Сам Крут сидел на углу стола, слева от того места, где полагалось сидеть королю. Он остался в доспехах, сняв лишь шлем, обнажив голову — бритую, по славянскому обычаю, с одной лишь прядью темно-русых волос. При виде брата он поднял золотой кубок, доверху наполненный вином.

— Наконец-то король! — сказал он, — клянусь Тором и Яровитом, мы все уже истомились в ожидании. Мне даже на миг показалось, что ты не так уж рад меня видеть.

— Я рад тебе, брат, — сказал Атаульф, усаживаясь за стол, — хоть ты и явился без предупреждения, тебе всегда окажут достойный прием в Скитинге.

— Ну я же и говорю, — усмехнулся Крут, — показалось. Выпьем за моего брата, лучшего из королей, благословленного Воданом, Ругевитом и всеми богами предков!

Издевательски улыбнувшись, при виде мимолетной гримасы на лице брата-христианина, Крут залпом осушил свой кубок. Атаульфу ничего не оставалось, как последовать его примеру.

— А где моя матушка? — спросил Крут, — я не видел ее при дворе.

— Не знаю, — пожал плечами Атаульф, — с тех пор как умер отец, она редко появляется в Скитинге.

— Жаль, — покачал головой Крут, — я надеялся повидаться с ней. Впрочем, может, оно и к лучшему — не к чему женщины при мужском разговоре, правда, брат?

— И о чем же ты хотел поговорить, брат? — спросил Атаульф.

— Мои люди, — Крут широким жестом обвел стол, — и те, кто сидит здесь и те, кто остались во дворе, — все они вернулись со мной после удачного набега за Рейн. Удачно так получилось, что Хлодомир увяз в очередной сваре с сарацинами и увел войска на юг, оставив восточную границу почти без защиты. Само собой, мы изрядно погуляли там, взяли много добычи и пленных. Даже одного графа, — Буркхард, кажется, его звали, — наместника Хлодомира в Австразии. Так вот, представляешь, этот вшивый граф посмел врать мне в глаза, что я нарушаю какой-то там договор между тобой и Хлодомиром. Что ты, якобы обязался не нападать на франков, из уважения к своему, видите ли, единоверцу. Разумеется, его сразу же утопили в болоте, — как мы всегда казнили лжецов, — но все же, я засомневался. Ты ведь не заключал договора с нашими врагами, верно, брат? Может, ты и христианин, но ты же еще и король Тюрингии! Скажи мне, что это ложь, брат!

— Да кто ты такой?! — Атаульф, белый от гнева, поднялся из-за стола, — как смеешь ты указывать королю, с кем и о чем ему заключать союзы? Из-за тебя мы теперь снова в войне с франками, а я...я стал клятвопреступником!

— Значит, это правда, — Крут сокрушенно покачал головой, — я знал это, но все же гнал от себя эту мысль. Клятвопреступником ты стал гораздо раньше, брат мой. Причем дважды — сначала ты предал наших богов, а потом — и наш народ, заключив мир с нашими врагами, — он повысил голос, почти крикнув на весь зал, — такой человек не может быть королем Тюрингии!

— Это измена! — Атаульф осекся на полуслове, прислушиваясь к звукам, доносящимся из распахнутого окна. Сомнений не было — воинственные крики, предсмертные хрипы и лязг стали яснее ясного объясняли, что происходит во внутреннем дворе крепости.

— Это же....

— Да, брат мой, — Крут издевательски улыбнулся, — я предвидел, что тот граф говорил правду — и принял меры. Сейчас мои люди убивают твоих сторонников по всему Скитингу.

— Нечестивое отродье Локи! — прохрипел Атаульф, — я сам вырву твое предательское сердце!!!

Он схватился за меч, но достать его не смог — на его запястье сомкнулись чьи-то пальцы. Атаульф обернулся и столкнулся взглядом с командиром алеманнской гвардии.

— Родерих ты...

— Вы с отцом слишком сблизились за последнее время, — пожал плечами алеманн, — я даже слышал, что он хочет сделать твоего сына своим наследником, в обход меня!- Родерих злобно сплюнул, — ничего, он тоже получит свое. В моем отряде нет ни одного христианина — и все они считают, что старик зажился на этом свете. Да и я уже устал ждать — поэтому и договорился с Крутом.

