А он взял и остался, представляете? Может, что-то про меня поняв. Я уснула в его руках.

Утром проснулась – казалось все сном. Но кровать была разорена, постель в пятнах… Так что в реальности сомневаться не приходилось. Я встала, не включая света, пошла в ванную. Пока вода набиралась, зажгла ароматическую свечу. Не смутило даже то, что ее, скорее всего, купила одна из любовниц Покровского. Мне нужна была передышка, а это какой-никакой релакс.

Лежала в ванне, несколько раз подливая себе горячей воды, пока кожа на пальцах не сморщилась. Не отказывала себе в удовольствии, понимая, что еще даже завтрак готовить рано. Встала-то я с петухами.

Может, зря. Но мне вообще ничего не хотелось больше анализировать. Устала я от этого. Страшно устала. Да и что толку ломать голову над тем, что от меня не зависело? Позитивное мышление – наше все. Было же в случившемся и хорошее! Например… Боги, да я в жизни так не кончала. Никогда. И ни с кем. Я даже не знала, что это может быть так, когда по-настоящему по мужику с ума сходишь.

Так я размышляла. И крем в лицо втирала, который мне Покровский купил, посоветовавшись со стилисткой. А потом перестилала постель. Запускала стирку. И под нос напевая, на две сковородки сразу, чтобы побыстрей, пекла блины.

Когда Покровский проснулся, я почти окончательно успокоилась. Обернулась. Он тоже выглядел вполне обычно. Только немного взъерошенно.

– Доброе утро. Ты рано.

– Решила, что сегодня моя очередь стряпать завтрак.

Я старалась, чтобы мой голос звучал максимально приветливо и нейтрально, не очень-то понимая, почему после всего выбрала именно такой стиль общения. Возможно, подсознательно я рассчитывала показать, что это может быть легко. Что между нами не случилось ничего из ряда вон…

– Блины – это хорошо.

Поддержал меня в этом Иван с бо́льшим воодушевлением, чем это того стоило, потерев ладони. Открыл холодильник и стал метать на стол все, что могло послужить начинкой. Масло, слабосоленую семгу. И клубничный джем. Когда кто-то позвонил в домофон.

– Кого принесло? Открою.

Оказалось, к нам отец Алексей заглянул в гости. Сказать, что я удивилась – ничего не сказать. Это было впервые на моей памяти.

– Навестить. И вот… передать, что приход собрал.

Нырнув рукой в складки рясы, выудил пухлый конверт.

– Ну, что вы… Зачем? – растерялась я.

– Вот да, отец Алексей. Что это ты придумал? Разве я не обеспечу девочку всем необходимым?

Отца Алексея в наши края направили сразу после семинарии. В то время я была совсем ребенком, и бабуля еще таскала меня за собой в церковь. Так что знала я его очень хорошо. Но как Покровский, конечно, тыкать ему не смела.

– Так люди ж от чистого сердца.

– Не выдумывай. Давай лучше за стол садись. Мы как раз собирались завтракать.

– Ох, Мария. Хозяюшка! Повезло тебе, Иван.

– Да мне что? Это Игорю…

Ну… Чего-то такого я и ждала.

– Царствие ему небесное, – перекрестился отец Алексей и быстро-быстро застрочил поминальную: – Упокои, Господи, душу усопшего раба твоего Игоря... – я в смятении потупилась и увидела, что Иван подошел к столу, чтобы присоединиться к молитве. В ушах зашумела кровь. Подкатили слезы. Но это были вовсе не слезы раскаявшейся грешницы. Я не чувствовала себя виноватой. Был Игорь жив – я была ему верна. Да и Ивану себя винить не в чем. Так почему он этого не понимал? И сейчас, когда батюшка повторял: – Прости ему вся согрешения его, вольные и невольные, и даруй ему царствие небесное, – сжимал кулаки и кадыком дергал, будто сглатывая слезы, которых даже сейчас не мог себе позволить. – Аминь.

– Может быть, кофе, отец Алексей? Или чай?

– Да только воды ты мне, Мария, и можешь предложить. Блины-то, поди, на молоке, да с яйцами? А у меня постный день.

– Как же быть? Тосты будете? С джемом.

– Чаю выпью и пойду. Еще дел невпроворот. Два отпевания сегодня. Дед Клим помер. И еще кто-то с Вишневой. Иван, а ты чего такой смурной? – вдруг сменил тему отец Алексей, шумно пригубляя из только что поставленной перед ним чашки.

