Вскочив на коня, который в последнее время стал его любимцем, он выехал на поле, усыпанное обломками городской стены. За его спиной был осажденный город; перед ним темнели толпы уставших от жары солдат. Он призвал их к атаке. Они лениво посмотрели на него сквозь облако пыли. Его фигура, дрожащая в мареве пекла, вызвала у них лишь раздражение. Какой-то офицер, сошедший с ума. Затем они поняли, кто скакал на коне перед ними, и начали прислушиваться к его словам. Те, кто не знал карфагенского наречия, улавливали смысл его речи, когда он переходил на греческий, кельтиберийский или нумидийский языки. Некоторые воины говорили на других диалектах, поэтому они постигали его слова с чужой помощью, через двойной перевод. Он начал с простых фраз.
— Вставайте и будьте мужчинами! Оторвите ленивые зады от земли и следуйте за мной через стены этого города, за которыми вас ждет оргия, не виданная доселе в мире!
Он обещал им, что они получат любую поддержку, если атакуют город в тот же час. Все людские ресурсы! Все механизмы и оружие! Им нужна только храбрость, чтобы добиться победы. Сколько можно терпеть подлость и наглость самодовольных обжор из Сагунтума? Даже теперь они смеются над ними и оскорбляют их. Женщины и дети города находят их смешными, не достойными ни дружбы, ни подчинения, ни даже любовных утех.
Он вклинился в ряды кельтиберийцев. Большой конь шел грудью на людей, и те отпрыгивали в стороны или отбегали назад, чтобы дать ему проход. Они отличались от других солдат бледной кожей и пыльным золотом волос. Многие из них впервые видели командира так близко, и они, открыв рты, смотрели на него с восхищением.
— Перед вами Сагунтум, — сказал он не слишком громко, но так, что его услышали многие. — Разве это сложная задача для таких воинов, как вы? Неужели она так трудна, что лишает вас воли? Давайте говорить начистоту. Перед вами огромный город, с крепкими стенами и глубоким фундаментом. В этом городе живут тупоголовые и ленивые богачи. Прошедшие месяцы утомили нас — и меня, и вас, — но мы здесь для того, чтобы выполнить важную миссию. Мы пришли сюда по зову наших друзей турдетан — славного народа, страдающего от посягательств города, который вы видите за моей спиной.
В ответ раздались крики турдетан. Судя по всему, им понравилось упоминание их племени. Ганнибал кивнул головой и направил коня к их скоплению.
— Когда обсуждаются вопросы справедливости и несправедливости, — продолжил он, — спор должен решаться независимым свидетелем. Вот почему мне предложили стать третейским судьей. Но, будучи нечистыми на руку, жители Сагунтума обратились к Риму, чтобы оказать давление на нас. Еще до того, как мы выбрали правильную сторону и указали на обидчика, римляне пришли в мой город, встали передо мной и начали указывать мне, Ганнибалу, что я могу делать и что не могу. Они подумали, что я ребенок, а все вы — просто мои колченогие товарищи по детским играм. Вы такими видите себя?
Ганнибал пустил коня в галоп, заставив пехотинцев отбегать с его пути. Перевод потребовал некоторого времени. Когда все отряды поняли его вопрос, ответ прокатился, словно гром в ненастье. Некоторые, в отдалении, кричали тише; другие, почти рядом, — звонко и грозно. Их голоса были наполнены гневом, как будто им нанесли невыносимое оскорбление. Казалось, что раньше они не обращали на него внимания, но теперь оно затронуло их до глубины души. Люди отвечали на многих языках: нет, они не были худосочными детишками. И Ганнибал не был ребенком.
Когда командир продолжил свою речь, он уже находился в толпе ливийских наемников. Солдаты тянули к нему руки и касались его ног, когда он проезжал мимо них. Кожа ливийцев имела цвет меди. Носы и подбородки казались вырезанными из гранита. По многим причинам они были ядром армии. Это были закаленные в битвах ветераны, чьи семьи сражались за Карфаген в течение нескольких поколений. Два эти народа не входили в формальный союз. Карфаген не гарантировал военную помощь ливийцам. Но царь Сифакс поддерживал давно сложившуюся традицию и позволял своим подданным наниматься в карфагенскую армию — тем более, что часть их платы, в той или иной форме, шла в его казну. Ливийцы, среди которых скакал Ганнибал, молча топали ногами, выбивая пульсирующий ритм.
