На улице валил обильный снегопад.

Капитан замурчал причитающуюся погоде мелодию давнего хита, но слова песни будто выветрились из головы, испытывающей волнующее кружение.

Завернув за угол магазина и направляясь к своему кварталу, Портупеев краем глаза заметил на стене здания жизнеутверждающий лозунг, увековечивающий память легенды отечественного рока.

‒ Новые времена ‒ новые герои, ‒ резюмировал вслух капитан и внезапно остановился, озарённый шальной мыслью.

Оглядевшись по сторонам, он достал из пакета коробку с мелками и принялся исправлять надпись, оправдываясь перед безвременно ушедшим кумиром:

‒ Ты уж прости меня, товарищ Цой…

Закончив дело, он отошёл от стены на несколько шагов и полюбовался внесёнными поправками. Разноцветный апокриф гласил:

«Сеня Дрыгин жив».

Повертев в руке оставшийся от набора мелок, Портупеев забросил пустую коробку в припорошенную снегом урну и произнёс:

‒ Ладно, завтра новые куплю…

Затем уверенно подошёл к стене и, обсыпаясь меловой крошкой, словно инеем, твёрдой рукой приписал к надписи три восклицательных знака…

‒ Мне нужен самый уродливый свадебный букет в вашем магазине, ‒ сказал я.

‒ Уродливый? Может быть, гвоздики подойдут?

‒ О нет, вы не так меня поняли. Уродливый, но большой и шикарный. Представьте, что стог сена переспал с траурным венком. Вот что-то такое. Ах, простите.

Цветочница смерила меня хмурым взглядом, развернулась и пошла в подсобное помещение.

‒ А у вас есть тигровые лилии? Добавьте их в центр, пожалуйста, ‒ крикнул я ей вслед.

Её не было целую вечность, ну или, может быть, десять минут. В любом случае, я весь извёлся. Но букет, надо отдать должное, получился воистину кошмарным.

Лилии она воткнула не только в центре, но и немного по краям. Их удушающий запах я почувствовал даже через прилавок, а стебли, похоже, уже вовсю подтекали. Вокруг лилий было какое-то частично увядшее сено, розы цвета несвежей говяжьей печени и мелкие голубые цветочки, которые не сочетались ни с чем. Чудесно. И конечно ‒ мелкая пыльца цвета метиленового оранжевого, которая всегда бывает от тигровых лилий.

Я представил лицо Софы в этой пыльце, и как она чихает. Раз, другой, третий.

‒ Да, это подойдет как нельзя лучше. Сколько с меня?

Цветочница назвала цену (тоже воистину кошмарную). Но делать было нечего, пришлось доставать кошелёк.

‒ Вы, барин, видно, сильно любили эту девушку? ‒ спросила цветочница, когда я был уже у двери.

Нет, конечно.

Вовсе нет.

Как вы вообще могли такое подумать.

Мы с Софой познакомились на первом курсе.

Наш год был первым, когда девушек принималили куда-то кроме лекарского факультета. У нас, на природной магии, их оказалось две. Александра, изящная сероглазая красавица, приезжавшая на занятия в собственном экипаже, всегда улыбчивая, милая и спокойная. И София, маленькая, с толстой рыжей косой. Эта София, напротив, похоже воспринимала академию как поле битвы. Она настрого велела всем называть её только Софой и чуть что рассказывала всем, что её дедушка ‒ настоящий друид, который восемьдесят лет живёт в лесу.

Зимой у нас начались практические занятия по зельям, я оказался в паре с Софой, и это было смерти подобно.

В химии Софа не понимала ничего. Она буквально не знала, что такое мениск. При взвешивании хватала все гирьки подряд, как будто её не учили пользоваться перчатками. В то же время донимала меня всякими дурацкими замечаниями по части растений и животных. Мол, если так рубить рябиновые почки, то они не отдадут всю свою силу экстракту, а только половину силы. И что это за зелье будет тогда? Одно название.

Мы перестали разговаривать уже на третьем занятии. Когда я делал что-то, что не нравилось Софе, она хихикала. Когда она допускала просчёт ‒ я закатывал глаза. Впрочем, зелья у нас выходили неплохие. Оценок ниже «хорошо» профессор ни разу нам не поставил.

