И хотя девочка действительно замолчала, Имилце начала рассказ с трудом. Ей хотелось выразить свою признательность Софонисбе за то, что она омыла ее теплой бескорыстной дружбой и сняла с плеч тяжелый груз одиночества. Из всех жителей Карфагена только она говорила с ней открыто и благожелательно. Но поскольку никто не просил Имилце о благодарности, она прочистила горло, отхлебнула пальмового вина и стала отвечать на вопросы Софонисбы — так полно, как могла. Несмотря на тайное кровотечение, она поняла, что сможет выносить этот африканский мир еще какое-то время.

Услышав в первый раз о прибытии римских легионов в северную часть Иберии, Ганнон в отчаянии пожалел о том, что он не обладал стратегическим умом старшего брата, интеллектом Магона или отвагой Гасдрубала. Ему вспомнилось, как месяцы назад он попрощался с ними, едва проронив пару слов сквозь стиснутые зубы. Во время его последней беседы с Ганнибалом между ними вспыхнул спор, и дело чуть не дошло до оскорблений. Он с юношеских лет не спорил с братом. В детстве они часто дрались друг с другом, катаясь по земле и заканчивая ссоры в синяках и с окровавленными лицами. Но затем, освоив боевые искусства, они узнали приемы, которые не смели использовать в своих разногласиях. Тем не менее, когда Ганнибал приказал ему остаться на южной стороне Пиренеев, Ганнон на несколько мгновений лишился рассудка. Ему хотелось раскроить голову брата чем-нибудь острым или тяжелым. Ганнибал отдал приказ в хорошо продуманный момент. Обстоятельства того злополучного вечера предполагали, что он специально готовился к беседе.

Все началось с обычного вечернего пиршества. Ганнон пил местное вино в компании Магона, Бостара, Адгербала и Силена. Адгербал рассказывал о переписке, которую он вел с сиракузским математиком Архимедом. В его теориях он часто находил положения, пригодные в военной инженерии. Силен заявил, что однажды ужинал с Архимедом — сырыми устрицами, если он помнил правильно. Им подавали их во дворик, располагавшийся на краю скалистого обрыва, и они наблюдали оттуда за юношами, достававшими устриц прямо из моря. Не прошло и нескольких мгновений, как Силен опять заговорил, перебив Бостара на середине фразы. Секретарь утверждал, что скоро им придется чеканить новые монеты, с портретом Ганнибала на одной стороне и с надписью на обороте, состоящей из слов: победитель Италии. Грек нашел это преждевременным.

— Никто не может рассчитывать на победу заранее, — сказал он. — Вспомните хотя бы этолийцев. Несколько лет назад они были уверены, что их осада Медиона закончится успехом. Они настолько верили в это, что на ежегодных выборах смещенные лидеры потребовали права на распределение военных трофеев и добычи, конфискованной в Медионе. Они хотели, чтобы их имена были выгравированы на щитах победы. А вновь избранные лидеры возражали им и говорили, что если бы осада завершилась в срок их правления, то так бы оно и было. Но воля богов неоспорима! И теперь лишь их имена появятся на щитах. Ни одна партия не соглашалась отдать добычу другой, поэтому они решили, что при окончании осады все трофеи будут разделены поровну. Разумное решение. Вы так не считаете? Очень демократично и эгалитарно. Прошу прощение за незнакомое вам слово. Они даже обсудили надпись, которую хотели выгравировать на щитах в день победы.

— К чему ты ведешь? — спросил Бостар.

— Я просто реагирую на слова о монетах. Слушай дальше! Медионцы обратились за помощью к Деметрию Македонскому, и тот согласился заступиться за них. В тот же вечер, когда этолийцы, наконец, решили свой спор, его армия в пять тысяч иллирийцев высадилась на берег. На следующее утро они напали на изумленных захватчиков и, отогнав их от города, нанесли им большой урон. Вера в близкую победу не оправдала себя. Еще через день медионцы и иллирийцы встретились, чтобы обсудить вопрос о праздничных щитах и надписях на них. Они решили использовать тот же вариант, о котором договорились этолийцы. На щитах написали имена бывших и вновь избранных этолийских командиров. Но иллирийцы внесли одно изменение. Вместо надписи о завоевании города этолийскими вождями они написали, что победа была отнята у них. Остроумно, правда? Они изменили одно слово, а смысл получился другой.

