Солдат поведал свою историю у костра во время ужина. Он поклялся, что говорит одну правду, а поскольку Имко сидел рядом с ним, то ему было слышно каждое слово. История началась с того, что молодого солдата назначили охранять склад оружия, который командир решил проверить лично. Юноша стоял у входа, с прямой спиной и неподвижный как колонна. Два Баркида не обратили на него никакого внимания. Магон начал выражать озабоченность размерами римской армии, но Ганнибал сказал ему, что все соответствует его плану. Затем он сообщил, что недавно слышал голоса в своей голове. Нет, это было не безумие, добавил командир. Он понял, что голоса исходили из его ума. Иногда он узнавал свой тембр, а в другие моменты это был голос отца или низкий грохочущий бас одного из богов. Все они говорили ему одни и те же слова. Они несли ему одно и то же сообщение...

Молодой солдат замолчал и задумчиво посмотрел на огонь, как будто завершил свой рассказ. Имко подтолкнул его локтем.

— Это грядет, — продолжил юноша.

— Что грядет? — спросил Имко. — Каждый знает, что нас ожидает большая битва. Ты это имел в виду?

Солдат повысил голос.

— Он так сказал. «Это грядет». И затем добавил: «Сражение, которое решит все вопросы. У нас осталось несколько часов до великого момента. Судьба вела меня к нему!» Вот что сообщили голоса командиру. Что близится мгновение, ради которого он был рожден. И мы будем свидетелями этого события!

Солдат самодовольно замолчал, однако Имко щелкнул языком и отвернулся от него. Какой толк был от подобного рассказа? Возможно, это просто выдумка юноши. Он не стал расспрашивать парня — точнее, Вака мог бы завалить его вопросами, но вместо этого погрузился в собственные размышления. А каким был момент, ради которого он появился на свет? Эдакая цель, смутная, словно слова оракула. Может быть, он тоже стремился к дню своей славы? Хотя предсказатели всегда извращали смысл событий. Что, если он родился для дня своей гибели? Разве не к такой банальной концовке вела судьба всех живущих существ? Интересно, предвидел ли командир свою кончину? И если да, то почему он не пытался уклониться от сражения? Значит, их ожидала победа? На миг эта мысль успокоила Имко, но затем он вспомнил, что Ганнибал невероятно упрям. Что, если он хотел бросить вызов собственной смерти? Плюнуть ей в глаза и оттолкнуть ее с дороги?

Когда Имко ушел в палатку и улегся на ложе, сон бежал от него, будто зверь, удиравший от погони. Он попробовал думать о красивой обозной мародерше, но она вдруг повернулась к нему и начала повторять слова, которые он не хотел больше слышать:

— Это грядет. Это грядет...

Первые две недели походного марша оба консула разделяли намерения друг друга: они должны были быстро приблизиться к карфагенской армии, навязать Ганнибалу сражение и придумать правильную тактику боя. По этому вопросу у них не было споров. Но чем ближе они подходили к врагу, тем сильнее проявлялись разногласия. Варрон считал, что им следовало наброситься на карфагенян сплошной и неудержимой волной. Его не интересовали особенности местности, поскольку он думал, что значительное превосходство в численности шокирует африканцев, едва они увидят римское войско. Он с усмешкой представлял себе их расширенные от ужаса глаза, раскрытые рты и стук сердец в груди, когда они увидят свою погибель, надвигающуюся в облаке пыли. Сила армии, которой командовали оба консула, действительно казалась невообразимой. Они могли бы использовать это преимущество сразу после того, как узнают, где прячутся захватчики.

Павел придерживался иного мнения. Прежде всего, им нужно было извлечь урок из поражений под Тицинусом, Требией и Тразименом. Им следовало проявить осторожность. Почему Ганнибал знает об их приближении, но остается на месте? Павла беспокоило такое поведение. Он предлагал замедлить темпы марша. Пусть разведчики проверят местность и выяснят, какие хитрости задумал враг. Черты ландшафта имели большое значение. Кроме того, им не мешало бы знать точную численность карфагенской армии, наличие припасов, состояние духовное и физическое. Собранные сведения помогли бы им принять адекватное решение, поскольку течение войны не столь прямолинейно, как, видимо, считал Варрон.

