— А какими просьбами они могли бы докучать?

— Не электрифицирована деревенька. Признана неперспективной. Иные жалуются, а эти — нет. Нам и не нужно, говорят. Мы привычные. С курами ложимся, с петухами встаем, скромно живём. А скромность сейчас в почёте. Такие люди мусорить, захламлять родную землю не станут. Да и нечем им мусорить. Экономно живут. Каждую пенсионерскую копейку считают. Три газеты на всю деревню выписывают.

— Какие газеты?

— «Сельскую жизнь», «Правду», и, будешь смеяться, «Пионерскую правду».

— Над чем же смеяться? «Пионерка» — газета интересная, живая. Фантастику публикует, я в ней «Ночного Орла» читал, и «Голубого Кита».

— А с сентября там будет космическая повесть Стругацких, — не удержалась Лиса. Ну, понятно, «Пионерка» — издание молодогвардейское, и девочки тут же взяли газету под крыло. Любовь к фантастике начинается с пионеров! Я, правда, не согласен. С октябрят она начинается!

— Так, значит, поедем, красотки, купаться? Если нет стекла?

— Купаться можно и потом. А сегодня папоротник цветет. Кто сорвет — тому откроются клады, — сказала Лиса.

— Клады в нашей стране принадлежат государству. И потом, цветок охраняет нечистая сила. Большой выкуп требует. Оно нам нужно?

— Не обязательно рвать цветок. Просто посмотреть.

— Ну, конечно. Посмотреть, понюхать, выкопать, пересадить в горшочек — и в редакцию «Молодой Гвардии»

— Что это? — внезапно спросила Ольга.

На небе вдруг заиграли сполохи — багровые, беззвучные.

— Зарницы. Где-то далеко гроза, это отсветы, — блеснул эрудицией я.

— Если бы гроза — с одной только стороны было бы. А тут — кругом.

Действительно, кругом.

— Возможно, мы в зоне, на которую распространяются отблески. Ну, или какое-то иное атмосферное явление. Редкое. Тихие молнии. Влаги в небесах нет, а электричество скопилось.

И тут послышалось слабое стенание, похожее на волчий вой. Откуда здесь волки? Верно, собака воет где-то далеко-далеко, а причуды атмосферы донесли звук сюда.

— Страшно, — сказали девочки хором.

— Ничего страшного. Нам ли бояться.

— А пистолет при тебе.

— Конечно, — похлопал я по груди, где в кобуре мирно дремал ПСМ. Места здесь мирные, но так надёжнее.

Мы сидели и смотрели. Полчаса. Час. К двум часам ночи зарницы погасли. Разом, мгновенно.

Товарищи учёные, разъясните, что это было?

Есть у меня версия. Есть.

Не стану я покупать этот мёд. Вот.

Авторское отступление

«Malagueña Salerosa» современному меломану известна по фильму «Kill Bill» — но там она исполняется в агрессивной, напористой манере. Здесь же песня звучит примерно так: https://youtu.be/ajuWPFZN1EA

Конечно, непривычно.

22 июня 1979 года, пятница

Сельская жизнь

— Вставай, Чижик, вставай! Труба зовёт!

Обыкновенно мне будильник не нужен, просыпаюсь тогда, когда наметил. Плюс-минус пять минут, так уж устроен. И сегодня планировал поспать до одиннадцати. Лёг поздно, и вообще… Плюс свежий воздух способствует. Думал, высплюсь, попью чаю, и поеду домой, в Сосновку.

Но нет, девочки разбудили… во сколько? В восемь девятнадцать.

— Куда зовет? Зачем?

Выяснилось, что труба зовёт поговорить с местным старостой, генералом Брантером. Насчёт съёмки в деревне.

Обыкновенно нужды во мне не возникает, разве что в колодец слазить. Кино у нас любят, кино у нас уважают, и обычно идут навстречу. А если что не так, помогает известность Владимира Семеновича. И, конечно, мы всегда можем обратиться за помощью в райком комсомола. Как-никак, фигуры. Ольга в ЦеКа, я кандидат в ЦеКа, а Надежда — ревизионная комиссия. Да не простая, а Центральная. К ревизорам отношение со времен Гоголя если изменились, то лишь в сторону большего почитания. У городничего, поди, деревенька была, душ на сто, на двести, а, может, и больше. На супругу записанная. Отстранят от должности, всё не голодранец. А если нынешнего руководителя разжалуют — что делать? Комсомольского вожака? Собьют на взлете, и пиши пропало. Нет, чтобы совсем уж в рядовые разжаловали — это редко, кадрами не бросаются. Разве что личные мотивы тому причиной. И потому всячески стараются, чтобы отрицательных личных мотивов у ревизоров не было, а были только положительные.

