Раскинувшись на скалистых холмах, Карфаген лениво нежился на изогнутом крае морского берега. Многие его строения побелели на солнце до цвета яичной скорлупы. Между домами перемещались потоки людей, животных и повозок, которые, смущая глаз, создавали головоломку городской жизни — огромный лабиринт, размеченный обелисками и храмами с крепкими колоннами. Здесь и там к небу тянулись шпили сосен и метелки пальм, указывая на журчавшие под ними прохладные ручьи и сочную зелень, которую Имилце не ожидала тут увидеть. Город почти с миллионом жителей был защищен зубчатыми стенами — в два раза выше и толще, чем в Новом Карфагене. Казалось, что архитекторы специально хотели подчеркнуть их массивную нерушимость. За этими стенами и человеческой суетой, насколько мог видеть глаз, тянулись возделанные поля с пшеницей и ячменем, виноградники и фруктовые сады, в которых зрели финики, сливы и оливки.

Стоя у доков, Имилце едва держалась на ногах. Тошнота раздувала ее, как пузырь, и она сражалась с желанием согнуться вдвое и схватиться за живот. Хотя она снова была на твердой земле, мир песка и камней, которому полагалось быть устойчивым, раскачивался хуже, чем корабельная палуба. И только она, похоже, замечала это. Люди торопливо двигались мимо нее в обоих направлениях. Мужчины взвешивали вазы, тащили телеги и грузили тюки на покорных мулов. Слон, находившийся слишком близко для ее спокойствия, поднимал массивный предмет, о назначении которого она могла лишь догадываться. Имилце остро осознавала соседство богатства и бедности — аромат благовоний одного прохожего и потную вонь другого. Ее взгляд выхватывал сцену за сценой, но ум не мог упорядочить их. Они выглядели хаосом движения и бессмысленных действий. Она выпрямила спину, подбадривая себя, и с удивлением обнаружила, что цепляется за руку Сапанибал. Та вопросительно смотрела на нее — не строго, но как всегда, немного критически.

— Пойдем, — сказала она. — Нас уже ждут.

Имилце проглотила горькую отрыжку и зашагала следом за Сапанибал. Она понимала, что большая часть суматохи вокруг нее была вызвана прибытием их корабля. Люди переносили личные вещи и подарки, которые они привезли с собой. У левого локтя шла ее служанка, за руку которой держался Маленький Молот. Его широко открытые глаза с жадностью поглощали новый мир. Забравшись в небольшой паланкин, Имилце напряженно сгорбилась. Служанка усадила Гамилькара на колени. Имилце надеялась, что мальчик будет вести себя тихо и даст ей подумать. Но он не мог усидеть на месте. Даже это маленькое закрытое пространство пробуждало в нем интерес. Он осматривал полированные деревянные панели, золотые ленты на пуфах, в которые упирались колени женщин, городские дома и площади, проплывавшие мимо дверей паланкина. Имилце раздраженно задернула занавеску, но не прошло и нескольких мгновений, как Гамилькар сжал ткань в два кулачка и прильнул к ней лицом, найдя в этом действии повод для беспричинного смеха, от которого сотрясалось маленькое тело. Имилце почувствовала внезапное желание ущипнуть его живот. Она оттащила мальчика от двери и прижала к груди. Остальную часть пути она держала глаза опущенными вниз и с трудом выносила тряску, несмотря на пуфы и мягкие подушки. Сапанибал несколько раз поглядывала на нее, но ничего не говорила.

К тому времени когда они вошли в Пальмовый зал во дворце ее свекрови, Имилце едва переставляла ослабевшие ноги. Ее внутренности перемещались по собственной воле, угрожая извергнуть все, что было в желудке. Конвульсии возникали без всякого ритма, но довольно часто. Хорошо еще, что ее избавили от солнца, жары и гула улиц. Она прислушалась к стуку деревянной двери, захлопнувшейся за ними, и услышала щелчок, когда засов встал на место. Имилце прошла следом за Сапанибал в парадное помещение, прохладное, как древний лес. Гранитные колонны возносились вверх, словно стволы гигантских деревьев. Деревянный потолок, окрашенный в темно-малиновый цвет, спускался полого вниз к одной стороне зала. Помещение не был большим — расстояние между стенами составляло пару десятков шагов — но ряды колонн углубляли пространство, создавая чувство величия. Торжественная атмосфера успокоила даже Гамилькара. Он обвис на руках служанки, откинул голову назад и с открытым ртом уставился на потолок.

