– Прежде чем нападать, может, спросишь прямо, а не будешь накручивать себе?

– Прямо? Да, пожалуйста. Какого хрена ты подослал Германа следить за мной?

– Вот, наконец-то вопрос по существу. Я никого и никуда не посылал, конфетка.

Снова в ответ слышу смешок:

– Ну-ну. Так я тебе и поверила.

– У тебя явно проблемы с доверием.

– Это у тебя оно хромает на обе ноги. Просто, чтобы ты знал – я большая девочка и могу справиться сама, Виктор! И то, что мы в отношениях, не дает тебе права лезть в мое личное пространство и уж тем более устраивать за мной слежку или прикреплять конвой, ясно? Я тебе не собака какая-то, которую нужно выгуливать на поводке!

– Скажи спасибо, что без намордника, – не удержавшись, язвлю. – Иногда на тебя его до трясучки, как хочется напялить, чтобы ядом не плевалась.

Моя взбешенная фурия аж подпрыгивает на месте, со всей дури заехав мне кулаком в плечо. Решив, что и этого мало, следом заряжает женской сумочкой, которую я перехватываю и отбираю, отшвыривая на заднее сиденье.

– Коза.

– Кобель!

– Не жизнь, а зоопарк какой-то!

– Я смотрю, тебе сильно смешно?

– А что мне еще делать? Рыдать, что ли? Личное у нее, блть, пространство! А я тогда, прошу прощения, в каком нахожусь, Кулагина? Ты мне тогда сразу список выкати, что с тобой можно, а чего нельзя, чтобы, не дай боже, снова не накосячить. Я же один у нас такой огромный, с*ка, косяк, а ты безгрешна!

Мы переглядываемся и затыкаемся. Оба. Не знаю, что в своей взбалмошной голове крутит Антонина, я же еду и поражаюсь, как можно одновременно так сильно хотеть ее придушить и поцеловать! Зараза. Каким образом она каждый раз, даже ругаясь, умудряется оставаться центром вселенной, с которой хочется носиться, как с драгоценной статуэткой?! С другой уже давно бы порвал все, что только можно, исчез, заткнулся и даже носом в ту сторону не повел! С этой же – потерять ее боюсь больше, чем себя в ней. Раздражает, злит, заводит до трясучки. И точно так же до трясучки хочу ее. Клиника!

Нет, молчать с ней невозможно.

– Остыла? – тишина. – Еще раз повторяю, – говорю, заруливая на нашу улицу, – Герман оказался в клубе случайно. Я его туда не посылал, он отдыхал с парнями. За тобой никто не собирался следить или ущемлять тебя в чем-то. Конфетка, я, может, и превращаюсь с тобой в параноика, но не настолько. А если и настолько, то не без причины!

– Я тебе не верю, – звучит бесцветное в ответ.

– Ты издеваешься, что ли?

– Остановись здесь.

– Чего?

– Чего слышал. Сегодня я ночую у себя.

– Кулагина, не дури! – простреливает в сердце иррациональный страх остаться одному.

– Я. Хочу. Побыть. Одна. Что в этом непонятного?

– Да пожалуйста! Дом огромный, два этажа. Займи комнату Ру, если тебе так хочется “побыть одной”. Я уйду в гостиную спать, без проблем. Но что за идиотизм – сбегать? Это точно не выход и не решение проблем, нам ли не знать?

– То есть и тут тебе на мою просьбу плевать, да? – оборачивается и хмурится. – Я устала и хочу отдохнуть. Мне надо подумать и вообще, я хреново себя чувствую, поэтому сегодня я буду ночевать у себя. Точка.

Точка.

Точка, видите ли, у нее! Да ради бога!

Резко бью по тормозам и щелкаю кнопкой блокировки дверей. Открываю их во всем салоне и отворачиваюсь. Молча. Кулагина, судя по звукам, подхватывает свою сумочку и выскальзывает из тачки. Дверью не долбанула, и на том спасибо. Так же не сказав ни слова, оставила меня в гордом, блин, одиночестве. Зашибись!

Когда послышался стук каблуков по асфальту, я обернулся. Проводил ее вертлявую задницу взглядом, пока она не открыла калитку и не исчезла за воротами бабкиного дома. Феерично, конечно, закончился вечер, ничего не скажешь…

Спал в эту ночь я хреново. Снова, как пару недель назад – глаз почти не сомкнул. Мало того, что ощущалась острая нехватка Кулагиной под боком, так еще и Ру вернулась только утром от подружки. Коллега мой ее подкинул до дома по пути на работу.

Я как раз занял наблюдательную позицию, стоя у окна в гостиной с чашкой горького крепкого кофе, когда в восемь утра дверь открылась и на пороге нарисовалась улыбчивая мордашка Руси:

– Утречко добрейшее.

– Мхм. И тебе того же, мелкая.

– Как спалось?

– Паршиво.

– А где Тони? Спит еще?

– Ага, – киваю, возвращая взгляд на окна ее гостиной, там тихо, безлюдно и маняще, – наверное.

В доме виснет задумчивая тишина. Я ухожу в свои мысли так глубоко, что едва не подскакиваю, проливая на футболку пару капель кофе, когда почти над ухом раздается:

– Ба, вы опять поругались, что ли, Чип?

Мелкая проныра залезла ногами на диван и уперла руки в бока. Все, сейчас начнется отменная головомойка. Тороплюсь обмануть ребенка, заверив:

– Не ругались мы.

– Ну-ну. Тогда почему Тони там? – кивает на соседний дом, и правда, в окне появляется силуэт Кулагиной. В белых легких домашних штанах и топе, с миской в одной руке и ложкой во второй. Волосы собраны в небрежный пучок, вся такая до жути милая, уютная и домашняя. И она, мать твою, должна быть сейчас здесь! А не стоять по другую сторону окна, хмуро глядя на меня из-под бровей.

Господи, в чем-чем, а в искусстве дуться и обижаться Кулагиной можно дать золотую медаль. Никогда не понимал, как можно так долго варить в себе обиду на кого-то. Натура у меня такая – дурацкая. Отходчивая.

– Так что? Почему, Чип, расскажешь?

– Потому что у кого-то слишком длинный нос, который лезет не в свое дело.

– Тю, ну, не очень-то и хотелось, – отмахивается футболистка. – Злой ты, пошла я.

– Стоять! – оборачиваюсь, когда ребенок соскакивает с дивана. – Куда лыжи навострила?

Плечами пожимает, рюкзак подхватывает и кидает беззаботно:

– К Тони пойду. Завтракать.

– Эй! А спросить разрешение? Мелкая! Это что за бабий бунт на корабле? А как же я?

Очевидно, никак. Потому что Ру уже закрыла дверь с другой стороны, слиняв, снова киданув меня на произвол судьбы и самокопания. Одна женщина с характером – атас. Но две… туши свет. И я, походу, прочно влип на всю свою оставшуюся жизнь.

Одним махом допиваю кофе. Обжигаю глотку. Ладно, фиг с ними! И не такие крепости брал. Позавтракав наскоро сооруженными бутербродами, продумал план по “захвату”.

Нина

– Куда мы едем, Вик?

– Скоро увидишь, конфетка.

– Ты мне это уже час говоришь. Не надоело?

– А тебе не надоело спрашивать так часто? Тебя заклинило, что ли? – парирует засранец. – Наберись терпения. Вдох-выдох, девочка моя. Скоро будем на месте.

– Если это твой способ помириться – бросить меня в лесу и уехать, то это хреновый способ. Избавиться от меня не выйдет, я найду дорогу обратно. Месть моя, кстати, будет страшной, – милостиво предупреждаю.

– Не переживай, если бы я хотел от тебя избавиться, то сделал бы это не при свидетелях и не так очевидно, – подмигивает племяшке в зеркало заднего вида Волков, снова возвращая свое драгоценное внимание на дорогу. Вальяжно крутит баранку руля одной рукой, откинувшись на спинку – само спокойствие и умиротворение.

Бесит до чертиков!

– Очаровательно, – выношу вердикт, сама не понимая, чему конкретно. Тому, что ему каким-то немыслимым образом удалось уболтать меня сесть в тачку или тому, что одна я в машине как на иголках сижу? И ведь все понимаю – пора с психами заканчивать. Но не могу. Раздражение перманентно засело внутри и зудит.

– Вы такие смешные, когда ругаетесь, – хихикает Руся, – у нас Василиса с Мишкой так же в классе дуются друг на друга. Он ее за косички дергает, а она его дураком обзывает. Да. Но им, на минуточку, десять. А вам?

Мы с Волковым переглядываемся. А нам три раза по десять, но любовь, она в любом возрасте такая – немного глупая. И малышка Ру это обязательно однажды поймет.