Через год «Гонщиков» знали все, и я была правой рукой атамана.

Сменила гоночный комбинезон на клёпаную кожу, прикрыла синие глаза тёмными очками и гоняла на «Чёрте», только пыль столбом. Разведка, перевозка людей и грузов, а главное — доставка сообщений, что было спасением в мире, где из-за взбесившейся ионосферы перестало работать радио. Так пилот-юниор Аннушка стала курьером Пустошей.

У нас было много хороших водителей, но меня ценили за безбашенность и бесстрашность. Я ничего не боялась, потому что сошла с ума ещё до того, как упали бомбы. В тот момент, когда осознала, что из-за меня умер отец. Тогда жизнь моя закончилась, и я лишь нетерпеливо ждала смерти. Безумный подросток и рухнувший мир — мы были созданы друг для друга.

Возможно, я так и прожила бы яркую, но короткую жизнь пустынного рейдера, но оказалось, что бомбы — это только начало. Их было слишком много, и в нашем мире что-то капитально сломалось. Первая послевоенная зима была просто холодной — снег, мороз, ветер. Мы привыкли к тёплому климату, так что метели пережили с трудом. Надеялись, что следующий год будет лучше, но вышло наоборот — первый снег выпал уже в октябре. Совет клана решил уходить на юг, потому что стало понятно — второй такой зимы нам не пережить. Мы катились к югу, переход за переходом, холода наступали нам на пятки. По всем приметам зима обещала быть лютой. Каждый клан старался забраться поближе к экватору, надеясь, что хотя бы там будет тепло, но места в тёплых краях на всех не хватило. Земля, ресурсы, еда, топливо — всё было в дефиците, и за всё приходилось драться. Люди, и без того сильно прореженные войной, сошлись в новой схватке всех против всех, и я увидела много такого, о чём не хочется вспоминать. Ту зиму называли «кровавой», «голодной», «злой», а для многих она стала последней.

Мы выжили, хотя клан сократился на треть в людях и наполовину в технике. Но даже на южных землях царил холод, а там, откуда мы приехали, снег не сошёл и к лету. У фермеров погиб весь урожай, довоенные запасы консервов подходили к концу, бензин из хранилищ вычерпали весь, а сделать новый было не из чего — нефтяные месторождения остались севернее. Никто не знал, что делать дальше. Все переживали об этом, но не я — для меня всеобщая гибель представлялась логичным финалом. Да, я была совершенно безумна тогда, но и мир вокруг был таким же.

И вот однажды, когда я сидела у ночного костра, дожидаясь, когда наступит утро и можно будет ехать дальше, к нему подъехала незнакомая пожилая женщина на мотоцикле. Предложила поделиться едой и разделить ночлег, и я согласилась. Она подсела к огню, сняла очки, и я увидела, что её глаза такие же невозможно синие, как мои.

— Да, — сказала она, — не удивляйся. Мы с тобой одной природы. Я тоже была фокусом коллапса.

Она рассказала, что миров много, что они связаны Дорогой, и что некоторые из них внезапно входят в коллапс — катастрофу, влекущую за собой гибель всех людей. Почему так бывает, никто не знает точно. Когда коллапс случился, исследовать его уже некому. У всех коллапсов есть общая черта — они имеют фокус в каком-то человеке. Как правило, это ребёнок или подросток, переживший большую личную трагедию. Его можно узнать по кобальтово-синим глазам, и он обычно остаётся в живых до самого конца, будучи свидетелем, жертвой и катализатором процесса.

— Ты хочешь сказать, это я во всём виновата? — спросила я её, ничуть не удивившись.

Убив своего отца, я была готова принять на себя вину за что угодно.

— Нет, — ответила она, — ты симптом, а не болезнь. Но если тебя убрать из этого мира, то он может постепенно исцелиться. А если оставить, опустеет окончательно.

— Ты хочешь меня убить?

