Прохожу на кухню. За неимением виски, которое от меня “спрятали”, наливаю воды себе в стакан, залпом опустошая. Сушняк начал преждевременно давить.

– Тебе с такими разговорами лучше было к своему начальству идти, а не ко мне. Багрянцев бы тебя выслушал.

– Вот и нет. Егора моя тема не касается, а вот тебя и твою Кулагину очень даже.

– Не мою. Уже.

Столярова фыркает. Я к раковине иду, стакан собираясь сполоснуть. Бросаю на ходу:

– Раз пришла, давай. Я слушаю.

Грубо. И Инга всем видом изображает оскорбленное достоинство. Но мне, при всем моем желании, играть в “участливого слушателя” сегодня невмоготу. Столярова молча разбивает яйца на разогретую сковороду и немного погодя начинает:

– Слушай, я за ним наблюдаю уже вторую неделю. Куда ходит, что говорит, о чем интересуется. Как я сказала, человек Леня неплохой, но очень м…

– Мутный.

– Это грубо. Скорее скрытный. И знаешь, мне кажется, что он следит. За…

За кем Ларин, по мнению Столяровой, “следит”, я уже на расслышал. Резко дернув кран, открывая воду, неожиданно хренел, когда в лицо вылетела струя воды, влупив со всей дури.

– Твою…!

– Господи, что за… – слышу женский визг, и кран с хрустом и треском срывает. Вода начинает хлестать во все стороны мощным фонтаном, устроив мне на кухне натуральный потоп. Бурным потоком забрызгивая раскаленную сковородку, которая начинает возмущенно “стрелять”, заливая и Столярову, и меня с ног до головы.

Что за день, твою мать?!

Выругавшись, закрываю фонтанирующий поток полотенцем, заставляя Столярову сжать и держать, а сам ныряю под раковину. Перекрываю воду, понимая, что Ру со своим Гуглом была права. Сорвало ровно в том месте, где мелкая мне сделала замечание, уверяя, что закручиваю я его не так. Конкретно промах, по всем пунктам, Волков...

На ноги поднимаюсь мокрый, как черт, стряхивая капли с рук. Взгляд с себя на Столярову перевожу, ей тоже прилично досталось. Все платье в мокрых пятнах, с волос капли на пол стекают. Удружил. Ибо нечего без приглашения по гостям шастать!

– Бодряще… – хохочет Инга, капли с лица вытирая. – Будет очень нагло, если я попрошу футболку, Вить и время, чтобы просушить платье?

– Я говорил, что сегодня не время изливать душу, – бурчу, поднимаясь в спальню. – Сегодня у меня все, мать его, протекает. Не день, а локальный пздц.

В спальне переодеваюсь сам, скидывая мокрые вещи в корзину, и Инге захватываю футболку. Они у меня последнее время какой-то максимально расходный материал. Но не щеголять же ей в напрочь промокшем платье? Я хоть и хреновый, но все-таки джентльмен.

Пока девушка переодевается, закрывшись в ванной, вызываю сантехника. У самого, очевидно, руки из задницы растут что-то делать. Да еще и в сегодняшнем состоянии, шансов починить кран самостоятельно никаких. Разве что доломать окончательно. Вот тогда Руся от души надо мной поиздевается.

Привожу кухню в божеский вид, отправив утонувшую в воде глазунью в урну, следом за блинами – еда сегодня тоже не мое. И только раскидываю тряпки по полу, промакивая лужи, как в дверь раздается звонок. Выругавшись, бросаю свое бестолковое занятие и без задней мысли распахиваю дверь. В надежде, что это так оперативно сработала фирма. Да, чуть челюсть от неожиданности не роняю, когда вижу на пороге Кулагину.

Футболку рефлекторно одергиваю. Меня снова выкашивает. Все снова меркнет, кроме ее глаз, которые смотрят на меня в упор, и улыбки, которая чем дальше, тем быстрее стирается с ее розовых губ. Сходит на нет окончательно, когда у меня за спиной раздается голосом Столяровой:

– Кто там?

Глава 25

Нина

Кто там, значит?

Кулаки сжимаю.

Спокойно, Кулагина.

Не истерить, не ругаться и не накручивать себя раньше времени. Ты взрослая, адекватная женщина, которая не будет делать поспешных выводов!

Вдох-выдох.

