Девушка даже поморщилась:

– Такое впечатление, что вы с ней поете из одних нот.

Олекса рассмеялся:

– Я уже уважаю вашу маму!

Ирена мигнула на мужа своими серо-голубыми глазами, словно из-за дождливых летних тучек взгромоздилось лазурное небо во время своего предвечерия:

– Обязательно ей передам. А, что во-вторых?

– Во-вторых? Во-вторых, вам обязательно стоит оказаться на этом мастер-классе, чтобы убедиться в далеко немифичности энергии.

– Замечательный аргумент! Железный! Прямо-таки, мотивирующий! – отчаяно покосилась она на собеседника. – И все же, неубедительный.

– Однако, надеюсь, что Андрей вас убедит. Вам ничего не будет стоить присутствие на его занятии.

Девушка уставилась в стекло перед собой:

– Зачем вам заниматься тем, что мне нужно, или не нужно?

– Позвольте, – Олекса вновь, словно обволакивал ее взглядом, струившимся теплом и еще чем – то неописуемым, – я отвечу вам на этот вопрос в другой раз.

– В другой раз?! – аж вскинулась она. – Послушайте! Я больное и почти безработное ничтожество! Эту мелочь, которую я получаю через интернет, можно даже не учитывать. В сущности, я сижу на шее у матери. Я бесперспективна, как любой: хоть, как друг, хоть, как подружка – не имеет значения! Это понятно?!

Он услышал: сколько боли было в тех словах, в том дрожащем голосе и сколько его еще в ее глубинах! Сколько наледи в ней нерастопленной! Сколько иголок взъерошенных! И сколько страха… как же поздно он ее нашел…

– А теперь послушайте меня, – на мгновение посмотрел он на нее. – Мне безразлично к вашему формальному статусу. Я уже говорил, что оцениваю людей несколько иначе, чем это делают обычно.

– Вы говорили, – буркнула Ирена, акцентируя на первом слове, – о здоровье, как факторе оценки, то бишь, в вашем случае – «неоценке».

– Вы внимательная, – усмехнулся Олекса. – Но то-не единственный отсутствующий в моей оценочной шкале фактор. Кстати, – он аж хмурился, – кто вбил вам в голову, что вы ничтожество?! Твоя мама?!

Ирена лишь фыркнула:

– Мама! Мама пытается это выбить из моей головы, что, отнюдь, не меняет сути.

– Я все больше уважаю вашу маму, – вполне добродушно произнес он. – Надеюсь мне удастся удвоить ее усилия.

Девушка вскинулась:

– Намерены меня переиначить?! – маловато не воскликнула она. – Я-такая, как есть! Не нравится…

Договорить ей Олекса не дал:

– Разве я это сказал? Неужели попытка дать вам увидеть то, во что вы не верите, является переиначиванием вашей сущности? Вы против знаний?

Ирена чувствовала, что злость окутывала ее все больше:

– Я против их навязывания, – все же попыталась она немного снизить градус своего кипения, притишуя тон.

Мужчина досадливо покачал головой:

– Вы видите грань между предложением и навязыванием? Это не одно и то же. Но мне кажется, что предложенное кем-то вызывает у вас стойкое сопротивление. Вы так ненавидите жизнь, что готовы отбросить что-либо, способное вам ее улучшить?

– А за что мне его любить? – процедила девушка.

– А, когда я докажу, что есть за что? – Олекса бросил на нее печальный взгляд.

– Думаете, если сможете продемонстрировать мне что – то действительно странное, или же просто интересное, – исчезло мое прошлое? – вскинула она на него глаза с затаившейся в них болью.

– Оно уже исчезло: его больше нет. Есть только память, а память – это отпечаток события, но не само событие. Вы желаете тащить на себе это бремя всю свою жизнь?! Если все время жить прошлым-будущее не произойдет.

Ирена чуть не закатила глаза: все это она уже слышала от собственной матери. Чуть-таки скривилась, отвернувшись к боковому стеклу, делая вид, что проносится мимо окна. В голове развевалось красным платком: "чего ты взбеленилась?! Из-за того, что он прав? Ты же действительно превратилась в страшнейшего консерватора, зарывшего себя в четырех стенах и мира белого не видящего! Сколько раз ты жаловалась, что надоела такая жизнь? Тебе предлагают его сменить, хоть на немножечко. Хотя бы выглянуть снаружи. Но ты, как всегда, лишь споришь. А у мужчины еще и хватает терпения тебе что-то доказывать спокойным тоном. С матерью уже бы поссорились".

– Что я должен делать, когда у меня слишком хорошая память?

– Могу предложить один действенный способ, – он на секунду повернул лицо к девушке, улыбнувшись, – если есть желание послушать.

– Трепанация? – фыркнула она.

– Да, нет! – рассмеялся и себе Олекса. – Несколько менее радикальный.

– Ну, если обещаете, что обойдется без скальпеля в моих извилинах, то озвучивайте!

– Обещаю: до скальпеля не дойдет, – проговорил он, утоляя улыбку. – Каждый раз, когда память извлечена из своих каморок не самые лучшие воспоминания – переписывайте их таким образом, как бы вы хотели, чтобы они состоялись на самом деле. Не поленитесь это делать столько, сколько будет всплывать событие и, однажды, память либо вытянет ваше собственное повествование, либо забудет о каморке.

Ирена недоверчиво посмотрела на него:

– Неужели это у кого-то срабатывает?

– Если убеждать себя в унынии, то даже самые действенные методы потерпят фиаско. У вас, как я понимаю, железобетонная концепция: «не верю ни во что!»

Девушка улыбнулась:

– Не угадали. У меня несколько другая концепция: «поверю, когда увижу».

Олекса вновь полыхнул на нее своим янтарным пламенем, на мгновение отвлекшись от дороги:

– И продемонстрировать то, во что вы не верите, должен кто-то?

– Это же вы пытаетесь меня убедить в действенности чего-то невидимого.

– Да, конечно, – почему-то довольно грустно вздохнул мужчина. – Мы приехали, – припарковал он машину.

Не успела Ирена открыть дверцу, как мужчина уже подавал ей руку, помогая выйти из машины. Внутренне улыбнувшись, девушка вложила свою, чуть охолодевшую, ладонь в его-приятно теплую:

– Спасибо. И … простите за спор. В этом смысле у меня плохо с тормозами. Иногда я и сама не понимаю, почему во мне поднимается сопротивление. Какой-то патологический страх за личное пространство.

Олекса примирительно колыхнул головой:

– Так часто нарушали его границы?

– Я бы не сказала, что часто, хотя, в школьные годы – уж слишком, – задумалась над сутью вопроса девушка. – Пожалуй, это мой недостаток! Видите, – усмехнулась она, – сколько со мной проблем!

– Да и я – не из пугливых, – одарил ее ответной улыбкой мужчина.

Ирена, задумчиво, приподняла бровью, раздумывая над услышанным. Был ли это намек на продолжение отношений? Или фигура слова? Размышления прервал Олекса, галантно предложив ей опереться на его руку. Немного поколебавшись, девушка все же взяла его под локоть, и они направились к зданию, где расположилась студия Андрея Плескива.

В достаточно просторном помещении уже было около двадцати желающих приобщиться к высокому искусству, хотя бы путем собственного любопытства. Публика была разномасной, были и дети.

Не успели они войти, как к ним подлетел и сам обладатель студии:

– Добрый день! – радушно улыбался он, пожимая руки своим гостям. – Вижу, девяносто процентов все – таки перетянули чашу ваших колебаний в мою пользу, – уставился он на девушку своими платиновыми глазами.

– Скорее…, – она повернулась к Алексе, – сколько в вашей машине лошадиных сил?

– Пятьсот двадцать пять, – немного удивленно ответил он.

– Вот видите, какие силы меня сюда притащили! Выпрыгивать, когда автомобиль уносится со скоростью под сто километров, да еще и на стольких лошадях, было бы чересчур самоубийственно, – слегка прищурившись взглянула она на своего спутника.

Брови того поползли кверху на столько, на сколько это было только возможно:

– Так я вас чуть ли не силой сюда привез?!

– Почти, – кивнула она, сдерживая смех. – Это была удачная манипуляция. Во всяком случае, мы уже здесь, – не дала она вставить мужу и слова, – так что не о чем и спорить.

Андрей указал им на свободные места, но Олекса отказался: