я с ним и убедилась: хороший он человек, добросовестный, работяга, добытчик. Но в доме -
одни мужчины. Отношения сдержанные, суровые. В общем - казарма. А мальчишке нужно
тепло, общение. И он находит это тепло у шоферов, чужих людей, которые в дороге говорят с
ним за жизнь, интересуются его взглядами, соображениями, сами о себе рассказывают.
Согревшись у чужого огня, мальчишка возвращается в свой холодный дом.
И это ведь еще благополучная семья, где хоть и матери нет, но отец - чудный человек, заботливый, об алкоголе там даже и речи не может быть.
А уж о семьях, где отчим или мачеха свирепствуют, где отец и мать совместно пьянствуют и
издеваются над ребенком, - и говорить не приходится. Оттуда дети бегут сразу же, как только
входят в сознательный возраст.
Да, раньше не было такого повального бегства подростков. Так ведь раньше система была
жесткой, больше было контроля, меньше свободы. А свобода имеет свойство вскрывать
многие нарывы, что накапливались годами. Так, «вдруг» обнаружилось, что для многих детей
жизнь в семье, в доме - невыносима. Раньше-то, при жестком режиме, куда ему было
податься, уйдя из дома? Как прожить? Да никак. А сейчас оказалось, что подростки могут
обойтись без родителей: можно пристроиться возле коммерческого ларька, что-то подать, принести и даже заработать. Но дорога в таких условиях одна - в уголовный мир. Девчонок
делают малолетними проститутками, а мальчишки попадают в шайки взрослых воров.
Думают ли подростки о будущем? Как психолог могу с уверенностью сказать: нет! На наш, взрослый взгляд, их жизнь в подвалах, на чердаках, на вокзалах - сплошной кошмар. Но в
том-то и дело, что подростку она не в тягость. Во-первых, свобода. А во-вторых, психология
подростка такова, что он живет одним днем и даже одним часом. Захотелось ему поесть -
начал думать, где бы и как бы ему перекусить. Захотелось спать - стал искать место для
ночлега. Нашел - и все прекрасно, никаких проблем. Даже о завтрашнем дне он не думает -
вот в чем дело.
Носороги
Мы привыкли во всем винить нынешних правителей и нынешние порядки. И иногда
забываем, откуда мы вышли. Об этом я думал, слушая детского психолога Стеллу Шармину.
К ее словам добавлю еще одно наблюдение: почти половина девочек-беспризорниц были, по
их рассказам, жертвами изнасилования в раннем возрасте. И, как правило, оставшегося
только их тайной. У нас ведь в этом смысле и закон, и общественная мораль шли рука об руку.
За «растрату социалистического имущества» расстреливали, за убийство человека давали
шесть-восемь лет, а уж насильники и вовсе отделывались символическими сроками. При этом
и следствие, и суд над ними сопровождались двусмысленными ухмылками милиционеров, прокуроров-судей и публики: не то сама дала, не то спровоцировала. Зато насильников чуть
ли не жалели: какой парень из-за сикилявки в тюрьму попадет!..
О страшном душевном потрясении, о насилии никто особенно не думал и не думает. У нас же
шкура толще, чем у носорогов. Мы до сих пор чуть ли не смеемся над западными
«глупостями» и процессами о сексуальных домогательствах: подумаешь, недотроги...
И потому напомню: нынешние мерзкие, грязные, подлые и способные на все привокзальные
и прочие беспризорники - наши дети. И если они - монстры, то в немалой степени потому, что
мы сами - уроды.
Возьмем лишь один пример, всем известный и незамечаемый. Мы привыкли к тому, что
милиционер подходит на улице или в метро к гражданину брюнетистой внешности и требует
показать документы. И если данный брюнет окажется жителем Ивановской или Тамбовской
области (о Дагестане или Осетии уже и речи нет!) и находится в Москве свыше трех суток без
регистрации, то о судьбе его я гадать не буду... Сие происходит при общепризнанной и
принятой в России Декларации прав человека, узаконенном праве свободного передвижения
и выбора места жительства...
