорошей жизни. Шить нужно в ателье, а лучше покупать заграничное! Что мой костюм хорош, оригинален, практичен — это дело десятое. Нет ярлычка «Мейд ин…» — значит, самодеятельность, колхозстрой, жалкие попытки походить на успешных.

Спросил, по какой надобности еду, я ответил, что по комсомольской линии. Это мне в плюс: сегодня успешный комсомолец, а завтра успешный коммунист. Если постараюсь, конечно.

А спустя полчаса, когда миновали Узловую, достал из кожаного портфеля бутылочку «Каспия».

— Ну, решились? — спросил меня он.