Ему удалось подняться на ноги. Однако, быстро передумав, он опустился на одно колено, затем на другое и встал на четвереньки. Этого было недостаточно. Он лег на бок, поджал колени к груди и обхватил их руками. Такая поза ослабила боль в паху. Их встреча не была случайной, подумал он. Возможно, его столкнула сюда рука какой-нибудь богини. Он не стал уточнять, чья рука швырнула его на стену Сагунтума, потому что данный вопрос не имел отношения к делу. В любом случае, в его жизни появилась цель. Он попал на перекресток судьбы. Имко должен был узнать ее имя. Он — вернее, тот непризнанный поэт, который томился в его душе — попал в тенета любви.

Через некоторое время Вака услышал знакомые шаги. Девочка-призрак села на песок неподалеку от него и сказала:

— - Помнишь, мы обсуждали слово «жалкий»? Ты придал ему новый смысл.

Как странно, подумал Имко, что за короткий промежуток времени в его жизнь вошли две женщины и каждая из них стала для него пыткой особого рода. Ничто не давалось ему с легкостью.

Фабий Максим сдерживал свои легионы, как свору собак, почуявших кровь. Он стоял, опираясь рукой на плечо Публия Сципиона, и прислушивался к его словам, пока тот описывал местность перед ними и следы разрушений, которые Ганнибал оставил на ней. Публий говорил ровным голосом, размеренно и содержательно. Он понимал, что хотел узнать диктатор, еще до того, как Фабий задавал вопрос. И он всегда указывал сначала на стратегически важные черты ландшафта. Благодаря ему, Фабий достраивал образы того, что воспринимали его собственные глаза. Слияние этих двух слоев информации создавало полную картину, которая, по его мнению, превосходила перспективу обычного зрения и обладала более глубокими подробностями.

Возможно, пауза, возникавшая при таких разъяснениях, как раз и служила основой его знаменитого терпения. Он отклонил вызов Ганнибала сначала близ Экеи, а затем еще несколько раз. Он вел легионы по следам врагов через всю А пулею, оставаясь на возвышенностях, где его не могла настичь нумидийская кавалерия. Иногда он беспокоил африканцев быстрыми набегами, навязывая им небольшие стычки, отвечая жестокостью на жестокость и всеми способами уклоняясь от большой открытой битвы. Солдаты Фабия запаслись провизией, поэтому он уничтожал любые припасы, которые могли попасть врагам. Он создал особые конные группы, охотившиеся на фуражные отряды Ганнибала. Его люди рыскали вблизи карфагенской армии и, заметив зазевавшихся или отбившихся солдат, тут же нападали на них. Даже новость об одном массилиоте, сраженном стрелой и упавшем с седла, была приятна для его ушей. Два балеарских пращника, которые попали в плен, практикуясь в ратном деле на стаде овец; инсабрийский галл, отставший от войска из-за гангрены ноги и позже замученный легионерами и прибитый гвоздями к кривому стволу дерева — каждый из этих случаев лишь подтверждал, что его стратегия успешно воплощалась с течением времени.

Теренций Варрон, командовавший конницей, примчался в пене и прохрипел, что Ганнибал расположился как раз перед ними и что им следует атаковать его немедленно. Они должны отказаться от политики бездействия! Возможно, подобная трусость кажется разумной для тех, кто прячется за стенами Рима, но здесь, в Апулее, она становится притчей во языцах. Италия горит. Их союзников ежедневно убивают и насилуют. Что это за стратегия такая? Она лишь очерняет вековую историю латинских войн. Рим не стал бы сосредоточием власти, если бы позволял своим врагам опустошать страну. Рим всегда атаковал первым — настойчиво и решительно.

