Что я могла сделать, кроме того, чтобы четырежды попросить ее остаться со мной? И что могла сделать она, кроме того, чтобы трижды заверить меня в том, что не желает быть для меня обузой? Наконец я отвела ее в свою комнату, где она обтерла лицо и шею влажной тряпицей, легла на мою койку и уснула.
Сестра Юй была единственной, кто возражал против того, чтобы Гао Лин поселилась со мной в приюте.
— Мы не лагерь для беженцев, — заявила она. — У нас и так уже не хватает коек для детей.
— Она будет жить со мной и спать на моей кровати.
— Но рот-то у нее свой, и его надо кормить. Сделаем одно исключение, и все остальные захотят сделать так же. В одной семье Ван целых десять человек. А бывшие наши ученицы с семьями? Может, и их тоже тут поселить?
— Но они же не просятся сюда.
— Что? У тебя что, мозг мхом порос? Если началась война, то скоро сюда будут проситься все. Подумай сама: эту школу держат американцы, а они — нейтральная сторона как по отношению к японцам, так и по отношению к коммунистам и националистам. Здесь никому нет дела до того, кто победит, можно просто сидеть и следить за новостями. Вот что значит нейтралитет.
Все эти годы я прикусывала язык, когда Сестре Юй приходило в голову верховодить. Я проявляла к ней уважение, которого абсолютно не испытывала.
И даже теперь, будучи уже учителем, я не знала, как ей возразить.
— Вы говорите о доброте, о том, что мы должны проявлять жалость и милосердие… — И не успела я сказать, что думаю о ней на самом деле, как у меня с языка сорвалось: — А теперь вы хотите, чтобы я отправила собственную сестру обратно к опиумному наркоману?
— Моей старшей сестре тоже пришлось с таким жить, — ответила она. — Когда у нее шла кровь из легких, муж отказался покупать ей лекарство. Он пошел и купил вместо него себе опиум. Поэтому она умерла, ее больше нет, нет единственного человека, которому я была небезразлична.
Все было бесполезно. Сестра Юй нашла беду страшнее моей. Я смотрела, как она выходит из комнаты.
Когда я нашла Кай Цзина, мы вышли из ворот и обошли приют со стороны глухой стены, чтобы урвать минутку нежности. Я рассказала ему о жестокосердии Сестры Юй.
— Ты можешь этого не замечать, но на самом деле у нее доброе сердце, — сказал он. — Я знал ее еще девочкой, мы вместе росли.
— Может, тебе стоит тогда на ней жениться?
— Нет, я предпочитаю женщин с клещами на мягком месте.
Я шлепнула его по рукам.
— Ты думаешь как верный человек, а она — как практичный, — продолжил он. — Не надо искать, в чем вы с ней различаетесь. Ищи то, в чем вы похожи. Или просто ничего сейчас не делай. Посмотришь, что будет дальше.
Могу сказать одно: я восхищалась Кай Цзином так же сильно, как любила. Он был добрым и чутким человеком. Если у него и имелся недостаток, то только в его безрассудстве, с которым он меня полюбил. От попыток понять, как могло случиться такое чудо, и от его ласк у меня кружилась голова, и я совсем забыла о войне и прочих испытаниях жизни.
Вернувшись в комнату, я с ужасом застала там Сестру Юй, кричащую на Гао Лин:
— Пустоголовый, как трухлявый пень!
— Характера — как в опарыше! — воскликнула Гао Лин и потрясла кулаком.
И Сестра Юй рассмеялась:
— Ненавижу этого человека всем своим существом.
— Я чувствую то же самое, — кивнула Гао Лин.
Спустя минуту я поняла, что они не ссорились, а устроили соревнование, кто страшнее всего обругает своих обидчиков. Следующие два часа они делились самими обидами.
— Стол, который был в семье моего отца девять поколений, — говорила Гао Лин, — оказался продан ради пары часов удовольствия.
— Без еды, угля и одежды на зиму. Нам приходилось прижиматься друг к другу так тесно, что мы были похожи на человеческую гусеницу.
Позже, тем же самым вечером, Гао Лин сказала мне:
— Сестра Юй — мудрая женщина и очень веселая.
Я ничего ей не ответила. Скоро она сама узнает, что эта женщина еще умеет жалить, как оса.
На следующий день я застала их сидящими за обеденным столом и занятыми тихой беседой. Сестра Юй что-то ей говорила, затем Гао Лин сказала:
— Это невозможно даже слушать. Твоя сестра была, наверное, не только добра, но еще и красива?