Настаивая на своей точке зрения, Павел — в дни его командования — замедлял темп марша и посылал разведчиков к Каннам, чтобы те наблюдали за маневрами врага и выявляли тактически важные особенности местности. Их отчеты еще больше встревожили его. По мнению Павла, Ганнибал выбрал место, не очень выгодное для римских легионов. Это была открытая пустошь вдали от возвышенности, на которой расположились Канны. Равнина тянулась на мили вокруг. Местами, по берегам двух мелких и легко переходимых рек, встречались редкие кусты и низкорослые деревья. Такой ландшафт давал свободу африканской кавалерии. Он поделился своими опасениями со вторым консулом. Их конница уступала карфагенянам в силе. Павел хотел компенсировать этот недостаток. Последние несколько лет африканские всадники превосходили их во всем — особенно, нумидийские варвары. Он предложил перенести поле боя поближе к горам.

— Выслушай меня, Теренций, — сказал он.

Разговор происходил в штабной палатке. Между ним и Варроном сидели трибуны, начальники конных отрядов и командиры других боевых подразделений. Павел назначил совет на конец дня, отмеченного его правлением. Открыв собрание, он изложил свои доводы и выслушал уже известные возражения. Но поскольку власть на следующее утро переходила к Варрону, он хотел изменить его мнение. Они находились слишком близко к карфагенской армии, поэтому любая ошибка могла стать фатальной для них.

— Давайте повернем колонны и направимся на запад, — предложил он офицерам. — Холмистая местность затруднит маневры африканской кавалерии. Мы сами должны выбирать поле боя. Зачем нам принимать условия Ганнибала?

Варрон едва сдержался, чтобы не вспылить от подобных рассуждений.

— Если Ганнибал такой умный, — сказал он, — то почему бы ему не предусмотреть такой ход? Возможно, он надеется именно на эту трусливую тактику. А вдруг, поступив по-твоему, мы попадем в его ловушку?

— Я так не думаю, — мрачно сказал Павел.

Он помассировал пальцами виски.

— Варрон, прошу тебя умерить твой пыл и внять воинской мудрости. Фабий, между прочим, не зря старался избегать подобных ситуаций...

— Фабий старался? — фальцетом прервал его Варрон.

Он склонил голову на бок, словно Павел удивил его.

— Он старался? Никогда еще это слово не использовалось так превратно. Я находился рядом с Фабием и могу сказать тебе, что он ни разу не поднял руку на врага. Война и мужество чужды для подобных людей. И теперь ты, Павел, начинаешь поступать так же, как он. Старик превратил тебя в свою марионетку. Ты высказываешь нам не свои мысли, а приказы Фабия. Ты предлагаешь нам бояться Ганнибала, как это делал он. Неужели тебе хочется, чтобы Рим пережил еще один такой год, какой устроил нам Фабий? Он сделал из нас дураков и трусов — овец, дрожащих при виде волка. Тебе это нравится, а мне — нет. Мы и так уже потеряли зря половину лета. Поверь, если мы не атакуем его теперь, то потеряем союзников. Они и без того едва не откололись от нас после решений твоего любимого диктатора. Хотя зачем я повторяю тебе эти истины? Ты и сам все знаешь. Ты просто испугался и не можешь действовать!

Поток оскорблений заставил Павла покраснеть. Он посмотрел на офицеров. Но те смущенно пригибали головы, опускали глаза и скрывали выражения лиц.

— Мы с тобой поговорим наедине, — сказал Павел. — Кажется, нам нужно прояснить отношения...

— Меня не волнует, что тебе кажется! — выкрикнул Варрон.

— Я не поведу солдат на бойню! — прокричал в ответ Павел.

Его гнев вспыхнул с такой силой, что несколько офицеров вздрогнули и подняли головы.

— Воистину, Теренций Варрон, ты достойный сын мясника. Но лучше бы ты занялся ремеслом своей семьи и оставил важные вопросы тем людям, которые могут их решать!