Выслушав его демагогию, Фабий ответил с присущим ему достоинством. К сожалению, не он выбирал Варрона в помощники. На должность его назначил Сенат — и только по той причине, что он выступал против политики Фабия. Такая ситуация не нравилась диктатору. Ему делегировали высочайшие полномочия, но в то же время посадили на шею старшего офицера, который не разделял его взглядов. Варрон был человеком из народа. Его отец работал мясником. Обманывая покупателей, он обеспечил деньгами карьерный рост сына. Но Фабий всегда относился к людям такой породы со скептическим сомнением. Несмотря на реальные и мнимые заслуги, молодому Теренцию следовало бы заняться тяжелым и грязным трудом, уличными драками или выполнением простых приказов. Но он ни в коем случае не должен был командовать другими людьми! На самом деле он приносил армии только вред. Фабий вновь подчеркнул важность выбранной тактики и напомнил Варрону, кого из них назначили диктатором. Теренций выслушал эту отповедь молча, позволив себе лишь сердитый взгляд.

По приказу Фабия, легионы неотступно следовали за карфагенской армией — сначала через Апеннины, затем по территории Геруния, чью красивую холмистую местность отличали широкие поля и большие наклонные плиты известняка. Ганнибал вел свое войско по какой-то хаотичной траектории, постоянно стремясь обойти Фабия с фланга, удивить его внезапной близостью или вообще исчезнуть из виду.

Диктатор встревожился, когда африканцы осадили Бене-вент. Он попросил горожан держаться до последнего и пообещал им, что позже их щедро наградят за верность Риму. С другой стороны, он не сумел помешать нападению Ганнибала на Телесию. Карфагенская армия без труда взяла город и нашла там огромные запасы зерна, торопливо собранные со всей округи. И снова Варрон выкрикивал диктатору упреки, словно сомневался не только в его зрении, но и в слухе. Однако

Фабий проявил не меньшую решительность, чем африканские захватчики. Он строго придерживался выбранного курса действий.

Однажды вечером, когда Фабий, облегчив кишечник, вернулся в палатку, к нему из темного угла обратился молодой Сципион. Он сказал, что не может заснуть при мысли о страданиях, которые Ганнибал навлекает на их соотечественников. Фабий поискал ногой складную кровать и опустился на нее. Найдя удобную позу, он обдумал слова Публия, который никогда не выражал своего мнения о ходе кампании. В отличие от Варрона он вырос в уважаемом семействе и был хорошо воспитан отцом, серьезно относившимся к обучению сына. Приняв во внимание эти факты, диктатор решил удостоить помощника кратким ответом.

— Согласно распорядку дня мы должны сейчас спать, сказал он. — Тогда завтра нам удастся что-то сделать для освобождения захваченного города.

— Конечно, ты прав, — ответил Публий. — Но разве тебя не посещают подобные мысли? Ты не видишь кошмаров во сне?

— Нет, не вижу, — резко ответил Фабий, прерывая разговор.

Однако молодой Сципион никак не мог успокоиться.

— Я вижу мучения людей. Они, как картины, мелькают передо мной на тонком занавесе, за которым начинается реальный мир. Я по-прежнему вижу окружающее, но не могу забыть о зле, творящемся неподалеку. Мне грезятся лица мужчин и женщин, детей и стариков — так ясно, словно мы были знакомы. Они просят меня о помощи и напоминают мне о том, что каждый из них имеет только одну жизнь, которая, подобно хрупкому стеклу, может быть разбита Ганнибалом.

Фабий раздраженно перекатился на бок.

— Ты говоришь о каких-то поэтах, а не о сельских жителях.

— Иногда простые люди схожи с поэтами.

— Такие мысли не принесут тебе ничего хорошего. Ты должен выбросить их из головы. Вождь не думает о людях с жалостью: ни о чужаках, ни о своей семье. Вот что вы, молодое поколение, не можете понять. Я размышляю о более высоких вещах, недоступных твоему пониманию. Давай спать. Ты — мои глаза, а не рот!

Через неделю африканцы совершили новый дерзкий маневр. Ганнибал покинул Телесию, тайно провел армию через горы неподалеку от Самния, пересек Волтурн и спустился на равнины Кампании. Этот край был в цветении лета, богатый, как дельта Нила, не потревоженный войной и не готовый к внезапному вторжению врагов. Фабий послал гонцов, чтобы предупредить население об опасности. Однако он знал, что его усилия не исправят ситуации. Ганнибал захватил всю Фалернскую равнину. Кроме того, он оказался в нескольких днях пути от Рима.