Однажды Зина проснулась в квартире Лариски оттого, что кто-то громко и надсадно храпел ей прямо в ухо. Она с отвращением отодвинулась и, скосив глаза, увидела, что рядом с ней на диване спит совершенно голый мужчина.

Ошеломленно переведя взгляд на себя, Зина обнаружила, что нижняя часть ее тела тоже голая, а рука мужчины лежит у нее на животе. Замерев от ужаса, она затаила дыхание, пытаясь вспомнить, кто это и почему они рядом, да еще и голые. Но память, всегда такая услужливая, на этот раз лукаво ускользала. И тогда Зина, стыдливо прикрыв себя каким-то полотенцем, валяющимся рядом, толкнула мужчину в бок.

– Эй, ты кто?

Мужик проснулся не сразу, а когда все же очнулся, хрипло загоготал:

– Ты чего, красотка? Сама же мне глазки стоила!

– Что? – Зина сморщилась от омерзения. – Фу! Отодвинься. Ты кто?

– Серега я, – мужик почесал живот. – Хорошо было?

– Что было? – похолодела Зина.

Он плотоядно облизнул губы и сладострастно тронул низ ее живота.

– А вот что. Забыла, как орала на весь дом? Повторим?

Масленый блеск вспыхнул в его глазах. Он побагровел и, придвинувшись к ней, навалился на нее всей своей силой. Зина гадливо закрыла глаза и стала изо всех сил его отталкивать.

– Пошел вон! Мерзавец, отстань!

Он хотел закрыть рукой ей рот, но она, извернувшись, сильно укусила его за палец. Тогда он, рассвирепев, изо всех сил хлестнул ее по лицу так, что у нее в глазах потемнело.

– Молчи, сучка!

Он насиловал ее долго, жестко, пыхтя и сопя, изрыгая ей в лицо вонючий запах алкоголя, немытого рта и дешевых папирос. Потом, выплеснув в нее все свое содержимое, отвалился, как насосавшийся вволю клещ, и сразу уснул, уткнувшись в подушку.

Зинаида, еле дыша от отвращения и гадливости, с трудом сдерживая подступающую тошноту, сползла с дивана и, как была голышом, кинулась в ванную. Там, под ледяным душем, долго терла себя куском какой-то мочалки, валяющейся здесь же. Потом оделась и тихо вышла из квартиры, опасаясь, что мужик опять проснется.

После полудня того дня Зинаида, переодевшись дома, поехала на кладбище. Упала на уже чуть осыпавшийся холмик, замерла в каком-то опустошении, раскинув руки так, будто хотела обнять погибшего мужа. Не плакала, не голосила, не рыдала – пересохло все внутри. Просто бессильно лежала, уткнувшись в холодную землю. Сколько пролежала так, Зина не помнила. Когда совсем стемнело, она встала, отряхнулась и с укором посмотрела на могилу.

– Что ж ты, Алеша, бросил меня здесь? Как ты мог? Пропала я, Алеша. Теперь совсем пропала.

И покатилась ее жизнь вниз еще стремительней! И чем дальше, тем больше.

Она уже не могла остановиться. Выпить хотелось всегда. Организм требовал еще и еще. Без очередной дозы настроение падало, злость и раздражение подступали, ярость брала в плен.

С работы Зинаиду уволили по статье за прогулы. Несколько раз ее подбирали на улице. Она опускалась все ниже, появились морщины вокруг глаз, в волосах полыхнула первая седина.

Жизнь пролетала мимо. Она ничего не замечала, постоянно находясь в плену пьяного угара.

Со дня гибели Алексея прошло три года. Лизе исполнилось семь. Девочка стала замкнутой, скрытной и нелюдимой. Она уже не удивлялась, что мать постоянно пьяна. Уже не пугалась, слыша крики из соседней комнаты, не шарахалась от чужих мужчин, спокойно гуляющих по квартире, не стеснялась их неприкрытой наготы.

Привыкла спать под пьяные песни и крики. Научилась прятаться, есть остатки еды, уходить без спроса из дома, закрывать дверь в своей комнате на крючок. Стала брать у матери деньги без спроса, часто ночевала у соседки, ходила в обносках и притерпелась к косым взглядам и насмешкам сверстников.

Лиза уже и не помнила, когда мать нормально с ней разговаривала, когда ласково гладила ее по голове, готовила обед или ужин. Вставая поутру, девочка мыла тарелки и чашки, убирала мусор, собирала окурки, выносила помои. Потом набирала воды в ведро и мыла затоптанные полы. Соседка, вытирая слезы, помогала ей, тайком подкармливала, покупала вещи.

