Некто небритый справа от Мякина произнёс:

— Да, это действительно не наш!

— Не наш? — усомнился первый голос.

Кто-то включил большой свет.

— А чего к нам заявился? — Голос справа крепко выругался.

— Я ошибся, — тихо ответил Мякин.

Тот, что был сзади от него, пробасил:

— За ошибки платить надо. У нас тут вход пятак, выход — рубь.

— А вы кто будете? — спросил Мякин. — Больные, что ли?

— Мы-то — больные, а вот кто ты? Нам интересно бы узнать, — прохрипел небритый.

Мякин поставил тарелку с кружкой на подоконник и встал.

— Ну, я пойду.

— Он, наверное, шизик, — прохрипел небритый и выругался как-то странно для Мякина. Его слова «лысый глаз», которые он прибавлял к каждой фразе, мешали мякинскому восприятию происходящего.

— Ну так и быть, не наш, двигай отсюда, а еду оставь, лысый глаз!

— Ты чё, дед, зачем его отпускать? Пусть доложит обстановку, что и как! — Басовитый закрыл Мякину проход. — Если он шизик, нам полезное расскажет. Нам ещё всю зиму здесь куковать.

— Не впервой, откукуемся, лысый глаз! — возразил небритый.

Мякин, слушая этот диалог, начал соображать:

«Странная компания здесь подобралась. Похоже, не больные это».

— Я вряд ли вам пригожусь, — произнёс Мякин. — Я новенький, меня только вчера сюда взяли.

Молодой, давно не стриженный, лежавший напротив Мякина, неожиданно проявился простуженным голосом:

— Новенький, не новенький — значения не имеет. Нам любой шизик подойдёт.

— А тебя не спрашивают, лысый глаз! — прохрипел небритый. — Ты сам новенький. Первый раз на зимовку определился. Молчи! Заткнись, лысый глаз!

Мякин сверхвежливо заявил:

— Братцы, я вам точно не подойду. Я не шизик, я спать не могу.

— Как это не можешь? — удивился небритый. — Совсем не можешь или только притворяешься?

— Совсем не могу. Вот уж почти две недели не сплю.

— Слушай, дед. Нам он точно не подойдёт. Нам без спанья нельзя.

— Да понял я, понял, лысый глаз! — ответил небритый. — Не шизик он. Совсем не похож. Наш-то Длинный его по шизе за пояс заткнёт.

— Длинный-то заткнёт, — согласился басовитый. — Да только шастает твой длинный где ни попадя. Сгребут его, выгонят отсюда — тогда и нас попрут.

— Не попрут, если шизеть будем грамотно, — не согласился хрипатый.

— Ну, я пойду? — снова спросил Мякин.

— Да уж иди, лысый глаз! — согласился небритый. — Тарелку-то оставь. Длинный придёт, поужинает.

Мякин пробрался по проходу к двери и попрощался:

— До свидания.

— Прощевайте, — произнёс басовитый. — И не кашляйте.

Мякин, оказавшись в тёмном коридоре, с трудом обнаружил лифт, нажал на кнопку и долго ждал прибытия кабины. К себе в палату он возвратился поздно, тихонечко прикрыл за собой дверь, аккуратно разделся и прилёг к себе на постель.

— Гуляете, Мякин? — услышал он шёпот профессора. — А у нас перемены.

Мякин молчал. Он закрыл глаза и подумал:

«Хватит мне на сегодня перемен. Достаточно для одного дня».

— Вам что, совсем неинтересно? — продолжил профессор.

«Этот неугомонный не отстанет же», — подумал Мякин и ответил:

— Интересно.

— Как-то вяло вы говорите, а про себя, небось, подумали, что ерунду какую-то хочет сообщить этот профессор!

— Я так не думаю, — прошептал Мякин и добавил: — Излагайте.

— Вот-вот. В этом вы весь и есть, — обидевшись, прошипел профессор. — В этом вашем «излагайте» и кроется весь ваш сарказм. Всё ваше негодование к окружающей среде.

— Так… — подумал Мякин, — эксперимент с засыпанием, похоже, сегодня у меня не состоится.

— Вот вы сказали это слово — «излагайте» — с каким-то превосходством, а превосходства-то и нет. Нет, господин Мякин, превосходства, да и не было.

— Вы перестанете там шептаться? — возмутился бухгалтер. — Уже которую ночь спать не даёте!

— А и правда, давайте спать, — тихо сказал Мякин.

Минуты две профессор молчал. Слышно было, как он вздыхает и ворочается с боку на бок.