Силен откинулся на подушки и поднял кубок.

— Так что не предвкушайте победу заранее. Это мой вам совет. Ине вставляйте свое высокомерие в письмена, ибо некий острый ум найдет в вашем поступке недостаток!

Карфагеняне захохотали и, как обычно, ответили грубыми и язвительными насмешками. Все, кроме Ганнона. Он и прежде не выносил Силена, но в тот день грек раздражал его каждый раз, когда вступал в разговор. Даже его рот вызывал отвращение — слишком узкий по краям и слишком полный в середине, слегка изогнутый, будто готовый послать поцелуй. Другие генералы, похоже, не замечали этой гадкой черты, но наглость грека была невыносимой.

Позже, когда Ганнон направился к своей палатке, а многословный грек зашагал рядом с ним, он пытался угадать, как долго Силен будет говорить, прежде чем поймет, что его никто не слушает. Когда же тот без приглашения вошел в его палатку, Ганнон едва не задушил бесцеремонного мерзавца. Однако дальше ситуация приняла совершенно неожиданный оборот.

Сев на низкую кушетку, которая недавно принадлежала вождю какого-то племени, Силен откупорил кувшин с вином. Он закинул тощие ноги на ложе и поправил свободной рукой короткую тунику. Наполнив две чаши, он мрачно произнес:

— Ты трудный орешек, Ганнон. Тебя так просто не раскусишь. Только пойми меня правильно. Я давно наблюдаю за тобой. Ия вижу, как ты относишься к другим людям, включая меня самого. Поверь, я сделал интересные выводы. Твое отношение к старшему брату мне еще не понятно. Иногда ты смотришь на него с такой... э-э... Какое бы слово ты мне предложил?

— Как и все люди, окружающие нас, я доверяю мудрости Ганнибала, — ответил Ганнон.

— Нет, ты не «все». Кроме того, он твой брат.

— Да, мы пальцы одной руки, — сказал Ганнон.

Силен улыбнулся, поджал губы и затем улыбнулся еще шире. Казалось, у него возникла мысль, от которой он сначала отмахнулся. Но теперь, подумав немного, он решил развить ее.

— Кто из вас указательный палец? И кому суждено стать мизинцем в конечном итоге? Скажи мне честно, Ганнон. Ганнибал иногда относится к тебе излишне предвзято, не так ли? Его глаза всегда осуждают тебя. Он видит слабости, которых не замечают даже очень наблюдательные люди.

Ганнон хотел дать небрежный ответ — слова, которые бы ничего не выражали, кроме презрения к теме. Но перед тем, как сказать их, он уловил искру веселья в глазах грека и понял, что любая его фраза прозвучала бы глупо, даже если бы сорвалась с языка. Вместо этого он проворчал:

— Я не виновен в том, что брат разочарован во мне.

— Конечно, ты тут ни при чем. Кто может соответствовать стандартам Ганнибала, кроме его самого?

Ганнон принял деревянную чашу, предложенную Силеном, и тут же поднес ее ко рту. Почувствовав вкус вина на сжатых губах, он признался себе, что хочет продолжить беседу. Это не удивило его. У него появилось желание заполнить необычное молчание грека признаниями.

— Замечаю ли я его осуждающий взгляд? — спросил он. — Да. Даже когда он стоит ко мне спиной. Если я на досуге предаюсь усладам роскоши, он смотрит на меня с упреком. И это человек, который богаче многих на земле! Человек, который вырос в аристократической семье и в городе, почитающем богатство и изысканные вещи! Похоже, он думает, что я слаб именно по той причине, что остаюсь верным сыном своего народа.

— Почему он не видит ту же слабость в Гасдрубале? Твой младший брат известен как любитель удовольствий.

Ганнон почувствовал комок в груди и вытер влажные руки. Такое бывало с ним, когда он подходил к врагу во время битвы. Беседа длилась несколько мгновений, а он уже не знал, что говорил.

— Это не твое дело, — проворчал он. — Ты, как обычно, забылся.

— Прости, — ответил Силен. — Я просто не могу понять тебя. Ты трудная запись для чтения. С кажи, а ты когда-нибудь думал, какой была бы твоя жизнь, если бы ты оказался перворожденным сыном матери?