Мало ли почему она здесь, да? Про здоровье Волкова узнать заехала, всего лишь. Ведь может такое быть? Может. А почему она при этом с мокрыми волосами и в его футболке щеголяет? Это другой вопрос. На него, я уверена, тоже есть разумный ответ. И я его услышу. Главное – держать себя в руках. Досчитать до десяти и разогнуть пальцы, которые мысленно судорожно сжались на шевелюре Инги-феечки-Столяровой в диком желании ее проредить!

Мой.

Набатом бьет в голове – мой! Эта прокурорша мне не конкурентка, как бы самоуверенно это не звучало. Я знаю, чувствую, слышала и видела, каковы реальные чувства Вика ко мне. Они не могут раствориться по щелчку! Исчезнуть за мгновение! Инга может хоть десять раз изогнуться буквой “зю” – ее он не будет никогда! Я не дам. Не позволю. Теперь нет.

У меня есть решение. У меня есть цель. Я знаю, чего я хочу. Я вернулась сюда не ради сиюминутного падения и отступать не собираюсь. Даже если Волков умудрился спутаться со своей коллегой за жалкие пару часов моего отсутствия, не имеет значения. Мы оба хороши. Что бы между ними не было – все это глупости и попытка забыться, не более того. Волков мой! А ей…

– Тебе лучше уйти, – складывая руки на груди, бросаю Инге, но по-прежнему стойко выдерживаю взгляд хозяина дома. Волков пытливо смотрит мне в глаза. По его лицу пробегают мрачные тени. Хоть убейся – не поймешь, о чем он думает и что чувствует, но держится, как всегда, с достоинством, нагло и самоуверенно.

Поганец! Любимый до одури самоуверенный поганец! Как бы взяла и как бы…

– Уйти? Мне? – выгибает бровь Виктор. – Ты ничего не попутала, конфетка?

– Подружке твоей. А нам с тобой нужно поговорить, Волков. Серьезно.

– М, даже так? Серьезно поговорить? Хорошо как. А меня ты спросить не хочешь, собираюсь ли я с тобой разговаривать, Кулагина?

– Это не вопрос и не просьба, – щурюсь, – констатация факта, если тебе интересно.

– Поразительно. Обычно извинения начинают с других слов. А других причин для нашего с тобой разговора, хоть убей, я не вижу. Если мне память не изменяет, то я уже все тебе сказал утром. Могу, конечно, повторить, но ты уверена, что такое унижение нужно при свидетелях? – взгляд мне за спину переводит. На Багрянцева, подпирающего капот авто, смотрит. Непрозрачно дает понять, что такое положение вещей ему совершенно не нравится.

– Ты можешь до бесконечности злиться и язвить, но я отсюда не уйду, пока мы не поговорим.

– Решительно.

– Еще как! Так что, – смотрю на притихшую феечку, кивая, – на выход, дорогуша. Или сама, или я могу помочь.

Волков ухмыляется, паразит. “Дорогуша” мнется. Долго мнется. Выдерживает молчаливую паузу, проверяя запас моего терпения. Увы, для нее оно сегодня исчерпало все резервы.

– Хорошо. Значит, помогу.

Решительно ныряю в дверной проем, собираясь, как Макара утром, вытолкать девушку за порог. Уже делаю резкий шаг по направлению к “гостье”, которая нервно отшатывается. Но Волков оказывается проворней. Перехватывает меня за талию, практически на лету. Удерживает на месте.

– Вот только женского мордобоя мне тут сегодня не хватало! Брейк, дамы.

Инга, видимо, поняв, что я далеко не шучу, вскидывает руки:

– Спокойно, уже ухожу. Развлекайтесь, – сгребая в охапку свое платье и подхватывая туфли, босая и в одной мужской футболке улепетывает прочь, захлопнув за собой дверь с другой стороны.

Ничего, не пропадет. Багрянцев ей в помощь.

Я, неожиданно сообразив, что на моей талии все еще покоится рука Волкова, встрепенувшись, выворачиваюсь из захвата. Он покорно отпускает, я отступаю. Мы переглядываемся. В гостиной виснет тишина. Пока первой ее не нарушает пропитанный сарказмом голос хозяина дома:

– Чем обязан такому фееричному возвращению? Самолет отменили? Или ты со своим непомерным эго не влезла в салон? Перевес?

– Я решила, что она тебе не подходит, Волков.

– И вернулась, чтобы это мне сообщить? Какая забота.