— Ты здесь откуда?

— Да я в обход… короткой дорожкой.

— Я же сказал — убью!

— Убьешь? Это тебя, остолоп, едва не убили! Ты везунчик, каких мало, и только поэтому еще жив! Ты же спас и себя, и меня, и этого недомерка.

— Ты о чем? — быстро спросил Надоеда.

— А ты во-он туда посмотри, — сказал лис. Сам он, впрочем, не тронулся с места, даже головы не повернул.

Надоеда присмотрелся к воротам в каменной стене, сквозь которую озерная дорога спускалась к низлежащим лугам и ферме Лонг-Хаус.

— Дальше, дальше смотри…

— Да что там? Я не… — И тут Надоеда аж дышать перестал, а потом проворно отскочил в заросли. Примерно в четверти мили от ворот, там, где тропинка от Танг-Хауса встречалась с озерной дорогой, появился человек. В руках у него было ружье, а рядом бежали две черно-белые собаки.

— Вот он, ваш фермер, — шепнул лис, обращаясь к Рауфу. — Чего ждешь, олух? Будешь торчать на виду, он тебя мигом подстрелит. Ты этого хочешь?

Рауф неподвижно, не скрываясь, стоял на склоне холма и смотрел на человека с собаками. До них было около полумили. Они размеренным шагом двигались по дороге в сторону запруды.

— Больше нету людей, к которым ты мог бы вернуться, Рауф, — помолчав, сказал Надоеда. — Лис прав: теперь они не примут нас назад, а просто убьют. Мы стали дикими.

— Хорошо, приятель, что ты так проворно удрал, — сказал лис. — Очень вовремя.

— Думаешь, человек уже знает, что мы жили в пещере? — спросил фокстерьер.

— Может, и знает. Поди их разбери… Только я все равно его опередил. Я увидел, как он вышел из дому, и сразу побежал вас предостеречь. Этот громила… — тут лис быстро глянул на Рауфа, — такого наговорил, пока ты дрых! Глядишь, хоть теперь в чувство придет. — И лис повернулся к большому псу. — Лучше ты теперь со мной овец режь, старина. У тебя вообще-то здорово получается, так что я согласен с тобой водиться. Да не стой ты там, как сосна на вершине! Луна в спину светит!

Рауф молча последовал за лисом. Он выглядел так, словно неожиданно вышел из транса и теперь заново осваивался в реальности. Надоеда, в свою очередь, впал в то душевное состояние (периодически посещающее любое живое существо, особенно детей и щенков), когда самое обычное окружение вдруг начинает казаться иллюзорным и мы на время забываем, кто мы такие, воспринимая даже обычные звуки как некие эфирные голоса. Когда это проходит, мы с некоторым изумлением обнаруживаем себя все в том же физическом теле, в том же месте, под неизменным куполом неба. Вереск, черный торф, скалы, мерцающие капли дождя, изгибы стеблей травы, сквозь которую протискивался Рауф, — все это казалось терьеру чудесным видением, чей запах никогда прежде не касался его носа и которое в любой момент могло истаять, рассеяться, пропасть навсегда. Скорбное лунное серебро лишило предметы дневных красок, сделало их бесплотными тенями в пустом мире, где ни в чем нельзя было быть до конца уверенным. Даже запахи здесь были ничуть не надежней его расщепленного, вывернутого наизнанку рассудка.

Именно в эту ночь Надоеда окончательно пришел к заключению, что мир, по которому им троим довелось странствовать, был копией и порождением его собственного покалеченного разума.

К действительности он кое-как возвращался, только когда натыкался на острые осколки сланца, которых здесь было великое множество. Он чувствовал, как они подаются и трескаются под его лапами.

— Где мы сейчас?

— На Уолна-Скаре, — ответил лис. — На Шраме, попросту говоря.

— В самом деле? — спросил Надоеда, думая о том, как это все-таки странно — путешествовать по поверхности собственной головы.

— Вообще-то, — сказал лис, — то, что называют Шрамом, расположено наверху, у самой вершины. А здесь просто бывший сланцевый карьер. Сюда уже много лет никто не заглядывает. Людям тут нечего делать. Ну разве только пастухи иногда встречаются.

— Куда ты нас ведешь? — поинтересовался Рауф.

Покинув старый карьер, они вновь выбрались на открытый склон. Над ними вздымалась отвесная стена Торвер-Хай-Коммон.

