Винцент молчал, глядя на нее каким-то странным взглядом. Вероника не могла понять, что означает это молчание и этот взгляд.

– Вы сама гармония… – наконец проговорил он. – Кругом кровь и хаос, мир летит в пропасть, я видел это своими глазами, ощутил собственной шкурой. Но в это перестаешь верить под светом ваших чудесных глаз. Простите мне такие банальные слова! Но глаза у вас правда чудесные. Даже цветом. Я никогда такого чистого цвета не видел. Вы, наверное, любите стихи? В нашем полку служил поэт из Петербурга, Гумилев, мы подружились, я с голоса записал несколько его стихов, хотел бы показать вам, они у меня в блокноте. «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд и руки особенно тонки, колени обняв…» Непременно покажу! Думаю, он хороший поэт, хотя в этом могу ошибаться. Но человек точно храбрый и порядочный, тут ошибки нет. Не знаю, жив ли он. После того боя за Логишином… уланский полк не для этих клятых болот… Вероника поняла, что Винцент устал: речь его сделалась слишком быстрой и лихорадочной, начала путаться.

– Вам надо отдохнуть, – сказала она. – И давайте помолчим, прошу вас. Наш шепот беспокоит раненых. Постарайтесь уснуть.

Вряд ли, впрочем, кого-то беспокоил шепот: тишина не устанавливалась в палате ни днем ни ночью, раненые стонали и вскрикивали во сне.

– Да-да, – покорно произнес Винцент. – Я постараюсь. Но вы подумаете о моем предложении? Я буду ждать вашего ответа, если не здесь, то хотя бы в Минске. Проклятая война чем-нибудь да закончится. Мы поедем в Краков, я должен вам его показать. И Париж тоже. Я был там всего однажды и собирался снова. Мы можем поехать вместе, это зависит только от вас.

За окном громыхнуло так гулко, что зазвенели стекла и даже месяц, казалось, зазвенел, забившись о стекло. Вероника вскочила.

– Мне надо идти, – поспешно сказала она.

Винцент, казалось, не обратил на гул ни малейшего внимания, хотя этот звук отличался от всех прежних, которые уже привычно было слышать.

– Не отказывайте мне, коханая моя, прошу вас! – горячо проговорил он.

– Мы после поговорим. – Вероника быстро коснулась губами его лба. – Постарайтесь уснуть.

«Вряд ли удастся», – подумала она.

А когда самой доведется поспать, уж и вовсе непонятно.

– А никто и не говорит себе: дай-ка сделаю что-то необратимое. Люди просто следуют обстоятельствам. Сначала одному, потом второму, из первых двух вытекает третье и четвертое, им следуют тоже. В результате необратимость и получается. Но в этом уже мало кто отдает себе отчет. В основном предпочитают рассуждать, что на роду-де написано. Неодолимость, превратности судьбы и прочая чепуха.

У него чистая русская речь со слишком отчетливым «а», Вероника никогда подобного выговора не слышала. И глаза такие светлые, что кажутся ледяными. Впрочем, почему кажутся? У него и есть ледяные глаза, и на Веронику он смотрит как на рыбку, вмерзшую в лед его взгляда по случайности или по собственной глупости. Что в его понимании, конечно, одно и то же.

– Я не рассуждаю о превратностях судьбы. – Она пожала плечами. – А неодолимость, напротив, хочу одолеть.

– Похвально. – Он усмехнулся. – Но не похоже, что так.

– Почему не похоже?

– Потому что мы уже битый час здесь сидим, а вы до сих пор не передали мне деньги.

В ресторане гостиницы «Гарни» они сидели не час, а много полчаса, но его слова уязвили Веронику не поэтому.

– Вы не соизволили даже представиться, – сказала она. – Однако ставите мне в упрек, почему я не отдаю деньги человеку, к которому не знаю, как обращаться.

– Мое имя-отчество вы знаете от пани Альжбеты. Вот и обращайтесь как к Сергею Васильевичу.

– Что значит «как»?

– Значит, для вас меня зовут Сергеем Васильевичем.

И поговори с таким! Только и остается, что обиженно губки поджимать.

Но от обид такого рода Вероника давно отвыкла. Если вообще имела к ним склонность когда-либо.

