Теперь я здесь, и больше никогда не увижу белого света, не пройдусь по земле и не вдохну свежий воздух. У меня не осталось ничего, кроме моего сознания, которое тоже вскоре отберут. Мой новый мир — это крохотная камера, где нет ничего, кроме металлической койки с жестким матрасом, к которой прикован цепями. Даже это они превратили в пытку. Стремясь ухудшить мои страдания, они приковывают одну руку мне на уровне головы, а другую — на уровне бедер, приковывают так жестко, что любое, даже самое незначительное движение сопровождается болью в вывернутых суставах. И вынужден лежать часами, не двигаясь и чувствуя, как жидкий огонь растекается по моему телу, превращаясь в жгучую боль, которую невозможно преодолеть. Кричу и молю их ослабить замки, дать мне хотя бы пару мгновений без боли, но они не слышат меня. Не хотят слышать.

Да разве знал, что причинять человеку страдания можно столькими изощренными способами? Испытал на себе их все. Не осталось такого места на моем теле, которого не касалась бы полицейская дубинка. Жестокие побои стали ежедневным ритуалом для меня: куда бы меня ни вели, чтобы со мной ни делали — все сопровождается ими. Меня били руками, били ногами, били дубинками и мокрыми полотенцами, били по лицу, били в пах, прикованного к койке или к решетке, вжавшегося в угол или лежащего на полу. Брали за руки и ноги и с силой бросали в пол. От боли забывался, переставал понимать, где и что со мной. Не знал, что может быть так больно…

Когда одни уходили, приходили другие, одетые в лабораторные халаты и костюмы химзащиты. Они обращались со мной, не как с человеком, равным себе, но как с неодушевленной вещью, оставляя подолгу смотреть жуткие непередаваемые образы, после просмотра которых меня била мелкая дрожь нечеловеческого ужаса. Закрывал глаза и продолжал видеть эти отвратительные кошмары, самые мерзкие вещи, какие могли родиться в затуманенном сознании. Кричал от ужаса, пытался отвернуться, но это было за гранью моих возможностей. Морфогенетический двигатель всегда был сильнее меня.

Приходивший на смену измождению сон тоже превращался в ужасную пытку. Стоило только мне сбежать из этого мира кошмаров, как попадал в другой, где меня похоронили заживо, сжигали и освежевывали. Просыпался в ледяном поту, порой крича, на глаза мне против воли наворачивались слезы. Не знал, сколько не видел солнца, не знал, когда прекратятся мои страдания. Знал лишь, что сбегу от них только после смерти. И много раз, обращая обреченный взгляд к давившему на меня потолку, молил бога забрать меня отсюда или хотя бы лишить чувств, дабы эти нечеловеческие мучения закончились, но молил и сохранить мне рассудок, потому что только он не давал мне забыть, кто таков и по чьей вине страдаю.

Мертвецы существуют! Существуют! Самолично застал восставшего из могилы нежить с красными глазами! Это правда! Клянусь вам! Клянусь!

Так и тянулось для меня это безмерное ужасное время. Но в этот раз… В этот раз все пошло иначе…

«…»

В этот раз все пошло по-другому.

Зачем вы привели меня сюда? Что вы собрались делать?

Чувствуя, как разум заволакивает пелена страха, испуганно оглядел процедурный кабинет, в который меня завели два человека, одетых в лабораторные костюмы. В кабинете было слишком много мелких деталей, чтобы охваченное ужасом сознание могло воспринять их, но мое внимание сразу привлекло расположенное в центре хирургическое кресло, снабженное широкими кожаными ремнями. Спустя несколько мгновений оказался в нем, а приведшие меня люди уже профессионально стягивали мои запястья и лодыжки.

— Что вы будете делать? — повторил вопрос, озираясь по сторонам, но еще сохраняя остатки самообладания.

Мои руки затряслись от непонимания происходящего, начал бросать взгляд на аппаратуру, установленную возле кресла, пытаясь понять, для чего она может быть предназначена, но мысли путались в голове от предчувствия нового страдания. Это — рентген-аппарат? Тогда зачем рядом заготовлена стереотаксическая рамка? Меня начало мутить.

— Объясните мне хотя бы что-то! Пожалуйста! — поочередно переводя взгляд на лица моих конвоиров, в ужасе проговорил.

Они молча зашли мне за спину, где уже не мог видеть, что со мной делают. Мне показалось, что все вокруг в один момент утратило реальность, остался наедине со своим неестественно громким дыханием. В моей голове одна за другой неслись жуткие мысли: «Они собираются меня убить? Будут оперировать? Будут проводить трепанацию даже без местной анестезии? Зачем им это делать? Как вынесу такую нечеловеческую боль? Может быть, отключусь и умру сразу от травматического шока, а что, если нет? Что, если буду чувствовать, как острая сталь вонзается в мое тело, как отдается в ногах отвратительной вибрацией распиливание костей?» Да разве человек может осознать, что такова его судьба, таков бессердечный приговор, вынесенный судьями, которые также являются и обвинителями, и палачами?

Из оцепенения меня вывел скачок напряжения, от которого в процедурном кабинете на какое-то мгновение погас свет, пока не включился резервный генератор.

— Что у них там опять случилось? — услышал недовольный голос одного из тех, кто привел меня сюда.

— Сбой в морфогенетическом двигателе, — пояснил другой, — второй раз за две недели! Еще пара таких аварий — и у нас вся проводка погорит!

— Если так, то думаю, там мы сейчас будем нужнее. Оставь пациента, никуда он не денется, — раздраженно заявил тот, и по звуку хлопнувшей двери понял, что остался в кабинете один.

Первым моим побуждением стал побег: даже не раздумывая над тем, куда побегу и как спрячусь, начал пытаться просунуть руки через тугие ремни, державшие меня в кресле. Но опытные сотрудники компании хорошо позаботились о том, чтобы не сбежал: они затянули ремни так крепко, что всех моих усилий не хватало для того, чтобы хоть немного ослабить их хватку. Вытащить ноги тем более не представлялось возможным. Потратив пару минут на бесплодные попытки освободиться, осознал, что у меня нет ни единого шанса спастись. Да и как мог сделать это? В коридорах повсюду были камеры видеонаблюдения, мне не дали бы даже выйти из этого кабинета.

Отчаявшись окончательно, в бессилии опустил голову на грудь. Знал, что пройдет какое-то время, и они опять вернутся, чтобы продолжить задуманное, потому предчувствие близких страданий не покидало меня ни на секунду. Это ожидание всегда гораздо мучительнее самой боли, за последние дни убедился в этом неоднократно.

Из коридора стали доноситься странные звуки, похожие на отдаленные крики и ругань. Закрыв глаза, выдохнул, обессилев от бесплодной борьбы: боялся, что люди, оставившие меня, вернутся злые и недовольные, желая выместить накопившуюся злобу на мне. Но крики и грохот за моей спиной становились все отчетливее, в коридоре явно что-то происходило. Неизвестность пугала меня еще сильнее, попытался выгнуться, чтобы посмотреть хотя бы, оставили ли они дверь открытой, но даже это было мне не под силу. Стал заложником ситуации.

В какой-то момент странные звуки совсем стихли, потом опять возобновились. Потерял возможность адекватно оценивать время, мне казалось, что сидел в ненавистном мне кресле целую вечность. Когда уже окончательно потерял счет времени, дверь позади меня с шумом распахнулась, заставив меня вздрогнуть.