стожок скошенной конопли. Подходишь к чабану: аксакал, почему не сожгли? А он отвечает: у меня бензина нет! Приезжай и сам жги! Так и получается: он выжидает, кто первым

приедет. Если мы, то сожжем. Если гонцы, то они возьмут уже готовый, высушенный товар...

Да чабаны-то еще на виду. А как быть с тысячами и тысячами просто людей, для которых

заготовка марихуаны стала чем-то вродеработы на приусадебном или дачном участке? И

будем смотреть правде в глаза: когда в наркоторговле участвует уже население, когда

начинается борьба с населением, власть проиграет в любом случае…

Игорь Дацко, 18 лет, учащийся ПТУ, Минеральные Воды

У меня друг был, мы с ним с детства, с детского сада вместе. Всю жизнь. Это даже не брат, это

больше брата, как второй «я» - вот он кем был для меня. И вот он умер, 15 февраля, месяца

не дожил до восемнадцати лет. Передозняк, как у нас говорят. То есть передозировка. Ну и

остановилось сердце.

Мы с ним и курить вместе начали, с девяти лет. В смысле - анашу курить, травку. У нас все

курят. А первый раз я укололся в четырнадцать лет, четыре года назад, и было это, как сейчас

помню, 13 апреля. Перед этим к нам с другом приехали знакомые ребята и стали говорить, что

у них начинаются ломки, а денег нет, чтобы соломы, то есть маковой соломки купить. Стали у

нас просить. А у нас деньги были: мы ребята кавказские, уже тогда зарабатывали разными

способами, имели... Мы им дали. Они предложили нам уколоться. Мы, конечно, отказались.

На следующий день - то же самое, деньги просят. И на третий день - тоже. И как-то у нас

одновременно с другом мысль появилась: вроде деньги мы даем, а получать ничего не

получаем, как в яму. Мы ж понимали, что деньги даются без возврата, какой там возврат. Как

бы жалко, что ли, мол, хоть что-то да получить бы... И решили попробовать.

Мне это до сих пор странно. Я с детства очень сильно боялся уколов, а тут сам, по своей воле.

Ну, первый раз мне нехорошо было, никакого кайфа, второй раз - тоже. А они говорят: попробуй, это только вначале нехорошо, потом кайф будет.

С того дня и началось. И ничего особенного, вроде так и надо. Я вообще мальчонка

общительный, знакомых у меня много. И половина из них - колется. Обычное дело.

Но я лично никого не уколол, никого не соблазнял, не уговаривал. Не хочу, чтобы потом

человек считал меня своим врагом, проклинал, как я тех пацанов, которые меня уговорили.

Это самое гнилое дело. Хотя нет: самое гнилое - это барыги, которые сами не колются, а

только продают, деньги делают.

А я сам - жулик. Никогда не воровал, не фарцевал, не барыжничал и презираю это дело.

Даже когда мы в Москву переехали жить и я здесь стал как бы новенький, то и здесь не

потерялся. Говорю же: я мальчонка общительный. Сразу вычислил, где и как можно делать

деньги, кого обжуливать. Нашел товарища с машиной, тоже жулик-мошенник, наладили мы с

ним разные игры, наперстки и прочее. И неплохо зарабатывали. Говорят, что наркоманы -

грязные, опустившиеся люди, которые все из дома тащат, а по-нашему говоря -

крысятничают. Крысятничать - самое последнее дело. Но вы же видите, что я не такой, никогда не крысятничал, не унижался. Сам покупал и жил в чистоте.

Здесь, в Москве, доза у меня выросла до полутора стаканов в день. Это много. И еще я всегда

оставлял на утро, чтобы раскумариться. Это вроде похмелья, как у алкашей. У нас называется

- кумар. То есть кайфа уже не было. Понимаете, вначале ловишь кайф, а потом привыкаешь

и уже нет ничего, только бы раскумариться. Вначале кайф, а потом вся жизнь идет на то, чтобы только стать нормальным. Уколешься с утра - и вроде голова прояснилась, глаза все

видят, соображаешь, что к чему. То есть просто становишься нормальным, как все, а о кайфе

уже и речи нет. И как бы получается, что овчинка выделки не стоит.