— По какому праву Сагунтум считает римлян нашими хозяевами? Разве такие люди не достойны презрения? Они и вправду мерзкий народ. Весь этот спор был порожден их подлостью! Из-за них мы месяцами роем землю. Из-за них ваши братья ушли в иной мир. Всего несколько дней назад я послал им предложение о мирной сдаче города. Даже после многих потерь и лишений Ганнибал допускал возможность милосердия. Но они отвергли мою руку!
Он остановился на краю толпы ливийских пехотинцев и осмотрел отряд массилиотских нумидийцев — ловких всадников, темнокожих и татуированных по их особому обычаю, с цветастыми лентами в свисавших до плеч волосах. Их глубоко посаженые глаза смотрели на него исподлобья. Этим людям тоже платили за службу, но карфагенской армии их предложил царь Гайя, который добивался прочного официального союза с Карфагеном.
Когда перевод его слов завершился, и толпа, наконец, замолчала, Ганнибал заговорил под ритм пульсирующего топота, который по-прежнему поддерживали ливийцы.
— Пусть отныне будет известно! Когда этот город падет, он достанется воинам, которые захватят его! То, что вы найдете там — золото, монеты, драгоценности и оружие, — все станет вашим! Мужчины, дети, женщины! Ганнибал ничего не возьмет для себя. Мы отправим положенную дань Карфагену, чтобы его жители могли оценить наш труд, и какая-то часть пойдет на содержание армии. А все остальное Ганнибал отдаст тем смельчакам, которые возьмут этот город. Вы можете поступать с его жителями как пожелаете. Осада длилась слишком долго. Давайте разрушим Сагунтум и покончим с ним раз и навсегда!
Рев одобрения раздался еще до того, как был закончен перевод. Те, кто понимал карфагенский язык, закричали первыми. Остальные присоединились к ним, даже не разобравшись полностью в том, что им было предложено. Они уловили общий смысл слов и выплеснули свою радость, отложив подробности на более поздний срок. В тот день армия Ганнибала атаковала Сагунтум с таким энтузиазмом, который буквально ошеломил защитников. Солдаты Карфагена взбирались на стены, как будто научились цепляться за гладкий камень. Жители Сагунтума бросали в них копья и пылающие факелы. Тела горели, их пронзали стрелы; черепа раскалывались с треском; руки и ноги отсекались мечами. Но стоило воину упасть, как через него перешагивал другой, карабкаясь вверх и вперед, к богатствам города. И, наверное, каждый солдат понимал, что тело, через которое он переступал, означало увеличение его собственной доли наживы.
Дух храбрости овладел всей армией. Тем более что Ганнибал был в первых рядах. Позже многие люди заявляли, что сражались бок о бок с ним в течение дня. Когда стенобитный таран оттащили назад, он прокричал яростный клич и повел отряды к основанию стены. Солдаты видели, как он взобрался на нижнюю часть лестницы и едва успел спрыгнуть вниз, отскочив от бревна, которое упало сверху. Оно разбросало людей перед ним и за его спиной, оставив после себя раздавленные трупы и раненых с поломанными ребрами. После прыжка с высоты на обломки стены он захромал. Магон убедил его сесть на коня. Последовав совету брата, Ганнибал в сопровождении свиты подъехал обратно к стене. И там, в месиве плоти, бесстрастная рука судьбы коснулась его так, как никогда не задевала прежде.
В безумной суматохе штурма он выкрикивал приказы, конь кружился под ним, вокруг бежали люди. Вот, наверное, почему Ганнибал не заметил копья, брошенного в него с высокой башни. Он не видел пальцев, которые направили снаряд, не слышал слов, слетевших с губ того мужчины. Наконечник имел в длину четыре фута, за ним следовала прослойка из материи, смазанная смолой и уже пылавшая огнем, а далее начиналось десятифутовое древко, придававшее оружию смертоносный вес при падении. Огромное копье описало огненную дугу, сначала поднявшись в воздух, затем потеряв горизонтальную скорость и повернувшись к земле, чтобы отдаться силе притяжения. Пока оно было в воздухе, конь Ганнибала петлял, вставал на дыбы и галопировал на неболь шие расстояния. Командир мог легко оказаться в десятке ярдов от копья, и оно вонзилось бы в землю. Это обеспокоило его позже, как некое предвестие, связанное с волей богов или с планами судьбы, хотя он никогда не обсуждал эту тему с другими людьми.