– Тоска заела. Ты никак Пушкина забыл? Унылая пора, – хмыкнул Покровский, задумчиво глядя в окно.

– Я-то не забыл. А ты и не знал, видать, а, Ваня? По верхушкам нахватался, а дальше? В том же стихе ведь как было? «Унылая пора. Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса – люблю я пышное природы увяданье».

– Так уже все увяло, – хмыкнул… свекор (мы ведь опять в это играли, да?) и отставил от себя чашку.

– И даже это не повод унывать. Уныние – смертный грех, позвольте напомнить.

– За мной и посерьезнее грехи водятся.

Иван отвернулся якобы для того, чтобы достать конфеты.

– Нет, вы поглядите на него! Самый умный, да? А между тем, уныние есть неверие в Господа нашего. Ты ж, Иван, думаешь, бог тебя оставил, раз посылает тебе испытания? Но ведь Всевышнему известна твоя мера сил. Все, что ты воспринимаешь аки ниспосланное наказание, дано для укрепления духа. Прими божью волю, покорись ей. Не отворачивайся от Господа во имя собственной гордыни. Не превозноси себя, думая, будто всех умнее. Смирись с тем, что должно случиться.

– А как понять, что должно?! – рявкнул Покровский.

– Сердцем, Иван Сергеевич. Сердцем…

– Ермолаев! Что ж ты сегодня такой неугомонный? У нас контрольная в среду, мы отстали! А вместо того, чтобы нагонять материал, ты занимаешься непонятно чем! – возмутилась я, откладывая маркер.

– Непонятно чем мы занимаемся на уроках физики, – буркнул один из лучших моих учеников.

– Вот как? – изумилась, окидывая взглядом смеющиеся лица ребят. – И почему же?

Демонстративно усевшись за учительский стол, я сложила на груди руки, изобразив пантомиму «я вас внимательно слушаю».

– Потому что. Классическая физика – полная туфта.

– Обоснуй.

– Она не работает. Что доказывает квантовая механика.

Ох уж эта школьная программа! Она совсем не учитывает любопытство детей, помноженное на обучающие возможности интернета. И тем самым ставит учителей вот в такие идиотские ситуации.

– Ты неправ. Классическая физика прекрасно работает в макромире. Да, общая теория относительности в некоторых моментах противоречит квантовой теории поля, но очень важно понимать, что эти противоречия никак не доказывают ложность одной из них. А значит, каждая из этих теорий вполне состоятельна. Что подтверждается множеством экспериментов…

Только я распалилась, как прозвенел звонок. Тот, кто придумал, что он звенит для учителя, явно не был в десятом «А». Никто больше и слушать меня не стал. Все повскакивали.

– Эй! Да погодите вы! Хоть домашку запишите! Параграф…

– Мы в электронном дневнике глянем.

– Ага. Как же, глянут они.

– Правда глянем, Марьванна, – пообещала Даша Юсупова. Тоже хорошая девочка. Да они вообще все хорошие, когда по отдельности. А вместе – девятибалльный тайфун.

Гогоча, толпа мальчишек проскочила по проходу к двери, двигаясь так быстро, что вокруг них создавались маленькие локальные завихрения, которые подхватили листочки с самостоятельными и разбросали их по столу, полу и подоконнику.

– Макаров! Миша… Ну, поаккуратней, что ли!

Я наклонилась собрать бумажки. Оставшиеся ребята бросились помогать. Да так резво, что на двух листочках остались следы от ботинок. Не детского такого сорок пятого.

– Вот. Осторожней в следующий раз, Марьванна. Что вы нашими интеллектуальными трудами разбрасываетесь?

– Иди уже! – беззлобно фыркнула я, ткнув провокатора в бок.

– Ай! Вот так вы, да?! А мы за ней еще скучали!

– По вам.

– А?

– Скучали по вам.

– Начинается! Я от души, и тут поправляют.

– Порыв души я оценила, Роман, – засмеялась я. – Но все же свои душевные порывы лучше оформлять в приемлемые синтаксические конструкции.

– Ладно-ладно. Мы вообще что хотели, – Ромка оглянулся на оставшихся в классе ребят, – хотели вам сказать, что очень рады… Ну типа, что ничего не случилось. Пожар был – капец, Марьванна. Я со своего огорода видел. А от нас до вашей деревни, считай, двадцать километров.