– Все-таки летишь ты на этот огонь, – вздохнул Лазарь Соломонович, узнав, почему Вероника просит об отпуске.

– В Сергее Васильевиче ничего огненного нет, – засмеялась она. – Облик его скорее ледяной, вы заметили?

– Лучше держаться от него подальше, вот что я заметил. Но какой смысл об этом говорить? У тебя сейчас одно каханне в голове. Хотя удивляться нечему: редкая девушка твоего склада не влюбилась бы в такого, как он.

Лежа в постели, Вероника вспоминала, что было ночью, и смеялась смущенно и радостно. А потом, одеваясь, думала о том, что, может быть, Сергей прямо сегодня узнает, где и когда они обвенчаются. Хоть она и не покривила душой, сказав, что для нее это неважно, однако ей было радостно думать, что он перед Богом хочет пообещать ее любить, почитать и защищать в радости и в горе, этим самым простым образом подтверждая, что готов связать с нею свою жизнь, пока смерть не разлучит их.

Из-за всех этих разнеживающих дум она опоздала на работу, хотя идти до дома Цейтлиных по Богадельной было не более десяти минут, а она и не шла, а бежала.

– Извините, Лазарь Соломонович!

С этими словами Вероника вошла в кабинет, где доктор принимал больных.

Но Лазаря Соломоновича в кабинете не было. И такое там творилось, что она ахнула и застыла на пороге.

Стол, за которым он выписывал рецепты, был перевернут вверх распахнутыми тумбами, шкафы тоже были распахнуты, стеклом от разбитых склянок устлан был пол, и остро пахло разлитыми лекарствами.

– Лазарь Соломонович… – с ужасом проговорила Вероника.

На лестнице, ведущей со второго этажа, раздались торопливые шаги. Она бросилась туда и столкнулась с Беллой Абрамовной.

– Что случилось?! – воскликнула Вероника. – Где Лазарь Соломонович?

– Его забрали. – Ужас плескался в темных, как у Яши, глазах Беллы Абрамовны. – Только что.

– Кто забрал? – выдохнула Вероника.

– Детка, милая, да кто же может человека забрать? Чекисты! Руки у Беллы Абрамовны тряслись, булавки выпадали из них. Булавками она пыталась приколоть к волосам маленькую черную шляпку. Вероника лишь теперь поняла, что Белла Абрамовна одета не в домашнее платье, которое всегда бывало на ней по утрам, а в костюм, который надевала в тех редких случаях, когда ее присутствие вместе с мужем требовалось в каких-нибудь государственных учреждениях вроде жилищной конторы.

– Но почему?.. – растерянно проговорила Вероника. – Лазаря Соломоновича – чекисты?! За что?..

– Не сказали. Они ничего не говорят. Вошли утром, я наверху была, со стола убирала после завтрака, услышала, как он говорит, что прием еще не начался, подумал, наверное, что это пациенты… И сразу после – голоса резкие, потом грохот… Я на лестницу, меня один из них загнал обратно, буквально загнал, пинками. Закрыл в комнате и не выпускал, пока его… Когда я вниз прибежала, они уже ушли. И его… увели… Он даже сказать мне ничего не успел, и я…

Она выронила булавки, шляпка упала на пол. Слезы полились из ее глаз.

– Белла Абрамовна, дорогая моя, успокойтесь! – Вероника обняла ее. – Это какая-то ошибка! За что Лазаря Соломоновича арестовывать? Это выяснится, сейчас же выяснится. Да этого просто быть не может!

– У них все может быть. – Белла Абрамовна перестала плакать. – Ты не помнишь, а я помню, что они в девятнадцатом году здесь творили. Когда польские войска входили в Минск. Они тогда всех, кто в подвалах у них был, прямо во дворе у себя расстреляли. Даже тела не убрали, так и лежали все вповалку, и женщины, и совсем дети…

Плечи у нее дрожали, губы побелели.

– Но теперь не девятнадцатый год, – стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно, сказала Вероника. – Польские войска в Минск не входят. Да и при чем Лазарь Соломонович к польским войскам! Чекисты его расстреливать не станут.

– Кто это может знать, что они станут, чего не станут? Надо идти туда поскорее!..

– А где Яша? – спросила Вероника, поднимая шляпку, за которой наклонилась Белла Абрамовна.

– В Рогачев поехал, ты не знаешь разве? Там школу новую открывают в деревне, его командировали налаживать обучение. Хотя у него и опыта никакого нет.

