Второе название нашего поселка я легко запомнила: Сорок Шестой Километр от Моста Через Камышовый Ров. Мост Через Камышовый Ров — это то же самое, что Мост Марко Поло, то, что сейчас люди называют ориентиром на дороге к Пекину и от него. Гао Лин, наверное, уже и забыла его старое название, а вот я еще помню. Когда я была маленькой, добраться до Бессмертного Сердца можно было только так: «Сначала найди Мост Через Камышовый Ров, а потом иди назад сорок шесть километров».
Из-за этой шутки может показаться, что мы жили в жалкой маленькой деревушке на двадцать или тридцать человек. Но это было не так. Когда я росла, там жило почти две тысячи человек. Людей было очень много и везде: от одного края селения до другого. У нас был свой изготовитель кирпича, ткач, который делал мешки, и дубильщик. Двадцать четыре дня торговля шла на рынке, и шесть ярмарок устраивали храмы. И еще была начальная школа, которую мы с Гао Лин посещали, когда не помогали дома по хозяйству. Подворам ходили разные торговцы, предлагавшие свежий тофу и булочки на пару, витую выпечку и разноцветные конфеты. И многие покупали эти угощения. Требовалось всего несколько монет, чтобы любой желудок был так же счастлив, как живот богача.
Клан Лю жил в Бессмертном Сердце шесть веков. И все это время его сыновья были мастерами по изготовлению туши, которую они продавали путешественникам. Они жили одним большим домом, в котором сначала достраивались комнаты, потом добавлялись флигели. Четыреста лет назад одна мать родила восемь сыновей, по одному в год, и семейная обитель выросла из простого дома с тремя столбами до огромного особняка с флигелями, на пять столбов каждый. Потом, конечно, сыновей рождалось меньше, комнаты становились лишними и ветшали, а затем их сдавали сварливым арендаторам. И не важно, что делали эти люди: смеялись ли над грубыми шутками или плакали от боли, — слушать их было невыносимо, такими неприятными они были.
В общем, наша семья была успешной, но не настолько, чтобы у всех вызывать зависть. Мы ели мясо или тофу почти всякий раз, когда садились за стол. Каждую зиму у нас были теплые куртки без дыр. У нас имелись деньги на пожертвования храму, артистам оперы и для покупок на ярмарках. Однако мужчины нашей семьи отличались честолюбием. Им всегда не хватало того, что у них было. Они говорили, что в Пекине чаще пишут важные документы, а для них нужна хорошая тушь. Именно в Пекине ходили большие деньги. Где-то в тысяча девятьсот двадцатом отец, его братья и их сыновья отправились туда торговать тушью, да так и осели там, в задней комнате мастерской Гончарного района. Лишь изредка они наведывались домой.
Тушь в семье готовили женщины. Мы жили дома, и все работали: я, Гао Лин, наши тетушки и кузины — все. Даже у маленьких детей были свои обязанности: перебирать молотое пшено, которое у нас варили на завтрак. Каждый день мы собирались в студии, где готовили тушь. Бабушка говорила, что студия сначала была сараем для зерна, который стоял вдоль передней стены главного дома. С годами поколения сыновей достроили к нему кирпичные стены и черепичную крышу, потом усилили балки и расширили его на две колонны. Следующее поколение выложило плиткой полы и выкопало погреба для хранения ингредиентов. Те, что пришли позже, оборудовали их как хранилища для готовой туши, чтобы уберечь ее от жары и холода.
— А теперь посмотрите, — часто хвасталась бабушка. — Наша студия — настоящий дворец туши.
Наша тушь была лучшего качества, поэтому нам было важно держать столы и полы чистыми круглый год. А с пыльными желтыми ветрами, прилетавшими со стороны Гоби, это было непросто. Оконные проемы нужно было закрывать стеклом и толстой бумагой. Летом мы завешивали двери тонкой сетью, чтобы не пускать внутрь насекомых, а зимой ее место занимали овечьи шкуры, уберегающие от снега.
