Через секунду Короткая узнала жену шефа, взвизгнула, отскочила от тела Сквозняка, как ошпаренная, и заметалась по номеру, лихорадочно собирая свою раскиданную всюду одежду. Ведомая древним инстинктом самосохранения Короткая действовала шустро.

Софочка с грустью смотрела на метания бедной побитой до крови барышни, и даже отодвинулась чуть в сторону, давая той проскочить с охапкой шмоток в санузел, где та и забаррикадировалась. Кошмарить бедную тётку Софочка не стала, понимая, что теперь, вроде как, они где-то даже родственники. Она даже улыбнулась, видя, как тётка вместе со своими вещами утащила и вещи Леопольда Львовича. Ситуация называется: жареный петух рака на горе поимел со свистом.

За стенкой, министерский шофёр прислушивался к событиям в соседнем номере. Вот же гадство случилось. Да, не повезло шефу. Сейчас его начнут кошмарить и всячески изничтожать. Крепись, братан! Но, особого визга и крика он не слышал. Вот, что значит культурные люди. У них даже разборки вежливые и культурные. Не хотелось бы идти в свидетели, если в соседнем номере случится смертоубийство.

Леопольд Львович, ощутив какие-то изменения в процессе разврата, открыл один глаз и, к своему ужасу, увидел перед своим носом женщину, очень похожую на свою драгоценную Софочку. Это глюк? Глюков я не заказывал.

— Проснулся котик мартовский, кролик похотливый. Вставай, давай, сейчас поедем, — женщина похожая на Софочку говорила голосом Софочки. И это пришёл не глюк.

— Куда поедем? — заранее холодея, осведомился Леопольд Львович.

— Куда надо, — вздохнула Софочка и пояснила. — Делать тебе химическую кастрацию, козёл ты безрогий. Я уже договорилась.

— Софочка, Софочка, — затараторил Сквозняк. Вот сейчас ему стало совсем жутко. Как сказал бы Штирлиц: «Это провал». — Как это кастрацию?

— Каком кверху и радикально, — пообещала Софочка.

Шофёр, из-за стенки, как ни прислушивался, не слышал душераздирающих предсмертных воплей, падений тел на пол, выстрелов. Но, через полчаса, в семнадцатый номер, под конвоем Софочки, были доставлены два нашкодивших человека. Они вели себя исключительно тихо, даже носами шмыгать старались беззвучно. Кормить их завтраком конвоир не собирался. Вскоре скорбная процессия из четырёх человек покинула гостеприимное двухзвёздное заведение, и разместилась в министерской машине. Супруга Сквозняка уселась на первое сидение, а сзади смирно сидели сам Сквозняк и Короткая. Оба испытывали одно и то же чувство — это чувство называется страх.

Софочка всё время, пока ехали в город, зловеще молчала и со скучающим интересом смотрела на проплывающие мимо пейзажи, а на заднем сиденье периодически хлюпали носами и пытались горько плакать. Короткая была преисполнена искренним трагизмом, но кидала на Софочку взгляды с затаённой надеждой. Софочка игнорировала всхлипы, ибо нельзя верить хромой собаке и женским слезам. Особенно слезам падших женщин. И не надо там ёрзать, будто у вас в трусах ползают муравьи.

Когда ехали по злосчастному посёлку, то Софочка увидела великолепное здание школы. В её голове даже некоторое время крутилась мысль, что в таком депрессивном посёлке и такая великолепная школа. Но эта мысль быстро улетела, а прилетела другая мысль о том, что теперь делать с этими развратничками и как дальше жить.

Шофёр, надеясь разрядить ситуацию, включил радио. Полились звуки песни: «…из небытия эти все события: тут любая полоса на любителя…» Но Софочка так взглянула на шофёра, что тот быстренько выключил радио. У людей траур, а он со своими песенками.

К концу поездки мысль чётко сформулировалась. Если сволочь Сквозняк не хочет оказаться на улице, то ему придётся в течение суток уволиться из своего министерства разврата и пойти работать в управляющую компанию техником. Ведь у него даже есть диплом об окончании техникума. А то он со своей инклюзией стал путать кислое с горячим. Пора супругу завязывать с сексуальной партизанщиной в посёлке Жупеево. Надо и с его странными «дидактическими принципами» заканчивать, а то с такой педагогикой он точно, когда-нибудь поймает себе «на конец» осуждаемую обществом болезнь. А насчёт приобретения плёточки надо подумать!