— Не то чтобы красива, но миловидна, — отозвалась Сестра Юй. — Вообще-то, ты мне ее напоминаешь. У нее было такое же широкое лицо и большой рот.
И на эту сомнительную похвалу Гао Лин отреагировала не как на оскорбление, а как на оказанную ей честь:
— Если бы только я была такой же смелой и терпеливой, как она!..
— Она должна была на него пожаловаться, — сказала Сестра Юй. — И ты тоже. Почему те, кто страдает, должны делать это молча? Почему мы обязаны принимать такую судьбу? Вот здесь я согласна с коммунистами! Мы должны бороться за себя. Нельзя жить прошлым и поклоняться мертвым.
Гао Лин прикрыла рот и рассмеялась:
— Следи за словами, а то за твоей головой начнут охоту и японцы, и националисты.
— Да пусть охотятся, — ответила Сестра Юй. — Я что хочу сказать: коммунисты на самом деле ближе к Богу, хоть в него и не верят. Правда, коммунисты — как христиане. Может, им стоит объединиться с верующими в Иисуса, а не с националистами?
Гао Лин прикрыла рукой губы Сестры Юй.
— Неужели все христиане такие же неразумные, как ты?
Они обменивались шпильками, как могут делать только хорошие подруги.
Спустя пару дней я застала их во дворе, сидящими перед ужином и предающимися воспоминаниям, подобно старым друзьям, прошедшим сквозь огонь, и воду, и медные трубы. Гао Лин помахала мне зажатым в руках конвертом с красной печатью и символом восходящего солнца. Оно было от Японской временной военной службы правопорядка.
— Прочти, — сказала Сестра Юй.
Письмо оказалось адресованным Чан Фу Наню и сообщало, что его жена была арестована японцами в Ваньпине как шпионка.
— Ты была арестована?! — воскликнула я.
— Ты дальше читай, дуреха, — шлепнула меня по руке сестра.
«Перед тем как сбежать из-под ареста, где она ожидала казни, Лю Гао Лин призналась, что ее отправил на незаконную миссию ее собственный муж, Чан Фу Нань. В связи с этим представители Японской службы правопорядка в Пекине желают поговорить с Чан Фу Нанем о его участии в шпионской деятельности. Ожидайте визита по адресу проживания».
— Это я напечатала, — похвасталась Сестра Юй.
— А я выгравировала печати, — сказала Гоа Лин.
— Очень реалистично, — похвалила я. — У меня чуть сердце из груди не выскочило, пока я это читала.
— А Фу Наню покажется, что у него в груди взрываются петарды, — сказала Гао Лин, и они с Сестрой Юй захихикали, как девчонки.
— А как же отец и мать? Они же будут умирать от беспокойства, если узнают, что ты пропала!
— Я навешу их на следующей неделе, если на дорогах будет безопасно.
Гао Лин сделала так, как собиралась. Она отправилась в Бессмертное Сердце, где узнала, что Фу Нань никому и словом не обмолвился о письме. Спустя месяц она вернулась в приют помощницей Сестры Юй.
— Мать и отец знают только то, что им сказал старший Чан, — сообщила она. — «Я-то думал, — сказал мне отец, — что твой муж умеет только бахвалиться, что нет в нем стержня. А тут мы слышим, что он пошел в армию! Даже не стал дожидаться призыва!» А еще я сказала им, что встретилась с тобой, совершенно случайно, на железнодорожной станции у Рта Горы, — продолжила Гао Лин. — И похвасталась тем, что ты стала настоящей интеллектуалкой, что работаешь вместе с учеными и скоро выйдешь за одного из них замуж.
Я была очень рада, что она это сказала.
— Им было стыдно за то, как они со мной поступили?
— Ха! Да они этим гордятся! — воскликнула Гао Лин. — По словам матери, она всегда знала, что поступает с тобой правильно! И что теперь мы ввдим результаты!
Постепенно роса превратилась в изморозь. Той зимой у нас было две свадьбы: китайская и американская. На американскую свадьбу мисс Грутофф дала мне свое длинное белое платье, которое она сама сшила для своей свадьбы, но так и не надела. Ее жених погиб на войне, поэтому платье для нее оказалось несчастливым. Но у нее так блестели глаза от радостных слез, что я не смогла ей отказать. На китайское празднование я надела красную свадебную юбку и повязала на голову шарф, вышитый Гао Лин.
