В эту ночь Славка не ходила в чужие сны, задержалась в собственном. Она сплела Крису крапивную рубашку и крапивные штаны. А потом долго расчёсывала его светлые, почему-то очень длинные волосы деревянным гребнем, пропускала сквозь пальцы и незаметно целовала его в висок и в затылок. А он морщился, втягивал голову в плечи и удивлённо оглядывался:

– Словно щекочет кто? Ты?

– Не я. – И снова его целовала.

Проснулась Славка за минуту до рассвета, долго рассматривала пластилиновых кошмариков в мутно-розовых лучах солнца и вспоминала сон, оставивший приятную разнеженность: сладостное замирание в животе и беспричинную радость. Ещё не любовь, но уже предощущение любви. О встрече с Крисом они не договаривались, но Славка ждала его.

После завтрака Зофья отправила её собирать зонтики аниса, пока они не осыпались, а сама ушла в лес. Обе любили бродить вдоль реки в одиночестве, иногда Зофья брала Славку с собой и рассказывала ей древние легенды о лесных феях, которые раньше жили в лесу. Они были рыжими и прекрасными, знали язык птиц и в полнолуние вплетали в косы молочный свет звёзд.

О приворотах и зельях Зофья нарочно не рассказывала. Как-то ещё в детстве отрезала:

– Ты не ведьма. Ты другая. Не лезь в колдовство.

Славка и не лезла, но время от времени её одолевало любопытство, она подслушивала разговоры с приезжими, пыталась гадать на кофейной гуще или зеркалах. Часто Славка видела тех, кто приходил к Зофье, но никогда не вмешивалась. Порой заглядывала в их сны и пыталась понять, зачем им понадобилась помощь Зофьи. Взрослые сны ей казались скучными и порой непонятными, у многих они вообще были чёрно-белыми, чаще она бродила в кошмарах сверстников или детей: сочных, ярких и до смешного жутких.

Развесив пучки аниса на веранде, Славка вышла на крыльцо и широко улыбнулась. Вдалеке она увидела силуэт и сразу же опознала в нем Криса. За лето он заметно похудел, но все ещё оставался пухлячком и жутко обижался, если кто-то намекал на его вес. А Славке нравилась его мягкость, белая кожа, светлые кончики ресниц, будто присыпанные пеплом, и пупок, закрученный спиралью, словно ракушка.

Крис принёс ей пучок зелёных перламутровых перьев. Взмахнул им, словно веером.

– Надрал у Витькиного петуха. На.

Славка взяла перья, схватила Криса за руку и потащила в свою комнату.

Подтянув длинный сарафан, бухнулась на колени перед кроватью и вытащила большую плоскую коробку.

– Смотри, чуть-чуть осталось. С петушачьими уже завтра закончу.

Она открыла крышку и благоговейно замолчала, ожидая реакции Криса. Он тоже сел на колени и заглянул в коробку. На дне лежал классический головной убор индейцев, и, если бы Славка не сказала, что он ещё не готов, он бы и не заметил. Перьев там точно хватало. Самых разных. Такие же перья появлялись в шевелюре самой Славки, сегодня она снова носила в косах пятнистые и золотисто-бежевые.

Он посмотрел на её застывшее лицо и дёрнул подбородком в сторону коробки, Славка кивнула в ответ, словно разрешая.

Крис аккуратно вытащил венец с перьями, оглядел обшитые цветными нитками кусочки меха вдоль тесьмы, судя по всему, кроличьего, позвякивающие бусины на тонких косичках и восхищённо выдохнул.

– Ого, самая настоящая индейская… корона. Не знаю, как она называется.

– Я называю его роуч. Хотя мама сказала, что роуч – это немного другое. Слово красивое, как точка и тучка. Но тут тоже есть мех, так что пусть будет роуч.

Крис приложил венец к лицу Славки и удивлённо ойкнул.

– Надо же! Как тебе идёт! Будто ты и правда индейка, – он замялся, – или как правильно? Индуска?

– Индианка.

– А это разве не те, что в Индии?

– И они тоже. Мне мама объяснила: Колумб перепутал Индию с Америкой и назвал местных индейцами. – Славка аккуратно опустила роуч в коробку и сверху положила новые перья. – Я она и есть, по папе.

– Ты шутишь? – удивился Крис.

Славка пожала плечом, отчего завязанная узлом бретелька большого на неё сарафана, сползла вниз.