У тётки Зины Полищук накипело до срыва клапанов. Это означало, что срочно надо найти уши, в которые непременно надо пожаловаться на такую жизнь, да рассказать последние новости, произошедшие в посёлке. На горизонте свежих слушателей для словообильной тётки Зины не наблюдалось, поэтому она решительно двинулась искать жертву. Тётка Зина имела чёрный пояс по выносу мозга у того, кого она поймает. Вскоре нашлась не одна жертва, а целых три. Все три жертвы смирно сидели на бревне возле дома старика Онуфрия: сам Онуфрий и его закадычные кореша, дед Витёк и дед Пахом. Деды мирно размышляли о падении нравов в среде современной молодёжи. Сбежать от Зинки у дедов не получилось.

— Ну-ка подвинься старый, — Зинка своей приличной кормой отпихнула Пахома от Витька и уселась между ними. Ну, кто сильнее — тот и прав, это понятно. — Как жизнь деды?

— Зинаида, я тебя что-то не понимаю, что это за вопрос? Мы что, уже не в одном государстве живём? — ответил Онуфрий.

— Ну что, старикашки? Новости знаете? — продолжила Зина общение с яркими представителями прогрессивной общественности посёлка.

— Конечно, знаем, — кивнул за всех Онуфрий, с вялым любопытством жертвенного животного поглядывая на Зинку. — А какие?

— Про бывшего нашего участкового Чекмарёва, — кинула затравочку Зинка. — Что народ про него говорит.

— Конечно, знаем, — тут уже все деды закивали. — А что говорят?

— А то, деды, — заговорщицки понизила голос Зинка. — Что наш Чекмарёв объявил вендетту! О, как!

— Ох, тыж! — сокрушённо мотнул головой Онуфрий. — Что? В завязку болезный ушёл? Или бабами перестал интересоваться?

— Ты что, дед! — повысила голос Зинка. — Какими бабами? Ещё хуже! Упадёшь — узнаешь!

— Ну, это ты, Зинаида брось, — нахмурился Онуфрий. — Куда ж хуже. Наш Чекмарёв мужик справный, на других мужиков не западает, не был он в этом замечен. Зря наговариваешь на мужика.

Деды закивали головами: да, действительно, Чекмарёв в содомии не замечен. Настоящий натурал.

— Вы что, деды, совсем того, — удивилась Зинка. — Я им про вендетту талдычу, а они мне про содомию намекают. Скучные вы граждане, сами от себя засыпаете. Вы, что про сицилийскую мафию ничего не знаете?

— Да нам своей родной мафии хватает, — вставил веское слово Витёк. — И без твоей социалистической мафии. Плавали, знаем.

— Ну, вы, деды, и темнота дремучая, — восхитилась Зинка незамутнённому сознанию дедов. Маразм всё лечит. — В вендеттах вы понимаете не больше, чем моя коза Машка в богословии. Вендетта, деды, это когда дают зарок истребить все преступления на корню вместе с преступниками. Вот это Чекмарёв и объявил, все об этом говорят, только вы не в курсе. Ещё он включил, вы не поверите, омерту и раздул своё эго. Все в шоке.

— А я всегда говорил, — задумчиво пожевал губы Онуфрий. — Сечь их надо, нещадно сечь. Как наши деды нас секли. И что? Выросли мы хорошими и умными людьми. Так что правильно сделал Чекмарёв, что омерту включил. Началось, значит. Давно пора. Чего тянуть кота за причиндалы.

Деды согласно закивали: да, сечь надо нещадно.

— Мужики, вы это о чём? — осведомилась Зинка. Она от их слов перестала улавливать смысл беседы.

— О самом главном, Зинаида, о самом главном, — веско произнёс Онуфрий. — Что главное в воспитании молодых отроков? Правильно — боль от розог на их жопе, чтоб оный орган пребывал в печали, а разум в смятении. Тогда отрок становится понятливым и во всякое дерьмо не лезет. Мы своих секли, и будем сечь. Помню папку своего: он, кроме ремнём по жопе, ещё и толстенным учебником мне по голове дубасил. Науку вбивал.

— Так может, вы и моего внука непутёвого Сеньку посечёте немного, — спохватилась Зинка. — Горе у меня с ним. Учебный год закончил с трояком по физике, прикиньте деды величину моей печали. Не понимает, стервец, законов Бойля-Мариотта. Может, посечёте моего тупезня как следует, а деды?