В детский сад Лиза больше не ходила. После первого столкновения с воспитательницей Зинаида, тогда еще находясь в здравом уме, написала заявление и забрала девочку, соврав заведующей, что они переезжают в деревню. В редкие минуты трезвости Зина приносила соседке немного денег, оставшихся от пенсии на мужа.

– Возьми, теть Галь. Купи Лизке чего-нибудь.

Соседка уже не пыталась ее образумить. Молча брала деньги и прятала глаза, чтобы не видеть изменившееся лицо пьющей женщины. Лизу она жалела, любила, как родную, и всякий раз уговаривала девочку остаться у нее на ночь, опасаясь пьяных материнских собутыльников.

На самом деле было чего бояться. Все чаще стал в квартире оставаться Сергей. Большой, высокий, плечистый, он, пока был трезвый, отличался смирным характером. Лизу не трогал, иногда приносил помятую шоколадку, редко улыбался, показывая желтые кривые зубы. Но выпив, превращался в монстра. Орал, нещадно бил Зину, размахивая огромными кулаками и выплевывая самые грязные матерные слова. Теряя стыд, заваливал Зину на пол и насиловал ее прямо на глазах дочери или собутыльников.

Жизнь превратилась в кошмар. И кошмар этот, наполненный каждодневным ужасом, унижением и грязью, становился в их доме самым обыденным явлением.

На третий год беспутной жизни Зина забеременела. Она даже не сразу поняла, что носит ребенка. А когда осознала, делать аборт было поздно. Живот рос не по дням, а по часам. Время родов неумолимо приближалось.

Сергей, узнав о беременности Зинаиды, просто озверел. Бил ее так, словно месил тесто в кадке, а она, инстинктивно прикрывая живот, лишь извивалась на полу, тихо постанывая.

Лизе было семь, когда в один из таких дней она, громко рыдая, кинулась к матерящемуся пьяному мужчине, ногами бьющему ее беременную мать, и, схватив его за руку, повисла на ней.

– Хватит! Перестань! Не бей маму!

Избитая мать подняла голову и, вытерев ладонью кровь, льющуюся из носа, прошептала, превозмогая боль:

– Уйди, Лиза!

А Сергей, пьяно гогоча, скинул ее с руки и швырнул в коридор.

– Пошла вон, дрянь.

И тогда девочка, не помня себя, задыхаясь от жгучей ненависти к нему и горячей жалости к пропащей матери, забежала на кухню и, схватив большой кухонный нож, выскочила в комнату, истошно вопя:

– Отойди от мамы, гад! Отойди! Не бей ее!

Оторопевший Сергей, не ожидавший сопротивления от этой худой, вечно молчавшей бледной козявки, бросил Зину и, обернувшись к девочке, замахнулся на нее кулаком. Дико закричала Зинаида, и в ту же минуту Лиза, размахнувшись, ткнула ножом в эту ненавистную жирную руку, безжалостно убивающую ее мать.

Отточенное лезвие ножа, коснувшись руки, разрезало ее. Сергей, схватившись за нее второй рукой, замер на мгновение. И это мгновение спасло девочку.

Лиза, бросилась из квартиры как была, в домашних тапках и старом истрепанном халате без двух пуговиц.

Август уже заканчивался, и ночи его были свежи и темны. Девочка неслась по безлюдным улицам, не разбирая дороги. Задыхаясь, чувствуя, как от ужаса колотится сердце, перепрыгивала ограды и бордюры, бежала то по дорожкам, то по газонам. Боясь погони, из последних детских сил боролась за свою жизнь.

Бежала она долго, страх гнал ее по темному городу, хватая за пятки и стуча в висках. Наконец, совершенно обессилев, девочка упала у какой-то высокой ограды на газон. Тяжело дыша и захлебываясь собственным дыханием, рухнула, беспомощно закрыв голову руками.

Наверное, было холодно, но она, разгоряченная бегом и нахлынувшей паникой, этого холода не чувствовала и не замечала. Словно впала в забытье. Голова кружилась, хотелось пить и стучало в висках.

От пережитого ужаса и навалившейся обреченности ей хотелось стать невидимой, исчезнуть, провалиться сквозь землю.

Она то ли бодрствовала, то ли, обессиленная, дремала. И в этом странной полудреме вдруг услышала чьи-то легкие шаги и осознала, что кто-то остановился рядом.