– Жалко… – вздыхает собеседница. – Она так здорово унижалась и лизала сапоги…

– Вступились за своё отродье проклятые боги… – с ненавистью в голосе говорит первая девочка, а я просто не могу поверить.

С неба сошёл бог, чтобы защитить меня и наказать моих обидчиков?! Значит, он мог и маму наказать? Поэтому она так смотрит! Она меня боится! Наконец-то за меня отомстили! Радость смывает страх, а понимание, что учителя отомстят за своё унижение, придёт только потом. Сейчас я радуюсь. Да что там радуюсь… Как описать это чувство? Я ликую – меня впервые в жизни защитили!

Знать, что меня боятся, оказывается очень приятно почти до самого вечера, а потом наступает расплата. Меня вызывают к столу учителя и начинают опрашивать. Постепенно возвращается страх, затем меня просто охватывает паника – на половину вопросов я не знаю ответов. Просто впервые слышу эти вопросы. Паника становится всеобъемлющей.

– Калира, вы не знаете урока, – констатирует учитель, доставая тонкую, покрытую едва видимыми шипами палку – самое жестокое наказание в школе. – Вы знаете, что должны сделать.

Сопротивление бесполезно. Будет только хуже. Поэтому я непослушными пальцами начинаю расстёгивать платье, а класс с жадностью наблюдает за моим обнажением. Сегодня я сорву горло криком, и никто меня не защитит, потому что учитель в своём праве. Волна паники накрывает меня с головой – и дальше я ничего не помню.

Открываю глаза. Я лежу на полу в пустом классе, вокруг никого нет, а всё тело болит так, что хочется просто плакать. Кажется, я уснула, и меня наказали спящую, но я почему-то не проснулась. При попытке пошевелиться становится ещё больнее, но, судя по крови на полу, платье надевать нельзя – оно запачкается, а другого у меня нет. Идти домой так? Страшно. Что же делать, кто подскажет?

С огромным трудом поднимаюсь. Нет, сейчас я никуда не смогу пойти. Ноги почти не двигаются, руки дрожат так, что в глазах темне…

Я рассказываю прочитанное дяде Саше. Так как сумел запомнить наизусть, то так и рассказываю, как заучил. Он не прерывает меня, только что-то быстро записывает в лежащем перед ним «блокноте». Если бы не дядя Саша, я бы всех этих слов и не знал, но он мне рассказывает и показывает. Я не спешу, рассказывая, чтобы не упустить чего.

– То есть, получается, запрос к этой вашей магии… – задумчиво говорит он, когда я заканчиваю. – С целью создания ячейки общества, причем ваш возраст роли не играет. Интересно.

– Но для него нужен второй кто-нибудь, – сообщаю я.

– Вторая, насколько я понимаю, – хмыкает дядя Саша. – Вы же двуполые. Хорошо, с этим разобрались, запомнили и пока отложили. Что ты там подслушал?

– Двое Высших говорили об игре, – я цитирую то, что услышал, и мой… моё самое близкое существо становится серьёзным.

– Что это за жертвоприношение, выяснить можно? – спрашивает он.

– Живых сажают на штырь, – объясняю я. – Он сначала раскаляется, а потом становится ледяным, забирая магию и жизнь. Эта магия используется, а жизнь служит подпиткой ритуала. Судя по всему, мне остался год…

– Значит, у нас есть год, чтобы придумать, как тебя спасти, – дядя Саша о чём-то напряжённо думает. – Эх жаль, я не рядом, но будем учиться.

И вот теперь он начинает мне рассказывать о различных способах разрушения и убийства. Как из подручных материалов сделать бомбу, как прятаться, как убежать так, чтобы не нашли. Но я говорю, что нашёл ритуал Убежища, только не знаю, как он работает, потому что кроме одной строчки вызова, о нём ничего нет.

– Пойдёт на крайний случай, – кивает мне дядя Саша. – Что выяснил ещё?

– До определённого возраста, это примерно два моих, они не могут делать «соитие», не знаю, что это, – произношу я в ответ. – А вот потом им надо побольше. Я подумал, а если они держат самок и смесков для этого?

– То есть невзирая на возраст… – задумчиво отвечает мне он. – Имеет право на жизнь.

