Имилце годами рассказывала ему об отце и других Баркидах. Ребенок знал, чей он сын и как много надежд возлагается на него. Но она начинала бояться, что ее слова не задерживаются в его памяти. Когда она напоминала ему об отце, Гамилькар рассеянно смотрел куда-то вдаль через ее плечо.

Имилце поняла, что он отстраняется от нее. Мальчик вежливо кивал, когда она предлагала ему что-то. Он отвечал на ее вопросы, улыбался, но материнское сердце чувствовало, что внутри него разрасталась пустота. Ганнибал присутствовал в его жизни только первый год из четырех. Он превратился в уме ребенка в мифическое существо, созданное из слов и фантазий — в персонаж историй и легенд. Он мало чем отличался от богов и, подобно им, всегда оставался невидимым. В его существование следовало верить без всяких доказательств.

Однажды вечером, когда она вновь погрузилась в эти мысли, ее навестила Софонисба. Имилце возлежала на софе в своей комнате и смотрела в сад. Как обычно, она ничем не занималась и не несла никакой ответственности. Гамилькар увлекся делом, которое не требовало ее присмотра. Софонисба вошла следом за служанкой, которая сопровождала молодую девушку. Она не стала ждать, когда та объявит о визите с обычной формальностью домашнего уклада карфагенской знати. Оттолкнув пожилую женщину, она плюхнулась на софу рядом с Имилце. Служанка попыталась начать вступительную речь, но затем замолчала и вышла из комнаты, с лицом, пылавшим от обиды и раздражения. Имилце хотела отчитать за это Софонисбу , однако той не терпелось поделиться новостями.

— Если ты будешь доброй ко мне, — сказала она, — я открою тебе свой секрет. Только обещай, что сохранишь его в тайне. Если ты предашь меня, я никогда не прощу тебе этого. Ты обретешь врага на весь остаток жизни. Ну что, обещаешь?

Имилце посмотрела на нее с испугом, который не хотела показывать. Слова девушки вызвали у нее беспричинный страх. Она знала, что не выживет в этом городе, если Софонисба перестанет ее любить. Секрет предполагал дух дружбы и осознание того, что остальные люди исключены из их круга. Ее сердце забилось быстрее, хотя она понимала, что глу по бояться чудачеств Софонисбы. Лицо молодой девушки оставалось веселым и приветливым, голос не дрожал. Ее угроза была просто шуткой.

— Конечно обещаю, — сказала Имилце. — Рассказывай.

— Я сбежала с Масиниссой в пустыню и провела с ним ночь, — сообщила девушка.

Чтобы усилить драматический эффект, она сложила губы в трубочку и прищурила прекрасные и озорные глаза. Софонисба добавила, что прошлым вечером она вместе с женихом тайно выбралась из города и поскакала на неоседланном скакуне за спиной у царевича. Они проехали через боковые ворота, пересекли район бедняков и помчались вдоль полей и фруктовых садов на холмах. Темно-синий небосвод был чистым от горизонта до горизонта и сиял великим множеством звезд. Казалось, что страна терялась в их мерцании и уходила вдаль к центру континента. Время от времени они проезжали мимо костров полевых работников и видели сигнальные огни солдат. Но в остальном эта тихая ночь принадлежала только им.

Имилце упрекнула ее в неосторожности и намекнула на вред, который девушка могла нанести своей репутации. Недавно молодые люди объявили о своей помолвке, но до брачного пира должно было пройти какое-то время. Софонисба засмеялась в ответ. Что касается неосторожности, сказала она, то они с Масиниссой были «одни» по меркам царей. Их сопровождал отряд охраны из пятидесяти всадников. А если говорить о репутации, то для ее матери значение имел лишь силовой потенциал их союза. Отца Масиниссы, царя Гайю, тоже интересовала только стабильность его власти. Обе стороны хотели, чтобы брак состоялся. Поэтому, по мнению Софонисбы , на их шалость посмотрели бы сквозь пальцы. Кроме того, если верить слухам, Дидобал сама была в юности шаловливой, как самка шакала. Она хранила в своем сердце секреты, которые не открыла бы даже Имилце.

