Меньше всего мне нравилось делать то, что назначала мне Сестра Юй на неделю: подметать полы, мыть раковины, расставлять скамьи для богослужения в часовне, а потом придвигать их обратно к столам для обеда. Но и эти дела были бы не так плохи, если бы Сестра Юй не цеплялась к каждой моей ошибке.
Однажды для разнообразия она дала мне задание бороться с ползающими насекомыми. Сестра Юй все время жаловалась на то, что монахи никогда их не истребляли, считая, что раньше они могли быть людьми или святыми.
— Это жучье когда-то точно было землевладельцами, — бурчала она. — Топчите их, убивайте, делайте все, что угодно, только чтобы они не возвращались.
Двери, ведущие в большинство комнат, кроме тех, в которых жили иностранцы, почти никогда не закрывались, разве только на время холодов, поэтому муравьи и тараканы спокойно переползали через пороги. Они лезли и через трещины в полах и стенах, через резные деревянные панели, сквозь которые внутрь зданий попадали свет и воздух. Но я знала, что с этим делать. Меня научила этому Драгоценная Тетушка. Я приклеила бумагу ко всему резному дереву, а потом взяла мел из класса и начертила линии за порогами и вокруг трещин. Муравьи, почуяв запах мела, путались, потом разворачивались и уходили. Тараканы же были настойчивее. Они шли прямо по мелу, и его пыль попадала на их лапы и суставы, они задыхались и на следующий день валялись на полу вверх животами.
В ту неделю Сестра Юй не нашла ни одного повода, чтобы ко мне придраться. Напротив, я получила награду за Превосходные Успехи в Чистоте: два часа свободного времени, в которые я могла делать все, что хотела, если это не было плохим или вредным занятием. В нашем жилом корпусе пребывало так много людей, что остаться наедине с собой было просто невозможно, поэтому именно это я и выбрала в качестве своей награды. Мне давно не удавалось перечитать страницы, написанные для меня Драгоценной Тетушкой перед смертью. Правда, я и сама старалась к ним не прикасаться, потому что знала, что буду плакать, увидев их снова. А если бы Сестра Юй заметила меня с мокрыми глазами, то непременно отругала бы за жалость к себе перед Маленькой Дин и другими маленькими девочками. Поэтому в воскресенье после полудня я нашла заброшенную, пахнувшую плесенью кладовку, заполненную невысокими статуями, и села на пол возле окна. Развернув синюю тряпицу, в которую были завернуты тетушкины листы, я впервые увидела, что она пришила к ней маленький потайной карман.
В этом кармане оказались две чудесные вещи. Первой была гадательная кость, которую она показывала мне, когда я была маленькой, и говорила, что я получу ее, если научусь помнить. Когда-то она держала ее в руках, а до нее она принадлежала ее отцу. Я прижала кость к сердцу. А второй вещью оказалась маленькая фотография, на которой была изображена молодая женщина в вышитом головном уборе и стеганой зимней куртке, воротник которой доходил ей до щек. Я поднесла фотографию к свету. Это… Я увидела, что на ней действительно была изображена Драгоценная Тетушка, до того как обожгла лицо. У нее были мечтательные глаза, бесстрашные, выгнутые вверх брови, пухлые губы и очень гладкая кожа. Она казалась очень красивой, но совершенно не походила на ту тетушку, которую я помнила. И я пожалела, что на этой фотографии не было знакомого обожженного лица. Но чем дольше я на нее смотрела, тем ближе мне она становилась. Лишь спустя некоторое время я поняла: это лицо, ее надежды, ее знания, ее грусть — все это теперь принадлежало мне. И тогда я заплакала, терзая сердце радостью и жалостью к себе.
Один раз в неделю мисс Грутофф вместе с женой повара ходила на железнодорожную станцию за посылками и почтой. Иногда они получали письма от их друзей из других миссионерских школ в Китае или от ученых из Пекинского медицинского колледжа, а иногда — денежные поручительства из Сан-Франциско в Калифорнии, Милуоки в Висконсине и Элирии в Огайо. Такие письма мисс Грутофф зачитывала вслух на воскресных богослужениях. Она показывала нам глобус и говорила: — Мы вот здесь, а они вот тут. И они шлют вам любовь и много денег.
