Резонаторы позволили разгрузить неопытную глойти, электрический коптер приспособились заряжать от своего генератора и использовать для разведки, клан стал двигаться быстрее, нападения на какое-то время прекратились — видимо, их просто не успевали найти во время коротких привалов. Но однажды не повезло — заигравшиеся дети далеко отошли от лагеря, пока искали — потеряли время, на них наскочили какие-то шальные рейдеры, и вот результат…

— Вряд ли рейдеров наняла Конгрегация, — сказала Аннушка, — иначе они бы не продали детей цыганам.

— Могли просто скинуть тому, кто первый по дороге попался, — возразила Донка, — рейдеры же, плевать им на договор.

— В общем, спасибо, что вернули детишек, — подытожила свой рассказ Костлявая. — Но у меня вопрос: тот, из Конгрегации, правду говорил, что только у них в Школе дети будут в безопасности?

— И да, и нет, — Аннушка ответила неопределённо. — С одной стороны, Школа находится в срезе, отделённом от остального Мультиверсума за счёт… Впрочем, неважно. Важен результат — срез имеет небольшую временную разбежку с остальной метрикой и из-за этого частично изолирован. Наличие там синеглазых не приводит к коллапсу, это факт.

— И в чём подвох? — поинтересовалась Костлявая.

— В том, что из детей там готовят оружие и инструменты, выживаемость которых не входит в число приоритетов. Их у вас заберут и будут использовать в своих интересах под соусом «мы спасаем Мультиверсум».

— А они разве не спасают? — уточнила Донка. — Я слышала…

— А что, похоже, что ему становится лучше? — огрызнулась Аннушка.

Мы посидели у костра ещё какое-то время. Уложили спать в машину накидавшуюся Донку, выпили сами. Потом Костлявая мрачно спросила:

— Получается, выхода у нас нет? Либо мы будем бежать, пока можем, а когда не сможем — погибнем от коллапса, либо отдадим детей, которых израсходуют в своих целях какие-то засранцы в балахонах? Говённо как-то устроен ваш Мультиверсум.

— Погоди, — сказала задумчиво Аннушка. — Есть одна идея.

Утром мы попрощались с кланом Костлявой. Они остались, мы уехали. На память о встрече мы оставили им Донку. Велели кормить, не обижать, беречь от алкоголя. Зачем? Во-первых, чтобы она научила их малолетнюю глойти передвигаться по Мультиверсуму не методом случайного шарахания в произвольных направлениях. Показала бы караванные маршруты, рынки, удобные и безопасные места для привалов. Долго задерживаться им нигде нельзя, но купить нормальной еды и топлива в обмен на обретённые в пустых срезах ценности не помешает.

Во-вторых, пока Донка с ними, мы всегда сможем их найти. Ну, как «мы», — Аннушка сможет. Она умеет. А я пока побуду при ней, что меня, честно говоря, чертовски радует.

— Так, солдат, — сказала она, усаживаясь на пассажирское место в «лендкрузере». — Задача прежняя: надо вытащить моего «Чёрта». Мне без него жизнь не мила. Но перед этим надо заскочить кое-куда, кое-что проверить. Это не займёт много времени, я надеюсь. Потерпишь моё общество ещё пару дней?

— Сколько угодно. А куда мы едем?

— Ко мне домой. В то самое место, которое ты так точно себе вообразил. И нет, это ничего не значит. Просто там есть одна книга…

— Разумеется, — закивал я, — книга. Это очень интересно. Обожаю книги. А ванна там есть? С пеной?

— А ты как думаешь? Это же мой дом. Правда, я не собиралась принимать там гостей, поэтому ванна может оказаться тесновата…

— Уверен, мы что-нибудь придумаем!

Дом у Аннушки не очень большой — двухэтажный особняк из камня и дерева, стоящий на берегу не особо приветливого моря. Но даже для двоих места более чем достаточно. Гостиная с камином, спальня, на втором этаже огромная библиотека, забитая книгами. Электричество есть, я не стал спрашивать, откуда оно берётся, но в доме тепло. Застеклённая галерея второго этажа открывает вид на пустынный морской берег, усеянный валунами. Пейзаж в серо-голубых тонах кому-то показался бы мрачноватым, но не мне.

— Нравится, солдат? — спросила Аннушка.

— Очень, — признался я. — Даже лучше, чем я себе представлял.

— Тогда пошли. Ты ещё не видел ванную. И бар.

Потом мы сидели на застеклённой террасе, ловили тепло редкого тут солнца, пили виски, коллекция которого занимает большую часть подвала. Я любовался девушкой, которая не спешила одеваться, и думал, что это, похоже, лучший день в моей непутёвой жизни.

— Слушай, — спросил я, — а как всё началось?

— Началось что?

— Ты. Как началась Аннушка? Как вышло, что ты тут, а не там, где родилась и, наверное, выросла?

— Зачем тебе это, солдат?

— Хочу знать.

— Ты, правда, что ли, в меня втрескался? — спросила она безнадёжным тоном.

— Наглухо. Я бы упал перед тобой на колени и попросил руки, но ты всё равно не согласишься, да и кольца у меня нет. Так что это тебя ни к чему не обязывает. Подумаешь, ещё один влюблённый мужик. Их у тебя, наверное, сотня была. Или две.

— Не буду врать, что это не так, — кивнула Аннушка. — И замуж звали, и в любви признавались. Я всех посылала и тебя послала бы тоже, так что ты правильно не стал делать предложений. Правда, ты первый, кого я пустила к себе домой.

— Но это, разумеется, ничего не значит?

— Разумеется. Стечение обстоятельств. Но я выпила много отличного виски, а после хорошего секса у меня бывает сентиментальное настроение. Так что, если хочешь, могу рассказать.

— Очень хочу.

— Это ничего не значит, помнишь? Я не буду твоей женщиной, солдат.

— Как скажешь, Аннушка.

— Тогда слушай.

…Как всё началось? Ну, мне было семнадцать. Это многое объясняет, верно? Универсальный ответ на любой вопрос: «Мне было семнадцать». Всем нам однажды было семнадцать.

Мама умерла, я осталась с отцом. У меня было к нему множество претензий, но все они, если честно, сводились к одной: «Почему ты не мама?». Отец и сам не знал, как жить без неё. Мамы ужасно не хватало мне, но ещё больше — ему. И я никак не упрощала ему жизнь, в глубине души считая виноватым. Человек, который мог починить всё, не смог починить мне маму, я наказывала его за это каждый день, и он не выдержал.

Однажды, вернувшись с работы, он сел и сказал: «Аннушка, нам надо поговорить».

— Не называй меня «Аннушкой»! — взвилась я. — Меня зовут Анита, мог бы запомнить!

Аннушкой меня называл только он, и запрещать это было одним из моих «наказаний».

— Я продал мастерскую, — сказал он тогда, — больше не могу. Разучился улыбаться клиентам. Собирайся, мы уезжаем.

— Куда? Зачем? Какого чёрта? Как же школа? — на эти вопросы он не ответил.

У отца было хобби — автоспорт. Весь день чинил чужие тачки, а вечерами возился с «Чёртом» — своей гоночной машиной. На полке в гостиной всегда была куча кубков, но я не интересовалась, за что они. Мне было семнадцать, я думала о себе.

В тот вечер всё изменилось — оказалось, что он продал не только мастерскую, но и дом. У нас был прекрасный дом!

«В нём всё напоминает о ней».