Яша недавно устроился учителем в минскую начальную школу, преподавал белорусский язык и был очень своей работой вдохновлен. После поэтического вечера, с которого Вероника ушла с Сергеем, она видела Яшу лишь один раз, и то мельком. Извинилась, что не смогла его послушать, а он сказал, что это ничего, и подарил ей свою книжку. Прочитать ее она еще не успела.

– Я пойду с вами, – сказала Вероника.

– В ЧК? Детка моя, тебе туда нельзя!

– Будто вам можно!

– В моем возрасте все можно. Для них и жизнь моя уже не интересна, а женские прелести тем более.

– Но что же вы сможете сделать?

– Что смогу, не знаю, а попытаюсь его выкупить.

– Разве можно у чекистов выкупить? – удивилась Вероника.

– Конечно, – кивнула Белла Абрамовна. – Глаз у них жадный, только сырой землей насытится. Тогда, в девятнадцатом, все выкупали родственников. Если было чем заплатить. А кто золота не нашел, у того родных и расстреляли.

Веронике показалось, что Белла Абрамовна немного успокоилась. Приколов шляпку к волосам, та пошла к двери. Но прежде чем Вероника сделала хотя бы шаг, чтобы идти вместе с нею, медленно осела на пол.

Вероника бросилась к ней, приподняла ее голову. Белла Абрамовна была бледна, губы посинели. Приступы грудной жабы случались у нее и раньше, но этот, похоже, был особенно сильным. И лекарства все разбиты! Или не все?

Она хотела уже бежать в кабинет, чтобы это проверить, но тут вспомнила, что Белла Абрамовна всегда носит лекарство с собой, поскорее расстегнула ее ридикюль и действительно обнаружила в нем пузырек.

От капель белизна не сошла с лица Беллы Абрамовны, но по крайней мере губы из синих сделались тоже белыми.

– Я сейчас, сейчас… – чуть слышно проговорила она. – Полежу немного и пойду…

– Вам никуда нельзя идти, – твердо сказала Вероника. – Вы до вечера теперь даже с кровати встать не сможете. Будто не знаете! Тем более с чекистами разговаривать. А если умрете у них на пороге, толку не выйдет вообще никакого. Я сама схожу. Денег им предложить, надеюсь, не хуже вашего сумею.

Она подумала, что, может быть, Сергей уже вернулся и стоит обсудить это с ним, благо «Гарни» совсем рядом. Но тут же поняла, что как раз таки его посвящать в эту историю не следует. Вероника не знала, в каком качестве он находится в Минске теперь, но все, что она знала о его прежних занятиях, включая Оксфорд и контрабанду, никак не располагало к общению с чекистами. А что бы он сделал, узнав, что она идет выкупать у них Лазаря Соломоновича, и что стало бы с ним самим вследствие этого?

Белла Абрамовна хотела, кажется, возразить, но поняла, что в этом нет смысла. Ни она не придет в себя раньше, чем придет, ни Вероника не остановится.

– Возьми у меня в сумке… – чуть слышно произнесла она. – Там, за подкладкой… В углу дырочка.

Вероника открыла ридикюль, нащупала дырку в его подкладке и извлекла из нее кожаный кисет, затянутый шелковым шнуром. Кисет был ей знаком, и она совсем не удивилась, увидев его. Вряд ли у Цейтлиных нашлись бы какие-либо драгоценности, кроме этих. Все, что было, они еще в революцию обменяли на медикаменты и провизию, а оставшееся – обручальное колечко Беллы Абрамовны да золотая булавка, которой Лазарь Соломонович закалывал галстук, – не могло заинтересовать чекистов настолько, чтобы стать платой за жизнь. И золотые часики Вероники тоже, наверное, не подошли бы для этого. Другое дело бриллианты.

В мае, когда Вероника передала доктору записку от Сергея, тот прочитал ее сразу же, при ней. И, прочитав, сказал:

– Что ж… Гонорар ни с чем не соразмерен, но аргумент убедителен. А главное, не похоже, чтобы господин Артынов отказался от своего решения.

– От какого решения? – спросила Вероника.

Лазарь Соломонович протянул ей записку.

«Доктор, благодарю Вас за своевременно поданную помощь. Я достаточно ценю свою жизнь, чтобы не считать гонорар за ее спасение чрезмерным. С уважением и признательностью. С. В. Артынов», – прочитала она.