— Хочешь знать, что случилось дальше? — спросила Софонисба . — Или мне найти другую подружку?

Имилце сжала губы в тонкую линию и с упреком посмотрела на родственницу. Впрочем, за строгостью она скрывала другие чувства. Ее всегда поражало, с какой эффективностью Софонисба действовала в окружающем мире. Она не просто презирала традиции и благопристойность, а делала это с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Глядя на нее, Имилце хотела бы иметь хотя бы часть ее внутренней силы. Возможно, тогда она нашла бы в себе смелость и решила наболевшие вопросы.

Софонисба проигнорировала молчание Имилце и продолжила свой рассказ. Хотя Масинисса, желая произвести на нее впечатление, скакал быстро и, казалось бы, наобум, от одного холма к другому, он направлялся в заранее намеченное место. Через некоторое время они остановились у развалин на вершине небольшого гребня, откуда открывался дивный вид на все четыре стороны света. Они спешились, прошли мимо раскрошившейся стены и оказались в квадратном дворике, который был не больше загона для десятка лошадей. Башня, поднимавшаяся в одном углу двора, разрушилась от древности. Блоки, выпавшие из ее средней части, лежали на земле.

— Это смотровая башня Балатура, — сказал Масинисса . — Мне нравится приезжать сюда и думать о будущем — о мире, который я подарю своей любимой женщине.

Конечно, Софонисбе полагалось бы проявить изумление и любопытство, но она не стала выказывать сентиментальность.

— А где сейчас этот Балатур? — спросила она. — Что-то он не тревожится о состоянии своей башни.

Масинисса ответил, что Балатур погиб много лет назад. Судя по слухам, он был офицером с кристальной репутацией. Сражаясь на юге с кочевыми племенами, он повстречал царевну темного народа. Балатур влюбился в нее с такой силой, что едва не бросил карьеру карфагенского наемника. Царевна ответила ему взаимностью, но он по какой-то причине не оставил армию. Офицер вернулся в Карфаген и начал маяться воспоминаниями. Он думал о ней день и ночь — с такой одержимостью, словно его лишили части тела. Он даже верил, что она околдовала его и что это мощное влечение было вызвано ее отчаянным зовом. Со временем его назначили командиром дозорной башни. Обосновавшись здесь, Балатур послал царевне сообщение, в котором обещал, что, если она приедет к нему, он останется с ней навсегда. Если она докажет ему свою любовь, они отправятся на край света и начнут новую совместную жизнь. Он станет кем угодно — наемником или нищим, рыбаком или плотником — лишь бы она была рядом. День и ночь он осматривал с башни южный горизонт, ожидая гонца от царевны. Балатур прождал ее целых сорок лет, и когда понял, что его любимая не приедет, он умер от горя и тоски.

— Таков рассказ о Балатуре, — с мрачным драматизмом подвел итог Масинисса.

Софонисба рассмеялась и попросила его больше не рассказывать ей таких глупых историй.

— Конечно, она не приехала к нему, — сказала девушка. — Какая принцесса бросила бы свой народ и сошлась с человеком, который хотел стать нищим? Такая преданность нелепа. Я думаю, в Массилии не найдется мужчин, которые любили бы только одну женщину.

Ее слова обидели царевича. Опустившись на колени, он назвал себя вторым Балатуром — человеком, так сильно одержимым любовью, что она затмевала все остальное в его жизни, как яркое солнце затмевает звезды. Если Софонисба соединится с ним, их любовь станет сказкой на века. Он поможет Карфагену победить врагов и станет царем массилиотов. А она будет его единственной женой. Они создадут империю, почти не уступающую в своей славе Карфагену. Масинисса напомнил ей, что он больше не мальчик. Он сын короля Гайи и вскоре докажет, что достоин быть родней Баркидов. Он клялся в этом собственной жизнью.

Когда Софонисба пересказывала слова царевича, в ее голосе чувствовалась страстная убежденность Масиниссы. Она шептала фразы с гортанной хрипотой, словно они перегрелись от томного желания. Однако, закончив эту часть истории, она рассмеялась. Эмоции исчезли с ее лица, как будто чья-то рука сорвала с нее маску.