А между тем у того же милиционера на глазах по вагонам метро бродят непонятного вида
женщины с подозрительно тихими, как бы одурманенными детьми, и выпрашивают деньги.
Тут бы и подойти к ним блюстителю порядка: кто такие, чей ребенок, почему он в таком
виде?.. Ведь на его глазах самым вопиющим образом нарушается закон. Закон об охране детства !
Но нет. Наш милиционер равнодушно скользит взглядом мимо. И, встрепенувшись, подходит к господину брюнетистой внешности...
И мы все это видим, и смотрим, смотрим... Свыклись, притерпелись, не замечаем, а может
быть, даже и одобряем?
Кто знает, кто знает...
Не понимаю
Как вы заметили, никто не комментирует исповеди. Мы ведем разговор в параллельных
плоскостях. Хотя об одном и том же.
Но здесь я не могу удержаться. И хочу высказать свое мнение не после исповеди, а до нее. Мне
это представляется важным.
Разумеется, я не мог привести эту четырнадцатилетнюю девочку к врачам, даже если бы
захотел. Но я рассказал о ней, обрисовал ее, как мог: крупную, здоровую, крепкую, смышленую. Никаких видимых отклонений. Колется всего полгода, нерегулярно. Правда, в
четырнадцать лет и этого может быть достаточно, но, повторяю, никаких видимых
отклонений.
И в то же время у меня было чувство, что я разговаривал с чудовищем. Во всех исповедях есть
четкая оценка среды, ее нравов, четкое осознание преступности, аморальности той жизни.
Если хотите, греховности.
Здесь же ничего этого и в помине нет. Даже близко.
Воры? Да не воры, а зарабатывают . Насильники? Так ведь это под винтом . Садисты? Ну
это она сама их разозлила ...
Не понимаю. Не понимаю. Или, может, в свои четырнадцать лет она еще не соображает, что к
чему?
Впрочем, судите сами.
СОН ДЕСЯТЫЙ
Галя Астахова, 14 лет, Москва
Мне было тринадцать лет, когда меня изнасиловал родной дядя. Ну мы с девчонками уже
покуривали, собирались вместе, выпивали. Домой поздно приходили, а иногда и не ночевали.
Вот один раз я пришла домой утром, он стал кричать на меня, разозлился сильно, что я дома
не ночевала, орать стал, бить, схватил и, говорит, сам не понял, как случилось. Мама на работе
была, она на почте, отец - на заводе. Потом отец избил его страшно, сам отсидел пятнадцать
суток, а его посадил в тюрьму.
В четырнадцать лет я познакомилась с одной взрослой компанией. Стояла, ловила такси, и
тут возле притормознула машина. Двое впереди, двое на заднем сиденье, и там еще одно
место было. Довезли меня до дома, взяли телефон. Я вообще больше люблю... мне и сейчас, и
всегда нравились взрослые мужчины до тридцати - тридцати пяти лет. Они как раз такие и
были.
Потом они позвонили, мы стали встречаться, они даже дома у меня были. Правда, потом мать
наорала на меня: «Нечего здесь блат-хату разводить!» Но сделать она ничего не могла, не в ее
власти. Одного из тех я полюбила, его Славиком зовут, ему двадцать семь лет. Стала бывать у
них. В Перове у них квартира трехкомнатная, блат-хата. Там все в коврах, специально для
кайфа оборудовано, чтобы с комфортом. Там ведь как вмажутся, все лежат с полотенцами на
глазах. Так лучше на коврах, чем на простом полу.
Когда я первый раз туда пришла, они как раз гонца посылали к барыге в Новогиреево за
кайфом. Я же ничего не знала, поинтересовалась. Ну дали попробовать, и мне сразу
понравилось. Это был винт, они все винтовые и других наркотиков не признают. Ну вы
знаете, что под винтом с девушкой можно делать все что угодно, она сама кого хочешь
изнасилует, если ее направить, возбудить, слова какие-нибудь сказать, погладить. Но меня
они не тронули. Там еще надо себя поставить, чтобы репутация была. Да, когда я укололась, это был не первый раз. Первый раз когда была, мы там просто напились. Ну и пошли со