– Нет. Мне мама рассказывала, что познакомилась с папой в Краснодаре на фестивале индейской культуры. Он там играл на тарке, это такая флейта. Она распознала в его музыке настоящее заклинание на призыв дождя.

– Ого, – только и смог произнести изумлённый Крис. – Он, наверное, был её милым?

Славка выбрала самое короткое зелёное перо и воткнула в косу и закрепила тонкой резинкой. С недетской рассудительностью повторила слова мамы:

– Нет, она говорит, что не любила его, просто знала, что от него получусь я.

– И ты его никогда не видела?

– Нет, – она поднялась и протянула руку Крису. – Пойдём есть орехи.

Крис закрыл коробку и задвинул под кровать, только потом взял руку Славки.

Вместе они вышли за двор и по тропинке добрались до шаткой пристани, оставшейся от Седьмого моста. Вдоль берега росли раскидистые высокие орехи, чуть ниже обильно плодоносила лещина. Пока светло-зелёные орешки выглядывали из кудрявых домиков и не осыпались, Славка не обращала на них внимания.

Она выбрала самое высокое дерево и обхватила нижнюю ветку руками, закинув ногу, подтянулась, перевернулась и оседлала её, как коня. Крис поднял с травы сдвоенный грецкий орех в плотной зелёной кожуре с коричневатыми пятнышками.

– Они же неспелые ещё.

Славка свесилась с ветки, хлестнув по воздуху толстыми косами.

– Ну да. Зелёные. Самые вкусные.

Крис забрался на соседнее дерево, там ствол раздваивался на удобной высоте и он мог залезть с наименьшими для своего самолюбия потерями. На фоне гибкой звонкой Славки он чувствовал себя особенно неуклюжим и толстым. Хотя она вела себя так, будто не видит, с каким трудом он её догоняет в лесу или гребёт в лодке.

Первый орех он расколупал с большим трудом, весь забрызгался зелёно-коричневым соком. Со вторым дело пошло быстрее, он подглядел, что Славка разбивает крепкую кожуру о ствол и давит орехи друг о дружку.

Мякоть оказалась непривычно жёлтого цвета и сидела в скорлупе очень плотно. Славка выковыряла одну половинку, положила на язык и от удовольствия зажмурилась.

– Вкусна-а-а.

Крис тоже попробовал и скривился.

– Горчит.

– Так ты шкурку жёлтенькую снимай, без неё не горчит.

Крис послушался совета и вынул мякоть из жёлтых плёнок. Удивительно, что молодые орехи вообще мало походили по вкусу на привычные грецкие мозги, которые мама уже очищенными покупала на рынке. Скорее они напоминали молодые семечки, которые они ели ещё в июле, беленькие, хрустящие и очень маленькие по сравнению с толстостенной шелухой.

Наевшись, Крис слез на землю, потёр руки. Ладони и пальцы уже утратили зеленоватый оттенок, зато насытились коричневым, в сгибах пальцев почти чёрным. Он спустился к реке и попытался отмыть пятна в воде. Услышал, как сзади приблизилась Славка. Обойдя его, зашла по колено в Капиляпу.

– Не отмоется.

– Как не отмоется? Совсем? Через два дня в школу. А у меня руки негра.

Славка немного виновато улыбнулась.

– Через два дня точно не отмоется. Но через неделю посветлеет. Вкусно же было.

Крис опустил взгляд на рубашку. Когда-то белую ткань тоже покрывали коричневые пятнышки, будто брызги крови, только шоколадные и буро-зелёные. Это была его последняя белая рубашка. В ней он собирался ехать домой. Оттерев влажные руки о штаны, он принялся расстёгивать пуговицы. Славка оттянула заляпанный ореховым соком подол и, не раздумывая, сбросила сарафан через голову. Шлёпнувшись о воду, ткань надулась пузырём и не сразу промокла. Славка помакала его и принялась тереть. Заметив неподвижного Криса, подсказала:

– Песком потри, может, что-то и отмоется.

Крис отвернулся и с нарочитой старательностью принялся макать рубашку в воду, тереть уже не пытался, смирился, что испортил свою последнюю приличную вещь. На Славку старался не смотреть. Она же словно и не поняла, чем вызвано его смущение и растерянность. Натянула на тело насквозь мокрый сарафан и виновато развела руками: