И мальчишеская курточка, и друзья кругом стоят.

Во дворе все дождик тенькает, снова лужи во дворе,

Но привычно пальцы тонкие, потянулись к кобуре…

Вот скоро дом она покинет, лишь только пушек грянет гром,

Но комсомольская богиня… ах, это братцы о другом…

Дверь в комнату амазонок открылась, и на Макса уставились две пары изумленных глаз. Бравая мелодия еще звучала. Молодец Булат Шалвович, для утренней побудки амазонок этот марш гораздо лучше подходит, чем казарменный окрик: «Рота подъем!» Второй куплет Макс не помнил, да он и не понадобился. Девчонки моментально оделись и выбежали во двор…

— Вот это хорошая песня, правильная, — сказала Алла, когда они прибежали в спортзал для обычных утренних занятий. — Ты нам ее потом полностью пропой, ну чем мы хуже комсомолок.

— Вы лучше! Если б мне талант, я бы про вас такую песню сочинил! — ответил Максим.

Наступил девятнадцатый год. Неважно обстояли дела у Красной армии в это время, теснили ее и с запада и с востока, только наша троица об этом не знала. В пансионат никто не заходил и не заезжал, зима ведь, дороги замело. Правда, сани на конной тяге проехать могли.

Максим историю изучал: и в школе и в институте. Фильмов было огромное количество на эту тему, но и фильмы, и книги, и учебники истории несли одну непреложную версию: белые плохие, злые и жестокие, а красные хорошие, честные и благородные. Случались, конечно, и исключения… Впрочем, сейчас важно было не это, а то, какая власть установится в данной местности в ближайшее время. Вот таких-то подробностей Макс не знал. Он и месторасположение пансионата представлял себе довольно смутно. До Питера, или уже Ленинграда, верст двести с гаком, так ему сказали знающие люди. То, что в Питере советская власть была всегда, Макс знал точно, а вот насчет районного центра, города Павловск, он не был уверен. Однако, после рождества, на общем собрании, большинством голосов решено было пансионат покинуть и отправиться в Павловск. За отъезд были обе амазонки, а Макс пытался убедить их остаться до весны. Но продуктов оставалось мало, а ехать в деревни и пытаться что-то выменивать на продукты амазонки не хотели…

Таким образом, в середине января наша троица сначала оказалась в селе, где когда-то Ника встретила Анну и раненного Максима. Прошло всего полгода с того момента, а Максима уже было не узнать… Во всяком случае, на том же постоялом дворе его не узнал никто. Борода и шрам изменили его до неузнаваемости. Погоны подпоручика он предусмотрительно спорол.

В том же селе они продали телегу и лошадь и еще что-то по мелочи. Впрочем, не столько продали, сколько выменяли на продукты, которые амазонки сложили в котомки, а Максим набил в рюкзак. Денег, которыми можно было расплачиваться у них оставалось немного, и по прибытию в Павловск надо было искать себе заработок. Максим твердо рассчитывал пополнить ряды местной милиции, о чем сообщил барышням. Однако, вопреки его ожиданиям, они не горели желанием составить ему компанию.

— Сначала надо осмотреться, — резонно заметила Алла, — а там видно будет. Мы когда-то служили в морской разведке, поэтому отправимся в Питер. В общем, время покажет. Если повезет, тебя не забудем, но и ты нас не забывай.

В Павловске красноармейский патруль взял их, что называется тепленькими, почти сразу после приезда. Макса беспардонно обыскали. В его рюкзаке, кроме продуктов нашли много интересного. Особенно заинтересовал красноармейцев компактный туристский примус, и споротые погоны подпоручика. Амазонок особо не обыскивали, девушки все же, да и не было у них ничего необычного. Впрочем, оружие-то было у всех, но револьвер нашли только у Максима. Вкупе с погонами, пусть даже споротыми, это тянуло на большие неприятности, если расстрел, как белогвардейского шпиона, у ближайшего оврага можно назвать неприятностью.

Начальник патруля отрапортовал заместителю начальника местной ЧК, Льву Борисовичу о задержании белогвардейского шпиона в чине подпоручика и двух сопровождавших его барышень.

— Барышень отпустить, а подпоручика под замок, — ответил тот. — Завтра допрошу, а пока пусть посидит, подумает о жизни… Может, что интересное расскажет. Тут спешка не нужна, расстрелять всегда успеем.

Барышень, однако, отпустить не удалось, поскольку они отправились добиваться приема у начальника ЧК, то есть опять же попали к Льву Борисовичу. Тут то и выяснилось, что они не барышни, вернее не только барышни, но еще и амазонки из пансионата, а подпоручик, вовсе не подпоручик, а вообще неизвестно кто. В общем, просто раненный мужчина, который уже полгода, как просто лечился в том же пансионате. Ранение в ногу Максу пришлось показать, когда его привели на допрос. Девушки деликатно отвернулись, а Максим приспустил штаны. Рана уже заросла, но командира убедила.

Собственно, командира больше убедили слова Ники, ее вызвали с квартиры, которую им с Верой предоставили власти, как сотрудникам ВЧК. Она подтвердила, что Максим получил случайную пулю, а сам является сугубо гражданским лицом и к армии никакого отношения не имеет. Короче, разобрались, кто есть кто, и начальник принял другое решение.

— Максима отпустить, выдав справку удостоверяющую его личность. Во всем должен быть порядок. А вот барышень, вернее, амазонок, принять в ряды народной милиции и поставить на довольствие.

Алла и Света, встретив здесь своих подруг, спорить не стали, не без размышлений, конечно, но согласились. Хотелось им все же в столицу, но здесь уже было готовое место в жизни, а там их никто не ждал. Ну а Максим, при таких делах, тоже попросился в отряд к Льву Борисовичу и был принят. Очень нуждалась советская власть в молодых бойцах, а рекомендация Ники дорогого стоила. Эти девушки: Ника и Вера, уже успели показать себя в стычках с бандитами.

И потекли будни рядового милиционера Максима. Однако, вскоре в рядах народной милиции была создана комсомольская ячейка, под руководящим и направляющим оком партийных товарищей. Максим вступил одним из первых, понимая, что в его работе это необходимо, поскольку приходилось выступать на собраниях в рабочих коллективах, разъясняя населению суть советской власти. Амазонки тоже вступили, вероятно, по тем же соображениям. Максим считал себя докой в структуре социалистического строя и готовился стать комсомольским вожаком, а это уже открывало путь в руководящие структуры власти. Но однажды, после его выступления в одном из рабочих коллективов, его вызвал Лев Борисович и устроил форменный разгром его выступления.

— Ты что это там плел, насчет капиталистического окружения нашего социалистического государства?! Какая борьба с капиталистической идеологией? Мы находимся на пороге мировой революции. В будущем мироустройстве никакого капитализма не будет. Миром будет править пролетариат! Германия уже освободилась от своего кайзера. Скоро и остальные страны последуют ее примеру. В общем так, Максим, твою идею насчет комсомольских субботников я одобряю. Город действительно захламлен мусором, порядок наводить некому. Но вот в комсомольские вожаки тебе рано! Надо глубже вникать в суть революционных преобразований! Не могу я тебя толком понять, Максим. С одной стороны ты вроде бы наш человек, и родину любишь и за наше социалистическое будущее радеешь, но иногда начинаешь такую чушь нести… Короче, на роль секретаря нашей комсомольской организации, партия рекомендует Никандру Александровну. Прошу это учесть, и на собрании вашей ячейки принять правильное решение!

После этой пламенной речи, Максим снова задумался о своем пребывании в этом мире, но альтернативы не имелось. А тут возникло еще одно обстоятельство, образ Анны в его сознании уже затуманился, а вот Никандра Александровна, в обращении просто Ника, стала привлекать его внимание. И неопределенный образ комсомольской богини из песни Окуджавы, вдруг обрел вполне осязаемое воплощение.

Надо отметить, что к лету девятнадцатого года, Максим поменял свой гардероб. Выдали обмундирование: сапоги, штаны гимнастерку и шинель. Кое-что он прикупил сам. Он приобрел гитару, подстриг бороду и теперь выглядел этаким матерым волчарой, чему немало способствовал рубленый шрам на щеке. Вечерами, на комсомольских посиделках он исполнял песни Окуджавы и Городницкого, но к репертуару подходил очень вдумчиво. Песню о комсомольской богине он исполнял не часто, но при этом с вызовом поглядывал на Нику, у которой косичек никогда не было, зато все остальное, согласно песне, было в наличии. Только никакого впечатления его песни на Нику не производили. Все свое свободное время она штудировала какие-то технические книги, явно присланные из столицы. Иногда она рисовала портреты подруг, получалось весьма похоже.