исключения разрешили на каникулах поработать санитаркой. Сами понимаете, отец жил
отдельно, маминой зарплаты не хватало, а в пятнадцать лет уже хочется одеваться; ведь на
других, на богатых смотришь, на иностранцев...
В моей палате лежал один больной, взрослый уже человек, лет тридцать ему было, разговорчивый, ко мне так хорошо относился. А я была примерной санитаркой, умелой, мне
даже доверяли уколы делать. Однажды прихожу я к нему с уколом, а он говорит: «Оставь, я
сам себе сделаю...» Ну, сам так сам. А потом он стал просить дополнительной дозы, чтобы я
достала. Ну, думаю, человеку тяжело, надо облегчить боль... Но потом обратила внимание: все
друзья, что к нему приходят, какие-то грязные, неумытые. Это я сейчас знаю, смогу за версту
отличить наркомана по виду, по его неряшливости, запущенности, по запаху. Особенно тех, кто варит. Да что там человека, я квартиру, где варят, по запаху изо всех отличу. А тогда же я
ничего не знала и говорю ему: что это у тебя друзья такие, ну, неумытые... А он-то думал, что я
все понимаю, что я тоже колюсь, и говорит: «Ты, наверное, дружишь только с теми, кто на
стекле сидит, а мы сами варим». Я удивилась: что это такое? Он объяснил: на стекле - это
значит те люди, которые имеют возможность доставать чистый, фабричный наркотик, в
ампулах. А они - сами варят, из опийного мака, из всякой химической гадости. Ну, рассказал
он мне все и предложил уколоться. Мне так интересно было - я и укололась. И правда, хорошо
стало, как-то легче, свободнее. Я ведь нервная уже была, работа тяжелая, не для
шестнадцатилетней девчонки: кровь, грязь, бинты, отделение-то было травматологическое, это ужас. Приду домой - уколюсь, и вроде бы легче. Так и втянулась.
А потом он, знакомый мой, выписался, позвонил, к себе пригласил, с друзьями познакомил. А
они все вежливые, обходительные, когда прикурить дают, то зажигалку подносят, а не так, что
сама тянешься, как жираф. Ведь среди шестнадцатилетних еще и понятия нет, что ты -
девушка, что к тебе надо относиться по-особому. А тут - взрослые люди, по тридцать и сорок
лет, умные, интересные, со мной, с девчонкой, как с равной, как со взрослой: знаки внимания, комплименты. Мне так лестно было, прямо голова кружилась. А уж на своих сокурсников я
после этого смотрела как на щенков, с превосходством таким...
Дура, сейчас только понимаю, что я им была нужна - вот они меня и обхаживали. Я ведь в
больнице работала, имела доступ к наркотикам. И приносила им, доставала, сколько могла.
Героиней была в своих глазах, а уж они меня превозносили до небес! Говорю же: дура. Только
потом начала понимать, что там, в том мире, ничего просто так не делается, никто ни для кого
даже пальцем не шевельнет, если он в этом человеке не заинтересован, не хочет с него что-
нибудь получить. Ты из автобуса будешь выходить, так он тебе даже руки не подаст, если ты
ему сейчас не нужна, не можешь принести выгоду. Там ничего нет, я даже слов не могу найти, чтобы сказать... Нет ничего, что обычно бывает между людьми. Никаких понятий о дружбе, помощи, ничего человеческого. И в то же время все держатся одной кучей. Такое невозможно
представить: в одной квартире чуть ли не месяц живут люди, не связанные друг с другом
ничем, готовые в любую минуту продать, сдать, утопить друг друга.
Я правильно говорю: чуть ли не месяцами. Это называется - зависнуть. Бывает, на пять-десять
дней зависают. А у нас было - по месяцу. Запирались в одной квартире, запасали маковой
соломки - и все, никуда оттуда ни ногой. Потом выползаешь на улицу, а идти не можешь, отучилась ходить. Придешь в притон еще зимой, а уходишь - на улице солнце, люди чуть ли
не в платьях, а ты в шубе и в шапке. Или было так: я из дома ушла, сорвалась во время ломок, в ночной рубашке и в халате - и пришла в таком же виде, но только уже зимой, по снегу...
А идти по городу, по улице - страшно. Наркоманы всего боятся. Если на улице какой-нибудь
человек случайно подойдет к наркоману, попросит, допустим, прикурить, тот вспотеет от
ужаса. А уж при виде милиционера... Да многих наркоманов можно сразу узнать: вертит
головой во все стороны...
От этого, от страха, и совершаются часто немыслимые жестокости. У нас одного заподозрили, что он ментам стучит, и опустили. Ну это самое страшное наказание в уголовном мире -
сделать мужика петухом, то есть изнасиловать. А они все, почти все мои последние знакомые, были уголовниками чистыми, по разу или по два раза на зону сходили. Не знаю точно, доказали или нет, что заподозренный и вправду стучит, но заманили его на хату, оглушили и
начали насиловать. При мне. Меня тошнит, кричу: «Отпустите меня, я смотреть не могу!» - а
мне сказали: «Сиди!» Попробуй ослушайся. Сидела. Смотрела. А у того парня, которого
опускали, была девчонка, он вместе с ней пришел. Так она убежала от ужаса на кухню и
открыла газ. Я ее потом откачивала.
А еще самое страшное, что со всеми случается, - это когда глюки находят, то есть
галлюцинации, крыша начинает съезжать, то есть с ума сходишь. Часто специально делают, чтобы крыша поехала. Допустим, укололся он, впал в кайф, а тут телефон звонит. Он снимает
трубку и слышит: «Это я, твоя смерть!» Шутка такая. А у него уже крыша поехала, всюду
чудится смерть. Или одного парня у нас запугали, что вот-вот менты придут, он и простоял
неподвижно восемь часов у дверного глазка, пока не свалился. Ну а третий сам с ума сошел.
Все ему мерещилось, что он заболел какой-то страшной болезнью, раздевался, подходил к
зеркалу, нас подзывал и говорил: «Посмотрите, насквозь же видно, вот она, болезнь!» Мы его
жалели, три дня не давали колоться, чтобы очнулся. Но он так и не очухался, увезли в
психушку.
У меня, конечно, тоже крыша ехала, не раз. Один раз инопланетянин приходил. Открываю
глаза, а он стоит и смотрит, белый. И осторожно так прикасается к колену, у меня колено из-
под одеяла высовывалось. Я сразу и отключилась. Очнулась, все помню, смотрю на колено, а
оно красное...
Мне еще повезло, первые годы я работала в больнице, сама могла доставать - и меня не
трогали, зависели потому что от меня. А потом появился этот уголовник, покровитель мой. Но
все равно всякое было. Один раз я без денег осталась, без кайфа, попросила, а мне говорят: вот нас здесь десятеро, дашь всем десятерым - получишь дозу. Я отказалась, они озверели, свалили меня, начали резать. У меня до сих пор на животе шрам. Ну, как увидели кровь -
очухались. Наркоманы при виде крови сразу опоминаются, в себя приходят. Некоторые даже
специально вены режут, чтобы успокоиться.
Ну а если одна, если нет авторитетного сожителя, тогда, конечно, один путь. Мужчины, понятно, воруют, чтобы денег достать, а девушки при них, как у нас говорят, присасываются.
Допустим, чтобы одну среднюю дозу на день набрать, девушке надо лечь под пятерых. Под
пятерых грязных, не мытых месяцами скотов. Но там уже девушки не разбираются, там уже
все безразлично, лишь бы получить свою дозу.
Почему?
Этот вопрос возник сразу: почему? Первые же читатели еще рукописной книги с первых же
страниц откладывали рукопись и недоуменно спрашивали: почему они тебе все это
рассказывают? С какой стати? О грязи, мерзостях и ужасах не чьей-то чужой, а своей жизни.
Откуда такая откровенность? Не говоря уже о том, что она небезопасна...
Это алкоголик тут же все расскажет про свою жизнь, даже если его не просят. Потому что
алкоголик - экстраверт. А наркоман - интроверт, то есть человек закрытый, наружу у него
только три чувства: просто страх перед всеми, страх ломок и страх остаться без наркотиков; наркоман никогда и никому не изливает душу. Такого не может быть! -удивлялись прежде
всего врачи и милиционеры.