— Нет, тогда процесс только ускорится. Но я могу забрать тебя с собой.

— А что будет с остальными? С кланом, с дядей Сашей? С Чёртом? — я похлопала по борту свою машину.

— У них появится шанс.

— Они выживут?

— Я не знаю, — покачала головой женщина, — здесь всё зашло очень далеко. Ты пойдёшь со мной?

— Нет, — отказалась я.

Я сразу ей поверила — в женщине было что-то необычайно убедительное. Я просто не хотела. Не видела смысла жить дальше. Все и правда зашло слишком далеко. Мы все сдохнем? Ну и прекрасно. Мои синие глаза закроются последними? Хорошо, я хочу видеть, как это случится. Я не верю, что могу спасти мир, но даже если и так — я не хочу этого делать. Пусть катится в чёртову задницу вместе со мной.

— Проваливай, старуха, пока я не прострелила тебе синеглазую башку.

Я достала пистолет, и под его прицелом ночная гостья встала, завела мотоцикл и уехала.

Вернулась она через неделю и пошла не ко мне, а к главе клана.

— Эта дама хочет тебя нанять, — сказал мне дядя Саша.

— На кой чёрт я ей сдалась?

— Срочная доставка.

— У меня не грузовик.

— Груз небольшой.

— Она мне не нравится, пусть возьмёт другого курьера.

— Она хочет только тебя.

— Какого чёрта?

— Тебе не всё равно? Она платит топливом. И это много топлива. Анита, ты знаешь, в каком положении наш клан…

— Он не в положении, он в жопе, — перебила его я. — Ладно, куда ехать?

— Она покажет.

— Она что, едет со мной?

— Такова цена.

— Ненавижу тебя.

— Я тоже тебя люблю, Анита. Не задерживайся, возвращайся быстрей, погода портится. Боюсь, в этом году зима наступит ещё раньше…

— Что тебе от меня надо, синеглазая старуха?

— Просто доставка. Это ведь твоя работа, синеглазая девчонка?

— Да, я курьер. Но, если бы не топливо для клана, я бы вышвырнула тебя из машины на ходу.

— Значит, придётся меня терпеть.

— Чего ты хочешь на самом деле?

— Кое-что тебе показать.

— Меня не переубедить.

— Я попробую. Это последняя попытка, обещаю.

Мы ехали трое суток, ночевали в пустошах, и каждый вечер женщина рассказывала мне про Дорогу, про Мультиверсум и про корректоров — таких, как она. Людей, которые спасают миры.

— Это дети, напуганные, растерянные, травмированные, пережившие страшные личные трагедии.

— Я не ребёнок.

— И не взрослая. Ты застыла в моменте, который тебя травмировал, и отказываешься жить дальше.

— Мне незачем жить дальше.

— Я надеюсь дать тебе повод.

Дорога, по которой мы ехали, свернула в сторону гор и закончилась возле большого противоатомного убежища. Их много настроили перед войной, но они никого не спасли — люди сгорели прямо в городах, не успев туда добраться. Запасы еды, топлива и медикаментов давно выгребли, а жить в бетонных пещерах никому не хотелось, поэтому подземные строения остались памятником бессмысленно потраченным ресурсам.

Но не здесь.

Возле ржавых стальных ворот кто-то разбил огородик, дымила жестяной трубой самодельная печка, на ней стоял котелок.

— Пойдём, — сказала мне женщина. — Отнесём груз.

Мы вытащили из кузова большой, но не тяжёлый ящик, взялись с двух сторон за ручки и понесли его внутрь. И первое, что я увидела, пройдя взрывостойкую гермодверь, — дети.

В кланах к тому времени почти не было детей. Они не выживали, умирая от жары, холода, болезней, антисанитарии, тягот кочевой жизни и недостатка нормальной еды. Я не задумывалась над этим, я тогда вообще мало задумывалась, живя эмоциями и моментом.

— Откуда столько мелких? — спросила я женщину.