Сапанибал остановилась в центре помещения, где отсутствовала одна из колонн. Хотя здесь имелись кресла и низкие ложа, они не смели садиться. Сапанибал сложила руки на груди и, повернувшись к Имилце, тихо прошептала:

— Мы должны ждать здесь.

Через некоторое время дверь в дальнем конце зала приоткрылась. Два мальчика раздвинули створки на всю ширину, какую позволяли деревянные петли. Затем на пороге появилась Дидобал, вдова Гамилькара Барки, мать гордых львов, воевавших с Римом. По бокам и сзади ее сопровождали служанки — молодые и пожилые женщины в цветастых одеждах. Рядом с хозяйкой шагал еще один мальчик. Его голова служила опорой, на которой покоилась левая рука Дидобал.

Имилце, никогда прежде не представлявшая себе облик этой женщины, восприняла ее внешность как откровение. И здесь действительно было чему удивляться. Ей говорили, что мать Дидобал происходила из местного племени тевестов, которое обитало к югу от Карфагена. Тем не менее она не могла не удивляться прекрасному оттенку кожи Дидобал — более темному, чем у ее сыновей. Широко расставленные гла за и высокие округлые скулы придавали ей царственный вид. Густые черные волосы были заплетены в тугие косы, имевшие сложный перекрестный узор. Взглянув на нее, Имилце тут же поняла, что мать клана Баркидов трудно было ввести в заблуждение. Эта мысль по какой-то неясной причине встревожила ее.

Сапанибал приветствовала мать с демонстративной покорностью, которую Имилце не замечала в ней раньше. Она опустилась на одно колено, склонила голову и прижала ладони ко лбу, испрашивая материнское благословение. Дидобал шагнула к ней и бесстрастно осмотрела дочь, как будто не могла узнать ее. Сапанибал почтительно прошептала ритуальное приветствие, в котором признавала долг перед этой женщиной за свое рождение и просила милости у Танит, богини-матери Карфагена.

Дидобал высокомерно выслушала ее и произнесла:

— Встань, дорогая. Я знаю, что ты благодарна мне и ценишь мое расположение.

Сапанибал поднялась на ноги и выпрямила спину. Она опустила руки по бокам и задрала подбородок вверх. Эта поза никак не вязалась с ее характером.

— Ты совсем не изменилась, — произнесла Дидобал. — Все такое же сходство с матерью отца. Слишком много восточных черт. Но я давно смирилась с этим. Как бы ты ни отличалась от меня, я рада твоему приезду, дочь. И твоей сестре тоже не терпится увидеться с тобой. Расскажи мне теперь о своей спутнице.

Пройдя испытательный осмотр, Сапанибал вновь стала сама собой. Наполовину повернувшись к Имилце, она торжественно сказала:

— Знакомься, мать. Это Имилце, возлюбленная жена Ганнибала. Она дочь вождя баетов, которого зовут Илапан. Имилце красива, плодовита и уже родила нам сына, первого мужчину в новом поколении Баркидов.

Дидобал уже знала все это, но она не спускала глаз с невестки и кивала, пока ее дочь говорила. В свое время Имилце долго учили, как приветствовать карфагенских женщин, но она по-прежнему чувствовала себя не подготовленной к встрече со свекровью и хотела быстрее пройти это испытание, чтобы больше не беспокоиться о нем. Когда Сапанибал замолчала, Имилце приняла позу формального приветствия. Она вытянула руки вперед, низко склонила голову и опустилась на одно колено на каменные плиты пола. Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем свекровь удостоила ее своим прикосновением. Быстро скользнув по волосам невестки, пальцы Дидобал оставили ароматный запах масляного лосьона, который Имилце чувствовала еще несколько дней после их встречи. Она услышала, как женщина велела ей встать.

— У тебя благородное лицо, — сказала Дидобал.

— Спасибо, — прошептала Имилце.

Она старалась смотреть прямо на свекровь, но это было непросто. Глубоко посаженые глаза женщины напоминали ей о муже. У них был тот же цвет, то же сияние разума. Казалось странным, что взгляд мог передавать характер ума. Имилце поняла, что каждый раз, глядя на Дидобал, она будет видеть в ней Ганнибала. Однако не знала, будет ли во взоре Дидобал благословение или проклятие.