Реакция финнов оказалась диаметрально противоположной той, на которую рассчитывал Советский Союз. Марионеточное правительство стало не только посмешищем для всего мира, но его создание еще теснее сплотило финнов. Если финны хотели продолжать существовать как независимое демократическое государство, этот смехотворный замысел не оставлял им иного выбора, кроме борьбы.
ГЛАВА 4
МАРШАЛ МАННЕРГЕЙМ И «БЛИЦКРИГ» НА КАРЕЛЬСКОМ ПЕРЕШЕЙКЕ
На Карельском перешейке, где 7-я армия русских, имея в своем составе девять дивизий, перешла границу, с обеих сторон царила полная неразбериха. Пока советская артиллерия вела обстрел с юго-востока и снаряды взрывались на фоне окрашенного пламенем пожарищ неба, тысячи финских беженцев со скотом, повозками, санями, детьми и стариками наводнили дороги, по которым силы финской армии двигались к фронту. Узкие проселочные дороги едва могли вместить движущиеся в одну сторону колонны, поэтому им постоянно приходилось уступать место друг другу.
Машинам русских приходилось следовать почти вплотную друг за другом, и на извилистых дорогах образовывались огромные пробки, когда грузовики застревали в канавах или выходили из строя. Препятствовал движению и обильный снегопад, поэтому русским понадобилось несколько дней, чтобы доставить свою артиллерию на позиции, откуда она могла вести эффективную стрельбу. Но снегопад оказался на руку финским беженцам, ибо советские самолеты были прикованы к земле; однако когда небо очистилось, самолеты начали бомбить и обстреливать несчастных людей, двигающихся по глубокому снегу.
Тяжелые советские танки, то и дело вязшие в болотах, добавляли неразберихи. Там, где лёд был непрочным, танки просто исчезали под снегом и глыбами треснувшего льда. Минные поля и заграждения были устроены на всех путях подхода. Русские путались в хитроумно натянутых через дороги нитях и проволоке, соединённых с взрывчаткой. Стоило кому-нибудь из них открыть дверь сарая или вступить на мост, они приводили в действие мины-ловушки. Случись русскому солдату пнуть ногой мертвую свинью, она взрывалась, попытка померить меховую накидку тоже заканчивалась взрывом. Даже кучи навоза финны с дьявольским хитроумием превращали в мины.
Николай Вирта писал в «Правде»: «Что за скоты! Они [финны] не могут сражаться и улепетывают от нас сломя голову, но как ловко они умеют пакостить. На это они мастера… Когда нашим усталым солдатам хочется пить, все колодцы в деревне оказываются засыпанными землей. Наш враг труслив и вероломен, но отличается изощренной хитростью. Едва первые красные бойцы вступили на землю Финляндии, воздух задрожал от взрывов. Мины повсюду. Двигаясь по дороге на Виипури к деревне Яппинен, откуда только что выбили финнов, мы заметили, что деревня, подожженная отходящими финнами, горит». Советский писатель сообщал читателям, что, когда русские пытались засыпать вырытые финнами противотанковые рвы, первый же брошенный лопатой ком земли вызывал взрыв. «На каждой тропинке и дороге поджидает невидимая опасность, устроенная варварски жестокими бандитами. Прямо на глазах мины взрываются под днищами танков, даже кучи навоза, копны сена и сугробы превращены в мины».
Неподалеку от границы на финской стороне, где заминированные участки были наиболее плотными, местные жители наблюдали, как советские солдаты, взявшись за руки и распевая песни, продвигаются вперед, не обращая внимания на взрывы, стоны искалеченных товарищей и выстрелы финских снайперов. Солдатам, нагруженным пропагандистскими листовками, подарками, деньгами и одеждой для финского населения, которое они были призваны освободить, и со следовавшими за ними по пятам политруками, готовыми стрелять в любого, кто вздумает повернуть назад, не оставалось иного выбора, как продолжать двигаться вперед. Странным это вторжение выглядело еще и потому, что, как становилось очевидным, каждая из сторон оставалась в неведении относительно действий другой стороны. Доклады разведки о потенциале и тактических планах наступающих и обороняющихся сил почти сразу устаревали; полученные до войны из учебников знания о тактике становились бесполезными сразу после начала атаки.