Теоретически силёнок у комсомола может и не хватить, но в этом случае есть партия. С большой буквы, Партия. И уж она-то всегда поможет — Ольге Стельбовой. У неё, говоря образно, золотая пайцза с тигриной головой. Но Ольга никогда фамилией не козыряла. Да и нужды не было. И так все всё понимали.

Но теперь понадобился я. Высоцкому староста отказал: мы тут люди старые, покоя ищем, и не хотим, чтобы вы в наши дворы и дома заходили. А для съёмки эпизода «доктор Хижнин выходит из крестьянской избы» как раз требовались и двор, и дом. Ну, и другие эпизоды тоже требуют доступа, да.

И вот из заветной коробочки — стальной, с замочком, — извлечены мои награды, и перемещёны на гимнастёрку. Чтобы видели, что перед ними не простой человек, а Герой. Герой-орденоносец! Вид бравый, ботинки начищены, подворотничок свежий — что ещё требуется?

В Стожары я отправился натощак. Голодный человек и настойчивее, и убедительнее человека сытого. Поехал один, героям подкрепление ни к чему. На то они и герои.

Избу Брантера я нашел сразу. Пятистенок, как бы ещё не дореволюционной работы, но выглядел крепким, как старик Розенбом.

Я заглушил мотор, вышел, огляделся. Улица, как и давеча, пуста, лишь пара гусей неторопливо щипали траву у плетня. Плетни здесь невыразительные. От гусей и коз. Куры, пожалуй, и перелетят, если захотят. Но кур не видно. Коз тоже не видно. Но слышно.

Подошёл к калитке. Прикрыта, но не заперта.

— Заходите, заходите, — услышал я.

Зашёл. Я здесь как раз для того — зайти, увидеть, убедить.

Двор чистый. На земле никаких следов пребывания кур, гусей, коз и прочей живности. Пчёл тоже не видно.

— Пчелы здесь не летают, не положено, — сказал хозяин. Сколько ему, семьдесят шесть? А на вид бодрый, если не приглядываться, то и шестидесяти не дашь. Короткая стрижка, хорошо выбрит, опрятно одет. Почти как я. Офицерская гимнастерка, давно отмененная в армии, но Стожары — не армия. Галифе, тоже широкие. Нет, никаких лампасов. Вместо ботинок — сапоги, что по летнему времени выглядит жарковато. Впрочем, хромовые сапоги — это вам не кирза.

— Полагаю, вы от киношников? — спросил Брантер.

— Да, — коротко ответил я. Такточничать, величать Брантера товарищем генералом не собираюсь, это сразу поставило бы меня в проигрышную позицию. Чичиков и генерал Бетрищев, читал, помню. Сейчас он мне вы говорит, а лейтенанту, поди, тыкать начнет, по генеральской привычке.

— А ордена тоже киношные?

— Ордена натуральные. Наградные. Мои.

Брантер внимательно осмотрел меня. Пытливым взглядом. Опытным. Начал с головы, перешёл на грудь, плечи — и так далее. Всё очень быстро. Как положено осматривать незнакомца. Я ведь читаю специальную литературу. В смысле — служебную. Чтобы не быть совсем уж белой вороной, а вороной светло-светлосерой. Краткий курс обучения предлагают. Потом, после матча с Карповым. Пройду — и стану капитаном. Советским, всё всерьёз.

— Вы ведь не лётчик, не космонавт? Ростом не вышли, да и на вид…

— Не лётчик.

— И не танкист. Вообще не кадровый военный. Выправки нет. Осанка неплохая, но штатская.

— Верно.

— Но у вас «Красная Звезда» и вы Герой Советского Союза, правильно?

— Правильно.

— При этом вы по виду, извините за выражение, интеллигент. За какие заслуги интеллигент в двадцать пять лет может иметь эти ордена? Может, вы Бомбу гробовую изобрели? Опять непохоже. Глаза у вас для технаря неподходящие. Глуповатые у вас глаза, извините ещё раз. С такими глазами в самый раз в кино сниматься, в театрах играть комсомольцев-добровольцев, но за это разве «Трудовое Знамя» заработаете, и то годам к пятидесяти. А вам ведь и двадцати пяти нет, я угадал? И «Трудовое Знамя» тоже есть.