— Как же вы, господин Мякин, собрались спать? — снова прошептал профессор. — Вы же давеча нам сообщили, что совсем не спите.

Мякин твёрдо решил отмолчаться.

— Значит, вы ввели нас в заблуждение, — продолжил профессор. — Это нехорошо. Заблуждающийся человек крайне опасен. Вы представляете, что вы сотворили?

У окна послышался храп.

— Ну вот, сначала шёпот, потом симфония инструментальщика, — тихо произнёс бухгалтер.

— А мне наплевать, хоть ураган! — добавил седой. — Пусть хоть всё рухнет вдребезги, лишь бы эмоций побольше.

На некоторое время в палате повисла тишина, даже инструментальщик, громко заклокотав, затих. Мякин повернулся на спину, сладко вытянул ноги и словно бы задремал, и показалось ему, что небритый из странной палаты будто бы прохрипел:

— Ты к нашей свободной жизни совсем не приспособлен. Не годишься ты нам.

«Не гожусь, — подумал Мякин и спросил сам себя: — Почему не гожусь?»

— Вы что, спите? — снова зашептал профессор.

— Не сплю, — ответил Мякин.

— Это хорошо, — обрадовался профессор. — Вот что я вам скажу, господин Мякин. — Профессор приподнялся и сел. — Заблуждение — вещь весьма опасная. Если часто заблуждаться, то и свихнуться можно, то есть пойти по психическому. Вот у меня просто нервное, а они думают психическое. Заблуждаются. Ох как заблуждаются!

Со стороны окна вновь послышался храп.

— Вот у инструментальщика — психическое. А у меня чисто нервное. — Профессор продолжил бормотать, иногда что-то непонятное, и, кажется, потихоньку сидя задремал.

— Именно нервное… — последнее, что расслышал Мякин, и со стороны профессора послышалось тихое посапывание.

Инструментальщик громко всхрапнул и, видимо, повернувшись, затих. Мякин ещё несколько минут настороженно прислушивался к внезапно наступившей тишине, и снова его мысли устремились куда-то далеко отсюда, и снова он вроде бы задремал.

— Свобода — она, знаешь, не для всех, — прохрипел небритый. — Её заслужить надобно, лысый глаз.

Мякин как будто проснулся и огляделся. Сидит он в какой-то хламиде, то есть одежда на нём есть, но не его, а размера на два больше, да и чистоты сомнительной.

— Вот возьми нас, свободных людей, — продолжил небритый. — Никто нам не указ, лысый глаз. Мы сами по себе.

«Сами по себе», — подумал Мякин и открыл глаза.

Инструментальщик всласть храпел, аж с переливами. Профессор тихо посапывал, иногда что-то бормотал себе под нос. Бухгалтер аккуратно лежал на правом боку, подложив ладони под щёку, и, кажется, чмокал губами. Только седой не спал — он лежал на спине и не отрываясь смотрел вверх в одну точку.

Мякин сел на постели, потёр сонные глаза и впервые за эти недели почувствовал, что выспался.

«Ай да я! — подумал он про себя. — Неужели мне клиника помогла?»

— Не спится? — тихо произнёс седой.

— Ага, — ответил Мякин. — Душно тут у нас.

— Да, — согласился седой. — Инструментальщик не даёт окно открыть — боится, что с завода его кто-то может украсть.

— Странно, — сказал Мякин.

— Ничего странного я не вижу, — возразил седой. — Он с заводом сжился — вот ему теперь завод и мерещится.

— Завод для него — это какой-то образ, — уточнил Мякин.

— Образ? — усомнился седой. — Да, конечно, образ. Зверь, пожирающий людей и изрыгающий дым, скрежет и вонь.

— Я так не думаю, — возразил Мякин. — Он, наверное, любит свой завод.

— Любит? — недоверчиво ответил седой. — Как можно любить железяки? Это нонсенс! Кажется, я к месту употребил этот термин. «Нонсенс» — красиво звучит. Или, скажем, парадокс. Не находите, что это красиво, когда парадокс? Например, можно сказать, что у него парадокс. Это гораздо лучше, чем понос.

— Парадокс красивее, чем понос, — согласился Мякин и посмотрел на часы. — Шесть утра, — прошептал он. — Ещё целый час можно спать.

— Можно спать, — согласился седой и закрыл глаза.

Мякин больше не заснул. Сколько он ни старался тихо, не шевелясь, лежать с закрытыми глазами, сон не шёл, не появлялась даже дремота, которую он только что испытал.