Хотя можно и потом ловить кайф. Это если перейти на более сильный наркотик. У меня был

случай, когда я закупил большую партию ташкентского опиумного мака. Это совсем другое

дело, не то что московский мак-самосей. Можно переехать в Ташкент и вновь начать кайф. Но

я отвечаю за свои слова, что там, перейдя на ташкентский мак, человек больше двух лет не

протянет.

Конечно, случалось, что и у меня не было денег. И мака - тоже. То есть начинались ломки. Ну

как их описать? Это постоянная зубная боль во всех мышцах. А кости, суставы как будто

сверлит зубная бормашина. Человека всего выворачивает из суставов; если на кровати лежит, то до потолка подлетает. Это страшно, когда у тебя ломки начинаются, и ты знаешь, что вон в

том доме, в известной тебе квартире стоит раствор, а ты не можешь его взять, нет денег. Это

страшно.

Первый раз я задумался, когда позвонили из Минеральных Вод и сказали, что от

передозировки умер мой друг. Он был для меня всем - и вот так вдруг уйти. А второй раз, когда однажды проснулся дома в одном пальто на голое тело. Стал вспоминать. Из дома я

ушел, как всегда, в костюме и в галстуке. Денег не было. Вспомнил, что на Даниловском

рынке отдал барыге за одну дозу и костюм, и рубашку, и галстук. А домой, значит, пришел вот

в таком виде.

Я всегда считал себя крепким пацаном, который никогда не будет унижаться, крысятничать, с

себя снимать. А тут такая история. И я подумал: а что же дальше будет, если даже моих денег

не хватает?

Всем известно, что будет. Для начала станешь шестеркой у барыги. Барыга тебе скажет: хочешь получить дозу, приведи, найди мне людей, которые купят, которым надо. Побежишь

искать, никуда не денешься. Но так много не набегаешься, доза нужна каждый день. Рано или

поздно увидишь открытое окно в магазине, какую-нибудь вещь на прилавке, которая лежит и

дразнит: вот она, кучу денег стоит, схватил и убежал! И - попал в зону...

Все это я подумал, представил, очень ясно увидел.

И еще. Среди наркоманов есть такие, которые на какой-то определенной стадии перестают

есть. Совсем. Я к ним отношусь, как выяснилось. Мне восемнадцать лет, рост - 181 сантиметр.

Когда меня привезли в больницу, весу во мне было 39 килограммов.

Владимир Лозовой, врач-психотерапевт, г. Екатеринбург

Двор, в котором мы жили и в котором вырос мой сын, был на редкость многодетным. И надо

же так совпасть, почти все - одногодки. Двадцать три пацана и девчонки - ровесники!

Так сложилось, что со временем мы переехали на другую квартиру и в старый наш двор я

попал через много-много лет. Понятно, что стал узнавать, расспрашивать про своих друзей, про друзей сына.

С моими-то все в порядке - живут, работают. А вот сверстников моего сына - нет.

В самом прямом смысле - в жизни нет.

Из двадцати трех мальчишек и девчонок только трое - дожили до восемнадцати лет!

Всех остальных - двадцать человек - в отрочестве еще скосили наркотики.

Подростковая наркомания разрушает организм с самого начала его становления. Мы

проводили исследования и установили: тот, кто в раннем возрасте начинает употреблять

наркотики, выдерживает в среднем семь лет такой жизни. А дальше - небытие.

И все эти годы меня преследует неотвязно одна пугающая мысль: не есть ли судьба

мальчишек с нашего двора прообраз России, образ будущего России?

Если вы скажете, что я преувеличиваю, то я отвечу так: эту опасность уж лучше преувеличить, чем преуменьшить.

В молодежной среде это даже не мода, не эпидемия, а - пандемия. То есть массовое, чуть ли

не всеобщее заражение. Которое принимает иногда самые чудовищные формы. Нпример, как

чума расползается новое поветрие - разводить наркотики кровью. О средневековой дикости и