И тут дядя Саша объясняет мне непонятное слово, поясняя, что у людей самки могут быть без смертельного риска с гораздо более раннего возраста, правда, это разрушит их психику, но мы оба понимаем, что Высшим наплевать на психику Низших. Мне от этих объяснений становится нехорошо, получается, что Высшие не просто пытают, а делают вот это, отчего самки потом становятся как мёртвые.

– Это отвратительно, – говорю я ему. – Просто невозможно, как отвратительно.

– Кто бы спорил, – вздыхает дядя Саша. – Так… Что у нас с историей осталось?

– Могильники… – отвечаю ему я. – Примерно раз в сто лет появляются упоминания о могильниках.

– Что это такое? – интересуется он.

– Места, где много-много мёртвых Низших, как эпидемия, – объясняю я ему. – Их сжигают специальным образом.

– То есть, возможно, раз в сто лет подавляется восстание, – дядя Саша смотрит в потолок, чему-то грустно улыбаясь. – Так, ты завтра разбираешься в доступных тебе химических элементах, а дальше начинаем эксперименты. Учитывая, что совсем не жалко только Высших, они и будут крысками.

Я уже знаю, что такое «крыски». Могу сказать, что меня этот план только радует, потому что мне как раз терять нечего. Если подумать, единственное родное мне существо я вижу в снах, а в реальности у меня ничего нет. Вот бы уйти к нему туда, где он, но, боюсь, это даже со всей магией невозможно. Может быть, когда я умру, то смогу переселиться в сны насовсем? Пусть дядя Саша не сможет быть со мной там постоянно, но я потерплю. Зато не будет боли и страха. Правда, страха во мне уже нет, дядя Саша говорит, это оттого, что у меня появилась хоть какая-то опора в жизни.

Правда, осознавать, что всего через год меня не станет… Нет, не страшно – неприятно. Но мы что-нибудь придумаем, обязательно. Дядя Саша говорит, что безвыходных положений не бывает. Возможно, он прав.

Утро ничем не отличается от других таких же. Я поднимаюсь со своей лежанки, чтобы отправиться привычным путём, но сначала надо сделать зарядку. Мне её показал дядя Саша, конечно же. Сначала разминка, потом упражнения на скорость, на силу. С каждым днём у меня получается всё лучше, но я не останавливаюсь, пока не начинаю купаться в собственном поту. После этого нужно «принять душ», как говорит дядя Саша, в моем случае – облиться из ведра. Хорошо, хоть воду в нём не нужно носить самому. Что-то изобретать, впрочем, очень неумно. Я разок попробовал, только потом узнал, что неделя прошла – так меня наказали.

После зарядки меня ждёт едальня, где можно разжиться кроме каши каким-нибудь корешком, или даже плодом куста. Он очень кислый, но полезный, так дядя Саша говорит, а он лучше знает. Есть, впрочем, надо быстро, и опять – работа по замку, вне замка, где опаснее всего, а потом – библиотека.

Но сегодня распорядок нарушен. Я вижу направляющегося ко мне Высшего, понимая, что сбежать не успею, поэтому приходится опускаться на колени и склонять голову в жесте смирения. Жаль, что я не успел убежать, да и завтрака жалко – после наказания он весь выплеснется наружу, я-то знаю. За что меня собрались подвергать боли, меня не интересует, как и Высшего. Им поводы не нужны.

– Отброс! – обращается он ко мне. – Отныне и до Академии ты освобождён от работы.

Не верю. Добрым Высший быть не может. И действительно, передо мной на каменные плиты падает тело. Едва одетая девочка, сильно похожая на Высших, но учитывая обращение… Не знаю. Тело её в крови, она вроде бы дышит, но такими темпами, вряд ли ей много остаётся.

– Ты будешь заботиться и ухаживать за смеском, – с брезгливостью говорит Высший, добавляя затем: – Я запрещаю тебе рассказывать ей об отбросах и смесках. Пусть думает, что все равны, сколько ей ещё осталось…

Рассмеявшись своим каркающим хриплым голосом, Высший уходит было, но останавливается. Он ещё раз смотрит на меня, и в глазах его такое мрачное обещание, что мне становится холодно. Дрожью буквально прорезает всё тело снизу доверху, даже мочевой пузырь откликается. Смерть может быть очень разной, я это уже знаю…