Заголовки газет во всем мире сообщали о «бегущих финнах» и приписывали крупные успехи русским. Но репортеры черпали информацию для своих статей в гостинице «Камп» в Хельсинки. Маршал Маннергейм не позволял им ехать на фронт, потому что «… это война, а не Голливуд». Мало кто из западных репортеров умел изъясняться по-фински или по-русски, уж не говоря об умении передвигаться на лыжах по заснеженным просторам в лютые морозы. Поэтому журналистам приходилось удовлетворяться фрагментарными, но в основном честными сообщениями, получаемыми от финнов. Остальное они оставляли их творческому воображению.
Что касается репортажей русских, то либо их не было вообще, либо в них содержались лишь хорошие новости, зачастую представляющие собой «шедевры» вымысла. Одна советская газета жаловалась, что одетые в белую маскировочную форму стрелки из отрядов финских лыжников прибегают к «бандитской тактике» во время неожиданных атак на колонны русских. «Враг не идет на открытое столкновение. Прячась под белыми маскхалатами, финны неожиданно выскакивают из леса и обстреливают наши наступающие части. А потом поспешно улепетывают, частенько сняв ботинки и скользя на лыжах в одних носках».
В своем штабе, расположенном в здании начальной школы в Миккели, в 85 милях к северо-западу от Виипури, маршал Карл Густав Маннергейм, Верховный главнокомандующий силами обороны Финляндии, мало вникал в смысл газетных репортажей о нападении на Финляндию. Для него оно не стало неожиданностью, ибо, занимая долгие годы пост председателя Совета обороны, он предостерегал свое правительство относительно возрастающего потенциала русских. Он не верил в коллективную безопасность для защиты малых стран, но все его доклады с просьбой о совершенствовании обороны государства встречали прохладное отношение. Ему неоднократно задавали вопрос: «Какой смысл тратить деньги на армию, если никакой войны не будет?»
Будучи крайне разочарованным, Маннергейм в 1937 году решил уйти в отставку со своего поста, поскольку, как он писал позже, его «работа не заслужила благодарности, а высказываемые идеи не получили поддержки ни со стороны президента, ни со стороны правительства». Лишь неоднократные просьбы нового президента Кюэсти Каллио убедили его остаться. Летом 1939 года премьер-министр А. К. Кайяндер был готов принять отставку Маннергейма и начал поиски кандидата на место председателя Совета обороны. Во время решающих переговоров осенью 1939 года лидеры Национальной коалиционной партии в частных беседах критически отзывались о маршале как о слишком старом человеке, испытывающем слишком сильный страх перед Советским Союзом, а также — и это прежде всего — как о человеке, на чье слово нельзя полагаться. Всего за несколько дней до начала Зимней войны президент Каллио выразил принципиальное согласие на отставку Маннергейма. Но начавшаяся война спутала все карты, и в возрасте 72 лет Маннергейм взял на себя сложнейшую задачу возглавлять силы обороны Финляндии в борьбе против Советского Союза.
Карл Густав Маннергейм являлся одним из двух известных образованным людям на Западе финнов (второй — Ян Сибелиус). Обладатель чрезвычайно непростого и вовсе не типичного для финна характера, он никогда не был настоящим националистом. Родившийся в шведскоговорящей семье, он выучил финский язык, когда ему было уже за пятьдесят; произношение его при этом было сродни знаменитому произношению Уинстона Черчилля, когда тот говорил по-французски. В 1918 году, возглавляя борьбу Белой гвардии с русскими за независимость Финляндии, ему для командования войсками требовался переводчик; зато он говорил на основных европейских языках.
И все же для народа Финляндии маршал Маннергейм являлся величайшим героем войны. Высокий, сильный и по-прежнему красивый человек, чья карьера стала легендой, он символизировал собой единство, государственный строй и все самое дорогое для народа Финляндии. Любой школьник знал о его службе в царской армии, когда Финляндия и Россия не питали вражды друг к другу. Мало кто знал, что его исключили из финского кадетского корпуса за плохое поведение, но всем было известно, что молодым офицером он участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 годов и воевал в Корее и Маньчжурии, а затем долгие годы занимался исследованием малоизученных районов Азии: Самарканда, Кашгара, пустыни Гоби и Великого шелкового пути. Он пять лет прослужил в Польше, входившей тогда в состав России, и во время Первой мировой войны сражался в рядах русской императорской армии. Он женился на девушке из богатой и знаменитой в России семьи, Анастасии Араповой, чей отец был генералом царской армии. Он искренне и глубоко любил ту старую Россию, которую узнал во время своей службы в царской армии.