А потом она раскручивала глобус, пока у нас не начинали кружиться головы от этой мысли. Только я все время думала: зачем незнакомым людям любить нас? Отец и мать стали мне почти чужими. Они меня не любили, для них меня больше не существовало. И как же обещания Гао Лин разыскать меня? Пыталась ли она это сделать? Я в это не верила.
Однажды, на третий год моей жизни в приюте, мисс Грутофф вручила мне письмо. Я тут же узнала этот почерк. Была середина дня, и в общей комнате все очень шумели, но я словно оглохла. Сидевшие рядом со мной девочки тут же начали галдеть, желая узнать, что было в письме и кто мне его прислал. Я сбежала от них, охраняя свое сокровище, как оголодавшая собака. Оно все еще у меня. Вот что в нем было написано:
«Моя милая сестра, прошу прощения, что не писала тебе раньше. Не проходило и дня, чтобы я не думала о тебе. Вот только писать я не могла. Мистер Вэй отказывался говорить, куда он тебя отвез, мать не говорила тоже. Наконец на прошлой неделе я услышала на рынке о том, что раскопки на холме Драконьей Кости снова оживают и что американские и китайские ученые, которые их ведут, живут в старом монастыре, вместе с детьми из приюта. В следующий раз, увидев жену Первого Брата, я спросила: “Интересно, могла Лу Лин встретиться с этими учеными, раз они так близко живут?” И та ответила: “Я тоже об этом думала”.
Так я поняла, где тебя искать.
С матерью все в порядке, только она жалуется, что все время работает и ее пальцы теперь стали черного цвета. Они все трудятся в поте лица, чтобы восстановить утраченные в пожаре запасы туши. Отцу и дядюшкам пришлось заново отстроить лавку в Пекине. Они взяли в долг деньги и древесину у гробовщика Чана, которому теперь принадлежит большая часть нашего бизнеса. Она перешла к ним, когда я вышла замуж за Чан Фу Наня, четвертого сына, того самого, за которого должна была выйти ты.
Мать сказала, что нам повезло, что эти люди захотели взять в свой дом хоть кого-нибудь из девочек нашей семьи. Вот только я не считаю, что мне повезло. Это тебе повезло, что ты не стала невесткой в этой семье. Каждый день, с каждым куском, который попадает ко мне в рот, мне напоминают о милости, которую нам оказывает семья Чан. Мы должны им за древесину, и этот долг растет с каждым днем. Клану Лю не отработать его и за сотню лет. Тушь теперь плохо продается, да и стоит она уже гораздо дешевле. Честно говоря, она стала худшего качества, потому что ингредиенты ее уже не те и нет Драгоценной Тетушки, чтобы покрыть палочки гравировкой. В качестве напоминания о долге нашей семьи меня полностью лишили карманных денег. Для того чтобы наклеить марку на это письмо, Мне пришлось выменять ее на мою заколку для волос.
Хочу еще сказать, что семья Чан оказалась вовсе не так состоятельна, как мы думали раньше, когда были детьми. Большая часть их состояния утекла из семьи из-за опиума. Одна из их невесток рассказала, что все началось с того времени, когда Фу Нань был ребенком и выбил плечо из сустава. Тогда его мать начала давать ему опиум. Позже мать умерла, избитая до смерти, хотя Чан заявил, что она случайно упала с крыши. После этого Чан взял вторую жену, которая раньше была подругой одного из боевиков, торговавшего опиумом и на вырученные деньги покупавшего гробы. У второй жены было пристрастие к опиуму. Только боевик предупредил Чана, что если тот хоть пальцем тронет свою жену, он собственноручно превратит его в евнуха. Чан понимает, что это вполне может случиться, потому что он встречал мужчин, лишившихся частей тела за то, что не выплатили опиумные долги.
В их доме невозможно находиться: там все время кричат и скандалят и постоянно ищут деньги на покупку новой порции опиума. Если бы Фу Нань мог продавать меня по частям, чтобы оплатить свое зелье, он бы уже давно это сделал. Он убежден, что я знаю, где можно найти драконьи кости, и, надеясь разбогатеть, требует, чтобы я ему об этом сказала. Но если бы я об этом действительно знала, то сама бы их продала, чтобы уйти от этой семьи. Я бы себя продала, вот только куда мне идти?