Лис быстро щелкнул зубами, подхватив крупного жука-оленя, устроившегося под вереском, и двинулся дальше, выплевывая на ходу частички хитинового панциря.

— Тут, — сказал он, — всяких ям и канав великое множество…

— Ну и?.. — спросил Рауф.

— Не всякую найдешь, а найдешь, так и не вдруг влезешь.

— Он правда хорошо знает, куда идти, — встрял Надоеда, непрестанно заботившийся о сохранении хрупкого мира между Рауфом и лисом. — Он только не хочет говорить, куда именно. На всякий случай. А будешь расспрашивать, он решит, что ты ему не доверяешь!

— Я доверяю ему лишь до тех пор, пока он будет считать, что я небесполезен для набивания его брюха, — сказал Рауф. — Но если, к примеру, я лапу сломаю на каком-нибудь птичьем дворе…

— Мы теперь дикие животные, — напомнил ему терьер. — Если такое случится, что он сможет для тебя сделать? Остаться умирать вместе с тобой? Сам подумай, какой в этом толк.

Они рысцой одолевали длинный, отлогий подъем, то и дело перепрыгивая ручейки и канавы. То тут, то там из-под скал выскакивали переполошенные овцы. Совершенно неожиданно, не произнеся ни слова, лис лег наземь на пятачке шелковистой травы. Проделал он это так незаметно, что псы пробежали добрую дюжину ярдов, прежде чем заметили его отсутствие. Когда они наконец обернулись, лис смотрел на Рауфа немигающим и ничего не выражающим взглядом, положив голову на передние лапы.

— И ничему-то ты не научился, старина, — проговорил он с плохо скрытой насмешкой. — Небось уже в пузе урчит?

Тут до Надоеды дошло, что лис вертит Рауфом, как ему вздумается. Если тот сейчас признается, что проголодался, — а это наверняка так и есть, — лис сможет притвориться, будто нехотя идет навстречу желанию Рауфа сделать привал, поохотиться, убить и насытиться. И все будет сделано как бы по инициативе большого пса. И, соответственно, он, а не лис окажется виноват, если что-то пойдет не так.

И Надоеда поспешно ответил, опередив Рауфа:

— Вообще-то еще не очень. Если сам хочешь есть, так и скажи!

— Сколько овечек вокруг, — продолжал лис. — Таких жирненьких, вкусненьких. Метки видите?

Надоеда понял, что состязаться с прирожденным интриганом свыше его сил. Он устало подумал: «И на что мне это надо? Пусть все идет своим чередом…»

— Какие метки?

— На овцах, приятель. Пастушьи метки на овцах. Так люди отличают одну от другой. А ты не знал, что ли? Короче, у здешних овец метки не такие, как у овец фермера из-под Блэйк-Ригга. Ну, понял, о чем я?

— Он хочет сказать, — объяснил Надоеда, — что здесь убивать овец безопаснее, потому что здесь мы еще не засветились. Не пойму только, почему он ни о чем прямо не говорит, а все обиняками?

— А ты поумнел, приятель, — сказал лис. — Ладно, скажу прямо, что я сейчас сделаю. Я вместе с вами прикончу какую-нибудь из этих вкусных, жирных овечек…

Охота отняла у них более получаса. Облюбованная ими овца хердвикской породы оказалась сильной, хитрой и отчаянно храброй. Когда ее загнали в угол, она остановилась под скалой и дала бой. Она била копытами и кусалась. Сначала Надоеда получил хороший удар в плечо, а потом овца еще и перекатилась через него, больно придавив ребра. Помятый терьер долго отлеживался в ближнем ручье, лакая водичку и отрывая куски от покрытой шерстью задней ноги, которую приволок ему Рауф. Мясо было великолепное, какого они еще ни разу не добывали: нежное, сочное, наивкуснейшее. Надоеда сразу приободрился и обрел уверенность в себе. Затем он нашел себе удобное место и заснул, чтобы проснуться лишь на рассвете. Ветреное небо было багровым. Рядом стоял лис, а Рауф чуть поодаль лакал воду из ручья.

— Где мы сейчас? — спросил фокстерьер, содрогаясь от холода и разглядывая вершину, черную на фоне облаков, которые летели с востока.

— Под Коу… А ты никак приболел? Не переживай, идти недолго осталось.

— Я не приболел, — заверил его Надоеда. — Если только не считать того, что я спятил.