Тяжелее всего было делать тушь летом, потому что было очень жарко. Пары от нее обжигали глаза, нос и легкие. Наблюдая за тем, как Драгоценная Тетушка закрывает шарфом изуродованную шрамами нижнюю часть лица, мы тоже начали прикрывать рты и носы влажной тряпицей. Я до сих пор помню запахи веществ, из которых мы готовили тушь. Там была ароматная сажа сосны, коричного дерева, камфоры и древесины разрубленного Бессмертного Дерева. Отец принес несколько больших кусков от него, после того как в его мертвый ствол ударила молния и разворотила его до самой сердцевины, которая оказалась пустой. Вечную сосну сточили жуки. В состав туши еще входил клей из густой пасты, смешанный с разными маслами: к примеру камфорным, скипидарным и тунгового дерева. Потом мы добавляли к смеси сок сладко пахнущего ядовитого цветка, чтобы защитить готовую тушь от насекомых и крыс. Вот какая удивительная тушь, наполненная всевозможными ароматами, смешивалась в нашей студии.
Готовили мы ее понемногу. Случись пожар, как это было пару сотен лет назад, и мы могли потерять сразу все наши запасы. А если смесь получалась слишком липкой, влажной и мягкой или недостаточно черной, было проще найти того, кто повинен в этом. У каждого из нас имелась своя роль в этом длинном процессе приготовления туши. Сначала надо было жечь и перемалывать, потом отмерять и наливать. Следом шло смешивание и формирование, сушка и разрезание. И наконец упаковка, подсчет и укладывание на хранение. Бывало, нам доставалось по несколько ролей сразу, а однажды мне доверили только заворачивать. Мыслями я могла отвлекаться сколько угодно, но мои пальцы продолжали двигаться точно и аккуратно, как у автомата. В другой раз мне досталось выбирать маленьким пинцетом насекомых, прилипших к готовым палочкам туши. Всякий раз, когда эту работу доверяли Гао Лин, она оставляла слишком много вмятин на палочках. Драгоценная Тетушка сидела за длинным столом и вдавливала маслянисто-черную массу в каменные формы. Из-за этого кончики ее пальцев всегда были черными. Когда тушь высыхала, она с помощью длинного острого инструмента вырезала на ней пожелания удачи и рисовала картинки. Каллиграфическим мастерством она превосходила даже отца.
Работа была скучной, но мы гордились нашим секретным семейным рецептом: он позволял добиваться идеального цвета и плотности туши. Наша сухая тушь в палочках могла храниться до десяти лет и больше. Она не ссыхалась, не сыпалась и не разбухала от влаги. А если ее держать в прохладе подземного погреба, как это делали мы, она могла пережить не один великий период в истории. Люди, пользовавшиеся нашей тушью, подтверждали эти слова. Какой бы ни была поверхность листа горячей ли, влажной или грязной от множества пальцев, — наша тушь всегда держала контур и цвет.
Мать говорила, что благодаря туши наши волосы оставались черными, как ночь. Она была полезнее для волос, чем суп из черного кунжута. «Работай усердно днями напролет, смешивая тушь, — и будешь выглядеть молодой по ночам, когда спишь», — так мы шутили. А прабабушка часто говаривала: «Мои волосы черны, как сажа от кожуры каштана, а лицо такое же морщинистое и белое, как его мякоть». Прабабушка была остра на язык. Однажды она заявила: «Это лучше, чем белые волосы и обожженное лицо», — и все засмеялись, хоть Драгоценная Тетушка была в комнате вместе со всеми.
С годами, правда, язык прабабушки утратил свою резвость и остроту. Она стала часто спрашивать со встревоженным лицом: «Вы не видели Ху Сэня?»
Ей можно было ответить и «да» и «нет» — это не имело значения, потому что мгновение спустя она уже снова чирикала, как птичка: «Ху Сэнь? Ху Сэнь?» Она все время спрашивала о своем умершем внуке, такая печаль…
Ближе к концу жизни мысли прабабушки стали похожи на осыпающиеся стены, камни которых ничто уже не удерживало вместе. Доктор сказал, что ее внутренние ветра остыли, пульс стал медленным и обмелевший поток жизненной силы вот-вот замерзнет совсем. Он посоветовал кормить ее едой, в которой много тепла, но прабабушке становилось все хуже. Драгоценная Тетушка подозревала, что ей в ухо забралась блоха и теперь пожирает ее мозг. Она сказала, что ее недуг называется «зуд смятения» и что именно из-за него люди чешут головы, когда не могут чего-нибудь вспомнить. Ее отец был доктором, и она видела и других пациентов с такой же болезнью. Вчера, когда я не смогла вспомнить имя Драгоценной Тетушки, я подумала, что теперь и мне в ухо попала блоха! Но теперь, записывая то, что я помню, и видя, сколько всего держится в моей голове, я знаю, что у меня нет той же болезни, что была у прабабушки. Я помню все до мельчайших подробностей, даже события, которые случились очень давно и далеко отсюда.