Атаульф затравленно посмотрел на алеманна и Родерих издевательски улыбнулся ему. Это стало его ошибкой — одержимый внезапным приступом бешенства, король рванулся изо всех сил, высвобождаясь из хватки Родериха. Тот не успел ничего предпринять: Атаульф выхватил меч и вонзил его в грудь предателя. Слишком поздно он сообразил, что зря показал спину к вероломному брату — обернувшись, Атаульф успел только увидеть, как Крут выхватывает свой меч. Серой змеей мелькнул клинок и король Тюрингии рухнул на пол с пронзенным сердцем.

— Кто-то, может, против этого? — спокойно сказал Крут, вытирая меч о плащ поверженного короля и прищуренными глазами обводя воинов Родериха, ошеломленных гибелью сразу двоих сюзеренов, — уверен, что нет. Что же вы не кричите хвалу новому королю?

— Слава Круту Первому, королю Тюрингии! — вскричал один из алеманнов, вскидывая меч и в тот же миг рев из двух десятков глоток подтвердил восхождение нового монарха. Этому реву вторили воинственные вопли за окном означающие, что в крепости больше не осталось сторонников покойного Атаульфа.

Королева Ярослава вернулась в Скитинг уже к вечеру — путь от Тюрингенского леса занял больше времени, чем она думала. Первое, что она увидела — это возносящийся от реки дым огромного костра. Обуреваемая внезапным дурным предчувствием, она развернула коня к Унструту, но, не проехав и двухсот шагов, встретилась со старшим сыном, ехавшим впереди своих воинов. Первое, что ей бросилось в глаза — на его волосах красовался королевский серебряный обруч, увенчанный фигуркой медведя.

— Поворачивай коней, матушка, — сказал Крут, — там не на что больше смотреть. Погребальный костер отгорел, а Атаульф уже на пути в Хель.

— Ты что же...ты...

— Он умер, матушка, — кивнул Крут, — я убил плохого короля и труса, предавшего наших богов. С двоевластием покончено — теперь Крут единолично правит Тюрингией. Разве ты не рада за меня?

Он осекся, удивленно уставившись на мать — на ее враз побелевшем лице, читался такой ужас, какого никто доселе не видел у решительной и жестокой королевы Тюрингии.

На обширной равнине, заросшей вереском и можжевельником, кипел жестокий бой. Лязг стали и воинственные крики заглушали даже раскаты грома, время от времени разносившиеся над равниной. Дождь, срывавшийся из заволокших небо сизо-черных туч, на земле становился красным от крови, пропитавшей и без того влажную почву. Любой наблюдатель со стороны затруднился бы определить, кто есть кто в этом побоище — с обеих сторон дрались светловолосые и рыжие мужи, рубившие друг друга боевыми топорами, мозжившие головы дубинами и выпускавшие кишки ножами-скрамасаксами. С обеих сторон сражались и сероглазые воины, с прядями русых волос на бритых головах и причудливыми наколками на руках. Лишь немногие здесь имели кольчуги — большинство облачились в куртки из оленьей кожи или войлочной шерсти. Шлемы носили и вовсе единицы — те, в ком даже неискушенный взгляд сразу бы определил предводителей. Среди них особенно выделялся высокий крепкий мужчина, чьи широченные плечи, казалось, вот-вот порвут панцирь с изображением распахнувшего крылья ворона на груди. Позолоченный ворон украшал и высокий шлем, из-под которого выбивались рыжие волосы. Своим боевым топором воин махалсловно дровосек — и как подрубленные деревья валились наседавшие со всех сторон враги, разрубленные чуть ли не пополам с одного удара. Кровожадная улыбка, словно волчий оскал, пробивалась сквозь густую бороду, пока воин, орудуя топором, прорывался в самую гущу врагов. Вокруг него сплотились и другие — из тех, кто имел хоть какие-то доспехи, — и сейчас стальной клин все глубже проникал в уже дрогнувшего противника. Над головой рыжеволосого реяло кроваво-красное знамя, с изображениемчерного ворона.