На последнем занятии перед экзаменом Софа всё-таки поплатилась за свой скверный характер. Её ложку, шпатель и другие инструменты поразила оловянная чума. Не такое простое заклинание, между прочим. Я его в учебнике для четвёртого курса нашёл.

Всё занятие я делал всё, как надо, а Софа могла только трястись от злости.

Впрочем, праздновал победу я недолго. Пришёл домой, открыл мешочек с инструментами, а оттуда вылетело два мотылька. Я полез за шпателем, а там всё рассыпалось в ржавую труху.

Вот так и вышло, что на экзамене и мне, и Софе пришлось работать казёнными инструментами. Нам выдали длинные неуклюжие ложки, тупые ножи модели 1875 года. Мы уныло скребли этими ложками по днищам котлов (да, котлы на экзамене были раздельные, факультет по такому случаю расщедрился на двойной набор ингредиентов). Надо было варить зелье-противоядие. И так задачка непростая, а с чужими непривычными инструментами ‒ вдвойне.

Мы с Софой уже час пыхтели над зельями, недобро косясь друг на друга, когда я услышал свой шёпот:

‒ У тебя там на дне кристаллик не растворился.

Даже сам от себя не ожидал такой доброты.

‒ И что? ‒ от удивления Софа, видно, тоже забыла, что мы с ней не разговариваем.

‒ Надо обязательно всё растворить, прежде чем добавлять льняное масло. Иначе не загустеет!

Софа склонилась над своим котлом. Через пару минут я услышал удовлетворённое хмыканье, а потом её шёпот:

‒ Спасибо!

Еще несколько минут мы работали молча. Потом Софа легонько ткнула меня локтем.

‒ Сначала раздави стручки лимской фасоли тупой стороной ножа. Так они…

‒ Что, лучше отдадут свою силу зелью?

‒ Да нет. Так они не укатятся.

Я попробовал придавить, но один стручок, как живой, выскользнул из-под ножа и упал на стол.

И Софа не засмеялась! Она тихонько вздохнула и придвинула мне свои уже нарезанные стручки.

За экзамен мы оба получили оценку «хорошо». И после этого подружились.

Что было потом?

Много всего. В конце первого курса я никогда бы не сдал ботанику, если бы Софа не сидела со мной три ночи перед экзаменом. На втором курсе я всё-таки втолковал ей, что такое мениск (не коленный, а тот, который на поверхности растворов). На день рождения подарил духи собственного сочинения. Они пахли цветущим лугом, но через час этот запах в один миг сменялся на запах навоза. В ответ Софа украла мою модель скелета и переназвала там все кости. Над моим ответом на экзамене смеялся даже профессор.

В конце третьего курса я внезапно понял, какая Софа красавица.

Оказалось, что волосы у нее ‒ как шёлк. (Это на ощупь, на цвет ‒ как золото.) Глаза карие, как мой лучший сплав бронзы. Губы ‒ вкуса сидра.

Сидра ‒ это потому, что мы с ней тогда пили сидр и целовались.

Был июнь. Летние экзамены только что закончились, мы празновали свою свободу, жгли костёр в саду за алхимическим корпусом. Всё было хорошо, очень хорошо, даже прекрасно, но внезапно я почувствовал ужасную панику. Я никогда до этого не был с девушкой. А вдруг бы Софа надо мной посмеялась? И я убежал, наврав ей что-то про экстракцию, которую надо срочно закончить.

На следующий день я пошёл в публичный дом. Да. Можете смеяться надо мной. Тем более, что внутрь я так и не зашёл, просто час смотрел на окна, пытался убедить себя, что это будет просто эксперимент. Зато меня там увидел знакомый, и на следующий день уже весь Университет знал об этом. Ну и Софа, конечно. Она просто выгнала меня, даже слушать не стала.

Мы снова стали разговаривать только через полгода. К этому времени базовый курс природной магии закончился, я учился на алхимии, Софа ‒ на зоологической магии. Ей очень по душе были ящерицы и гекконы.

На шестом курсе я на спор растворил статую основателя Университета, которая стояла во дворе, и меня отстранили от занятий.