– Я готова передать вам деньги, – сказала она. – Половину оговоренного. Вторую половину, когда…

– Именно так. – Он перебил, не дослушав. – И не забудьте заплатить за ужин.

– Не забуду. Иначе меня отсюда не выпустят, полагаю.

– Правильно полагаете.

Он отрезал кусочек отварного судака, окунул, наколов на вилку, в польский соус, положил в рот и запил белым вином. Ресторан в гостинице «Гарни» лучший в Минске, еда здесь превосходная. Неудивительно, что Сергей Васильевич получает удовольствие от ужина, оплачивать который предстоит Веронике.

Рыбным ножом пользуется так же непринужденно, как говорит бестактности. То и другое ему одинаково привычно, без сомнения.

Вероника вынула из сумочки и положила перед его тарелкой почтовый конверт. Сергей Васильевич заглянул в него, не вынимая пересчитал деньги и спрятал конверт во внутренний карман пиджака, отлично сшитого, она отметила. Самый щегольской костюм, который ей доводилось видеть, был у отца, еще из Кракова привезенный. Но до этого пиджака даже тому было далеко.

– Теперь слушайте, – сказал Сергей Васильевич. – Завтра в полдень буду ожидать вас на Немиге. Выедем из города днем, чтобы не привлекать внимания. До границы сорок верст, как раз дотемна доберемся. Фурманку я найму. Проедем на ней сколько возможно, потом пешком. Надеюсь, вы выносливы в ходьбе. Если нет, вам придется отказаться от вашей затеи. Взвесьте все сейчас, пока я могу вернуть вам деньги.

От этих его слов Веронику бросило в жар. Она чуть не воскликнула, что не ему в ней сомневаться, да она… она… Но глупо было бы рассказывать этому человеку, мало того что постороннему, так еще и бесцеремонному, как она с детства десятки верст пешком ходила, да не по городской мостовой, а по полесским болотам. Ему нет дела до ее детства, как, впрочем, и до нее самой. И никому нет.

Эта последняя мысль неожиданно успокоила Веронику. С чего она вообще взяла, что этот фат должен с ней деликатничать? Не такие теперь времена.

– Деньги возвращать не придется, – сухо сказала она. – Я в состоянии пройти столько же, сколько и вы.

– Да? Отрадно. Лишних вещей не берите. Только те, что сами сможете нести.

«Я и не предполагаю, что мои вещи понесете вы», – чуть было не съязвила Вероника.

Но промолчала. Сильных эмоций, к которым в ее понимании относилась ирония, заслуживает лишь тот человек, мнение которого тебе небезразлично. А этот человек и сам ей безразличен, и его мнение тоже.

– Лишних вещей не возьму. – Добавлять, что лишних вещей у нее попросту нет, она не стала, а вместо этого напомнила: – Закажите для себя все, что считаете нужным, и попросите счет. Чтобы я могла расплатиться и уйти. Я хотела бы отдохнуть перед дорогой.

Тапер – юноша, похожий на Яшу Цейтлина, – заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Сергей Васильевич повернул голову, казалось, просто на звуки пианино, однако официант тут же уловил его движение и подлетел к столу. Вероника удивилась такой расторопности. Хотя, может, не следует удивляться? Сама она в ресторанах не бывала, но во всех книгах, где они были описаны, официанты вели себя именно так.

Она вспомнила, как Захарьевская улица, вот эта самая, на которой стоит «Гарни», простреливалась артиллерийскими орудиями так, что невозможно было из дому выйти, чтобы купить хлеба, да и негде было его купить, – и решила: не стоит удивляться, что нынешний минский ресторанный шик представляется ей сродни парижскому или, быть может, краковскому, известному лишь по книгам и рассказам Винцента.

К Вероникиному удивлению, за ужин Сергей Васильевич расплатился сам. Возможно, он заметил ее недоуменный взгляд или протестующий жест, потому что, едва официант отошел от стола, сказал:

– Вернете мне завтра вместе с оставшейся частью. Здесь приходится платить рублями, а мне удобнее получить от вас злотые.

– Хорошо, – кивнула она.

Он не только говорит четко и разумно, но так же и действует, этого невозможно не признать, и это хорошо. Можно надеяться, что выполнит свои обязательства.